Герой по вызову - Блок Лоуренс - Страница 18
- Предыдущая
- 18/40
- Следующая
Я попытался плыть под водой, что у меня никогда особенно удачно не получалось даже в благоприятных условиях, а условия, в которые я попал теперь, вряд ли можно было отнести к разряду благоприятных. Я выплыл наружу, глотнул свежего воздуха и опять нырнул прежде, чем они успели направить на меня свои стволы. Плыл я с превеликим трудом и в конце концов понял, что главную трудность мне создает намокшая и потяжелевшая одежда. Но без одежды я бы совсем продрог. Наконец я пришел к выводу, что от намокшей одежды все равно никакого проку нет — в смысле обогрева тела.
Много лет назад, когда я проходил курс применения спасательного жилета в опасной для жизни ситуации на море, нас учили перед заходом в воду раздеваться догола. На суше этот стриптиз отнимет всего-то несколько секунд, причем ту потерю можно легко компенсировать уже в воде, если на вас надет лайкровый плавательный комбинезон. Но я покинул баркас в такой спешке, что времени на раздевание у меня просто не было. Сделав пару-тройку кульбитов на глубине, я кое-как вывинтился из пиджака и рубашки, сбросил башмаки и носки, и, совладав с заклинившей молнией на ширинке, избавился и от штанов. Я бы оставил на себе только трусы — они же никак не способны затруднить пловцу жизнь — но беда в том, что трусы остались валяться в спальне Джулии в Лондоне. Так что я поплыл без трусов, опасаясь появления акул.
Впрочем, акулы на том баркасе представляли для меня куда более реальную опасность. Они еще с полчаса кружили на одном месте, шаря по воде прожектором и стреляли наугад в мою сторону. Насколько мне известно, ни один выстрел не достиг цели. Вокруг лежала сплошная темень, большую часть заплыва я проводил под, а не над водой, при этом довольно-таки сильное волнение на море только усложняло им задачу взять меня на прицел, не говоря уж о том, чтобы произвести точный залп. По прошествии получаса, они, видимо, сочли, что если я еще не утонул, то рано или поздно это со мной произойдет. Баркас перестал ходить кругами и быстро уплыл прочь. Я еще немного поиграл в водолаза, дожидаясь, когда стук дизеля растает вдали. Потом закрыл глаза и, когда перед моим мысленным взором побежала документальная короткометражка о самых последних событиях в моей жизни, пришел к выводу, что удел утопленника был бы для меня куда более предпочтительным.
Девственницы, поставщики белых рабынь, контрабандисты, шпионы… Я со стоном вздохнул. Волны вокруг меня ходили ходуном, как оно обычно и происходит в непогоду. Я попытался припомнить, в какую сторону горизонта уплыл баркас и взял тот же курс, намереваясь в одиночку переплыть Ла-Манш.
Это продолжалось целую вечность. Когда-то я неплохо плавал и, как говорят, навыки никогда не забываются — что оказалось чистой правдой. И тем не менее с каждым взмахом руки я все ждал, что силы мои вот-вот иссякнут, и не сомневался, что в один прекрасный момент огромная волна накроет меня с головой и утянет на глубину, и мне не удастся вынырнуть. Но я упрямо продолжал плыть вперед. Вода ничуть не потеплела, но мое тело довольно быстро перестало чувствовать холод.
И наконец наступило мгновение, когда пришла неотвратимая уверенность: все у меня получится! Волны и ветер гнали меня в нужном направлении, и это служило мне мощным допингом. Временами совсем выбившись из сил, я просто ложился на спину и отдавался на волю волн. Конечно, подобный вида отдыха не был столь же действенным, как несколько часиков сна в гамаке, но все равно это мне помогало.
Я сбился с курса, чего вполне можно было ожидать, хотя от осознания этого факта легче мне не стало. Полуостровок, на оконечности которого стоит Шербур, остался далеко в стороне, и этот крюк, наверное, стоил мне лишних двух часов пребывания в холодной воде. Когда же я достиг суши, существенно позже восхода солнца, на берегу уже было немало людей. На подкашивающихся ногах я выбрался из моря, и стоило мне обратиться к ним по-французски, как одна из женщин закричала:
— Говард, да он же голый как пингвин!
Говард навел на меня свою «Минолту» и щелкнул затвором.
