Белый и чёрный (Рассказы) - Сергеев Леонид Анатольевич - Страница 5

• Предыдущая
• 5/20
• Следующая

Однажды мы с Яшкой подошли к дяде Коле, он кивнул мне, кинул Яшке кочерыжку и стал молча подшивать валенок: прокалывал шилом дырочки и протягивал просмолённую дратву. Подшил подошву, начал пробивать её деревянными гвоздями, чтобы лучше держалось, когда гвозди разбухнут. С полчаса работал и всё молчал. «Что ж такое случилось? — думаю. — Может, обиделся на нас с Яшкой за что?» А дядя Коля починил валенок и посмотрел на меня поверх очков:

— Давай сними-ка ботинки.

— Зачем?

— Подбить надо. Того гляди, пальцы вылезут.

— У меня денег нет, — пробурчал я.

— Снимай, говорю! — нахмурился дядя Коля.

Я нагнулся, стал развязывать шнурки.

Починил дядя Коля мои ботинки, промазал краской, стали ботинки как новенькие. Надел я их, а дядя Коля вздохнул:

— Был у меня такой вот сынишка, как ты… Расстреляли его немцы вместе с моей жинкой… Вывели во двор и… Прямо на моих глазах. За то, что укрывали нас, партизан. А меня повесить хотели, да не успели — наши на хутор ворвались… Всё мечтали мы с пацаном податься в лесничество, построить дом из ветвей и травы и крышу из хвои, приручать разных зверюшек…

От дяди Коли мы с Яшкой направлялись к «крокодилихе» — так звали тётку Груню за то, что она свои владения от мальчишеских набегов огородила плотным забором и ещё установила дополнительные барьеры — насажала крапиву и репейник. В её палисаднике росло множество цветов: георгины, пионы, гвоздики, табак. Время от времени мы посылали в палисадник бумажных голубей с угрожающими записками, а по воскресеньям, когда тётка Груня уезжала в город, пролезали через забор, срывали головки цветов и, играя в войну, раздавали цветы как ордена.

Георгин считался орденом Красной Звезды, пион — орденом Александра Невского, гвоздики и колокольчики — разными медалями. Отмечали друг друга щедро, даже за готовность к подвигу. В петлицах наших рубашек красовалось столько наград, что позавидовал бы любой фронтовик. После каждого воскресенья клумбы заметно редели. Обходя кусты, «крокодилиха» только вздыхала и качала головой, а мы посмеивались и всё больше смелели забирались в цветник и в будни по вечерам…

Около палисадника мы с Яшкой останавливались, находили лазейку, я срывал несколько бутонов, а Яшка как бы невзначай объедал пару георгинов ему очень нравились эти яркие цветы. Он вообще любил всё яркое: изумрудную траву у болотца и ромашки на бугре, красную колонку посреди посёлка, из которой всегда лилась струя, точно перекрученная стеклянная верёвка. Он подходил к колонке, почёсывал об неё бока, наклонялся к деревянному жёлобу и долго пил прохладную воду, бегущую среди гальки и тины. И красную тесьму Яшка предпочитал обычному холщовому поводку. А когда я раздобыл ему медный колокольчик он перед всеми задирал голову и хвастался своим ярко-жёлтым украшением.

Однажды в середине лета, когда Яшка уже сильно подрос, мы с ним пролезли в палисадник. Я стал тянуть какой-то венчик, а Яшка принялся за георгин. Вдруг перед нами возникла «крокодилиха». Яшка сразу сдрейфил и дал стрекача, рассыпая чёрные горошины, а я от страха онемел, точно обмороженный, даже не успел спрятать цветок за спину; нагнул голову и жду наказания. Но «крокодилиха» неожиданно глубоко вздохнула.

— Что же вы делаете? Я ж букеты в детский дом отвожу. Детишкам, у которых родители погибли на фронте. А вы?! — Она махнула рукой, подошла к калитке, распахнула её. — Зови своих дружков. Дорывайте!…

С того дня «крокодилиха» снова стала тёткой Груней, и хотя калитка в её палисадник больше не запиралась — никто не сорвал ни одного цветка. Даже Яшка обходил палисадник стороной — такой сообразительный был козлёнок!

