Герой по вызову - Блок Лоуренс - Страница 1

• 1/40
• Следующая

В 14:30 чудесным октябрьским деньком я с мясом выдрал провод из висящего на стене телефонного аппарата.

На что Минна заметила:

— Эван, ты выдрал с мясом телефонный провод!

Я взглянул на нее. Минна — семилетняя девчушка, которая выглядит как литовское переиздание льюис-кэрроловской Алисы: белокурые локоны и огромные глазищи. Смотреть на нее — одно удовольствие. Но на сей раз, похоже, в моем взгляде было нечто такое, что она сразу поняла: наше мирное сосуществование временно приостановлено.

— Я пожалуй, схожу погуляю в парке, — произнесла она с опаской. — Вместе с Майки.

— Майки в школе!

— Нет, Эван, он остался дома. Сегодня же еврейский праздник.

Майки, урожденный Мигель, ни к какому вероисповеданию не принадлежал и посему был волен по своему выбору примыкать к любой церкви, чьи чада в тот или иной день пропускали школьные занятия по причине религиозного праздника. Я откликнулся каким-то едким замечанием по поводу Майки и неисповедимых путях к божественному просветлению. Минна поинтересовалась, нет ли у нас зачерствевшего хлеба покормить голубей, на что я ей сообщил, что не имею привычки следить за метаморфозами хлебо-булочных изделий Но все-таки ей удалось отыскать три куска, с виду не больно-то зачерствевших.

— Всего доброго! — важно произнесла она по-литовски. — Я прощаю твой невоздержанный темперамент и надеюсь, что к моему возвращению ты вновь обретешь способность вести нормальную беседу!

Она юркнула за дверь прежде, чем я успел швырнуть в нее ботинком. Минна всегда переходит на литовский, когда хочет произвести впечатление особы королевских кровей. У нее есть на то полное право. Будучи единственным ныне здравствующим потомком Миндаугаса — первого и последнего короля независимой Литвы, — она, понятное дело, является королевой в изгнании. Минна дала мне письменное обещание, что после восстановления литовской монархии сразу же сделает меня своим премьер-министром. Я храню ее меморандум в ящике стола вместе с облигациями царского займа и бумажными деньгами Конфедератов.

В общем, мне ничего не оставалось, как только тяжело вздохнуть. Когда Минна отправилась травить бедных голубков в парке, я опять вздохнул, взял отвертку, развинтил телефонный аппарат, потом снова его собрал и укрепил на стене. Все-таки есть сермяжная правда в том, чтобы изливать свой гнев на бессловесные бытовые приборы, особенно на те, которые легко поддаются ремонту.

На то, чтобы восстановить телефонную связь, у меня ушло, наверное, минут десять — ничто по сравнению с тем драгоценным временем, которого я в тот день лишился по милости этого черного монстрика. Он звонил не переставая с пяти утра. Поскольку я никогда не сплю, друзья и враги считают себя вправе тревожить меня в любое время суток. В тот день они как раз этим и занимались.

А я собирался засесть за написание диссертации о символике цвета в пейзажной лирике Уильяма Вордсворта, и если вы сочтете, что тема скучноватая, то уверяю вас: вы ни черта не смыслите ни в символике цвета, ни в поэзии Вордсворта. Не скажу, что я бы сам, находясь в здравом рассудке, по своей воле выбрал такую тему для диссертации, но по неизвестным мне причинам именно на ней остановила свой выбор мисс Карен Дитрих. Мисс Дитрих — школьная учительница из графства Саффолк, которой светило повышение зарплаты после защиты магистерской диссертации. Я же, в свою очередь, мог заработать тысячу баксов за написание для мисс Дитрих приемлемого научного текста объемом в двадцать тысяч слов, то есть каждое мое слово оценивалось по двадцати пяти центов, вне зависимости от вордсвортовской символики цвета.

Словом, в тот день мне надо было кровь из носу закончить эту чертову диссертацию, а телефон как назло не умокал ни на минуту. Сначала я дал Минне задание отвечать на звонки — что она вообще-то всегда делает с удовольствием и со знанием дела. Но в тот день ей это почему-то не удавалось. Минна свободно говорит по-литовски, по-латышски, по-английски, по-испански и по-французски, может хоть и с трудом изъясняться по-немецки и по-армянски, прошлым детом в Дублине она выучила несколько фраз на ирландском и вдобавок владеет ругательствами еще на дюжине других наречий мира. Короче говоря, телефон все утро звонил и звонил, а Минна то и дело снимала трубку, и какие-то уроды чего-то требовали от нее на польском, сербохорватском, итальянском и других языках, не входящих в круг ее лингвистических познаний.