Только потом уже выяснилось, что старина Говард сам вышел из моря именно в этом самом месте ровно четверть века назад, в июне 1944 года. Он тогда служил в частях американской армии, участвовавших в высадке в Нормандии, и финишем моего заплыва через Ла-Манш оказался знаменитый плацдарм Омаха-Бич. Еще Говард сказал, что хочет познакомить меня со своей женой и показать ей то историческое место и что ему наплевать на недавнее высказывание президента про опасное снижение золотого запаса страны. Жена Говарда, отводя от меня глаза, заявила, что я умру от переохлаждения — вероятность такого исхода уже пришла мне в голову.
Я весь посинел, а мои зубы выбивали чечетку. Хуже того, голова у меня кружилась, и еще немного — я бы упал в обморок. Если бы они начали задавать мне вопросы, я, скорее всего, дал бы им ответы более или менее приближенные к правде, и они, наверное, либо бросились бы от меня как от чумного, либо сдали бы в полицию.
Но они ничего не спросили. Только американские туристы способны на такой интеллектуальный подвиг. Они не задали мне ни единого вопроса вовсе не потому, что страдали переизбытком тактичности. Я потом долго думал об этом и пришел к выводу, что им просто было начихать. Говард пустился взахлеб вещать про высадку в Нормандии и про то, как девушки Парижа встречали американских воинов-освободителей. А жена Говарда — не помню, как ее звали, — без умолку трещала, как они мудро поступили, захватив с собой во Францию несколько рулонов американской туалетной бумаги.
Справедливости ради должен сказать, что им на меня не совсем было начихать. Говард нашел у себя в багажнике махровый банный халат, купленный где-то в Европе на большой распродаже, и я обтерся им насухо, решив, что это такая простыня, а потом, осознав свою ошибку, напялил на себя. Теперь жена Говарад смогла поднять на меня глаза. До того я был, конечно, чуть более наг, чем пингвин, потому что чресла мои опоясывал тайник с долларами, но ремень, будучи единственной деталью моего одеяния лишь подчеркивал выдающиеся подробности моего тела.
Они напоили меня кофе. У них в багажнике нашелся и термос с кипятком, а жена Говарда оказалась настолько мудра, что помимо туалетной бумаги она прихватила с собой еще и банку растворимого «Фолджерса». Они предложили подбросить меня до Парижа, но мой измученный мозг просто отказывался верить, что за долгие часы, проведенные с ними в машине, со мной опять не произойдет что-то из ряда вон выходящее. К тому же я испугался, что это может быть элементарная ловушка и они отвезут меня в Париж, а там сдадут в американское посольство или в парижскую жандармерию. Да глупости все это, возражал я себе. Однако коль скоро мой мозг способен рождать подобные фантазии, решил я, мне и впрямь требуется хорошенько отдохнуть, прежде чем принимать какие-то ответственные решения. Словом, я доехал с ними до Кана и всю дорогу Говард рассуждал о фундаментальном превосходстве боевой и тактической подготовки американского солдата. Жена Говарда все повторяла: «да, дорогой», а когда у Говарда кончился завод, — то есть в фигуральном, а не буквальном смысле, слава богу, — сообщила, что они из Сентралии, штат Иллинойс. На что я ей сказал, что у меня тетка живет в Сентралии, но в штате Вашингтон. Сам не знаю, зачем я это сморозил. Ведь это неправда. А жена Говарда заохала, что эти два города часто путают, и иногда письма их знакомых по ошибке доставляют в штат Вашингтон, а не в Иллинойс. А я вспомнил, что и моя тетушка жалуется на ту же проблему.
Мы расстались в пригороде Кана.
— Халат оставьте себе, — сказал Говард. — Не разгуливать же вам голым, хоть тут у них во Франции и свободные нравы…
— О, Гови! — смущенно хихикнула его жена.
— Вот моя карточка, — продолжал великодушный Говард, — там адрес. Когда этот халат вам больше не понадобится, вышлите мне его по почте.
Интересно, получил ли он свой халат. Я оставил его в бараке на краю огромного яблоневого сада в пригороде Кана. В этом бараке жили сезонные поденщики и, когда я добрался туда, они все были на сборе урожая. Я стал ходить от одной кровати к другой в поисках какой-нибудь одежонки подходящего размера, пока не нашел вельветовые штаны с ширинкой на пуговицах и плотную фланелевую рубаху. Из-под другой койки я выудил пару белых шерстяных носков и пару коричневых сапожек, подбитых гвоздями. Взамен я оставил работягам этот махровый халат, сунув в карман карточку Говарда — на тот случай, если бы им захотелось вернуть его хозяину.
- Предыдущая
- 18/40
- Следующая