Наконец мое терпение иссякло и я выдрал провод из черненького тельца этой мерзкой штуки. А Минна решила сменить обстановку на более спокойную. А потом и я сам успокоился и починил телефон. Ну, это вы уже и так знаете.

И тут оказалось, что я совершил одну из самых непростительных ошибок в моей жизни.

Почти час телефон стоически хранил молчание. Я вчитывался в Вордсворта и дубасил по клавишам пишущей машинки, а убаюкивающее безмолвие онемевшего телефона внушило мне обманчивую иллюзию безопасности. Но потом он затрезвонил, я снял трубку — и незнакомый голос произнес:

— Это мистер Таннер? Эван Таннер?

— Так точно!

— Мы с вами не знакомы.

— Неужели?

— Но мне нужно с вами поговорить!

— Неужели?

— Меня зовут Мириам Гурвиц.

— Здравствуйте, мисс Гурвиц!

— Миссис Гурвиц. Миссис Бенджамин Гурвиц.

— Здравствуйте, миссис Гурвиц!

— Он умер.

— Кто, простите?

— Бенджамин, пусть земля будет ему пухом! Я вдова.

— Сочувствую!

— Не стоит. В феврале будет уже восемь лет. Хотя нет, что это я… Девять лет! В феврале девять лет. Никогда не болел, работал всю жизнь, идеальный муж, пришел с работы домой, усталый, и вдруг как догоревшая свеча — бац и упал замертво. Сердце не выдержало…

Я поднес трубку к другому уху, чтобы миссис Гурвиц могла поделиться своим горем и с ним тоже. Но он вдруг умолкла. Я решил, что ее надо подбодрить.

— Эван Таннер слушает! — напомнил я.

— Знаю!

— Миссис Гурвиц, вы мне позвонили… Мне бы… мм… не хотелось показаться невежливым, но…

— Я звоню вам по поводу моей дочери.

Я звоню вам по поводу моей дочери. Есть, по-видимому, холостяки тридцати с лишним лет, которые способны выслушать подобную фразу без паники, но такие, как правило, носят розовые шелковые шорты-боксерки и выписывают журналы по физкультуре и фитнесу. У меня сразу возникло искушение повесить трубку.

— Моя дочь Дебора. Она в беде.

Моя дочь Дебора. Она в беде.

И я повесил трубку.

Дебора Гурвиц беременна, подумал я. Дебора Гурвиц беременна, а ее идиотка-мамаша решила, что Эван Майкл Таннер несет сугубо личную ответственность за физиологическое состояние Деборы, и пытается подойти к нему с меркой зятька. Или с меркой благородного отца семейства.

Я начал нервно бегать по комнате. Ну как, как, скажите на милость, эта Дебора Гурвиц умудрилась подзалететь? Почему она не принимала противозачаточные пилюли? Да у нее что, своей головы на плечах нет? А…

Минуточку!

У меня вообще нет знакомых девушек по имени Дебора Гурвиц!

Зазвонил телефон. Я снял трубку, и голос миссис Гурвиц известил меня, что нас разъединили. Я пустился втолковывать ей, что произошла какая-то ошибка и мы с ее дочерью даже не знакомы.

— Вы Эван Таннер?

— Да, но…

— Западная Сто седьмая улица в Манхэттене?

— Да, но…

— Вы с ней очень даже знакомы. И вы должны мне помочь! Я вдова, у меня никого нет на всем белом свете, мне не к кому обратиться! А вы…

— Но…

— Вы с ней знакомы. Может быть, вы просто не знаете ее настоящего имени. Ох уж эти молоденькие девочки! Вечно у них возникают всякие фантазии насчет имен. Помню, в шестнадцать лет мне вдруг взбрело в голову, что Мириам — это не то! И я стала называть себя Мими. Ха!

— Но ваша дочь…

— Федра — так она теперь себя именует!

— Фе… дра Харроу! — медленно прошептал я.

• 1/40
• Следующая