На окраине нашего посёлка пролегало шоссе — наполовину асфальтированная, наполовину мощёная дамба. По ту сторону дамбы находилась керосиновая лавка, каморка утильщика и мастерская по ремонту замков, примусов, патефонов и прочего. За мастерской начиналась городская свалка. Её называли городской, несмотря на то что город находился в семи километрах от нашего посёлка. Видимо, городские власти рассматривали наш посёлок как никчёмное место, годное лишь для хлама.

Мы с Яшкой любили ходить по свалке; я собирал старые журналы, разные бракованные детали, Яшка искал в основном огрызки овощей, но если ему попадалось что-нибудь несъедобное, но яркое, он сразу звал меня.

После свалки мы с Яшкой подходили к мастерской и через открытую дверь наблюдали за работой мастера, молодого, вечно небритого мужчины с сиплым голосом. Заметив нас, мастер обычно усмехался и отпускал какую-нибудь дурацкую шуточку, вроде такой:

— Ну что, подковать своего козла привёл? Всё одно коня из него не сделаешь. Козёл — он и есть козёл. И толку от него никакого.

После таких слов мы с Яшкой, не сговариваясь, поворачивали и уходили. Не знаю, как Яшка, а я вообще не подходил бы к мастеру, но уж очень хорошая у него была мастерская: на верстаке стояли тиски, на полках лежал слесарный инструмент, в углу виднелся маленький горн с мехами. Я всё мечтал, когда вырасту, тоже обзавестись подобной мастерской.

Как-то осенью у моего самодельного самоката треснула петля, а новых нигде не было. Пришлось выпрашивать у матери деньги на ремонт. Мать дала сорок копеек. Пришёл я к мастеру, попросил починить петлю. Мастер мрачно посмотрел на меня — он сидел на лавке и паял чайник, — отложил работу и прохрипел:

— Это что, твой второй козёл? Ну, давай посмотрю… Э-э! Тут варить надо, стручок. Тащи на завод. А как ты думал? — Он взглянул на меня. — Но можно и заклепать вообще-то. Заклепать, что ли?

Я кивнул.

— Ладно, посиди на улице, здесь не мешайся.

Через полчаса мастер поставил железную заплатку на трещину и прикрепил её заклёпками.

— Гони рубль, — сказал он, толкнув самокат ко мне.

Я протянул свои монеты и покраснел:

— У меня только сорок копеек.

— Давай, завтра принесёшь остальные.

Выкатив самокат, я перешёл шоссе и пошёл к дому. Помнится, день был пасмурный, с утра накрапывал мелкий нудный дождь. «Где же взять шестьдесят копеек? — соображал я. — Матери лучше не заикаться — не даст. Ждать до получки отца долго». И вдруг я вспомнил, что в книжном магазине напротив школы букинист покупает книги у населения. Моя библиотека состояла из трёх книг, но у одной не хватало последней страницы, на другой виднелись чернильные пятна, третья, «Остров сокровищ», была в хорошем состоянии, но её я считал лучшей на свете. Долго я колебался, сдавать её или не сдавать, потом всё же решился. «Накоплю денег, снова куплю», — подумал и отправился в магазин.

Дождь усилился; уже от водосточных труб тянулись мутные потоки, а на дороге блестели широкие лужи. За книжку я получил две пятнашки — половину недостающей суммы. Вернувшись домой, я сел на подоконник и стал смотреть на запотевшее стекло, на капли, которые соединялись и струйками стекали вниз. Весь тот день Яшка сочувственно посматривал на меня, а когда я ушёл в магазин, то и дело выбегал на улицу, озирался и тревожно блеял — искал меня. Он любил меня по-настоящему и скучал, если я даже ненадолго оставлял его одного. К тому времени Яшка уже вымахал с дяди Колиного Артура, но его сердце не почерствело.

Утром в школу мать всегда давала мне пятак на бублик; приплюсовав его к пятнашкам, я получил тридцать пять копеек. «Но где взять остальные?» ломал я голову. И вдруг увидел за окном нашу акацию и сразу вспомнил, что на школе висит объявление: «Ребята! Помогайте озеленять наш посёлок. Собирайте семена акации». И чуть ниже приписка: «Приёмный пункт на рынке. Один килограмм стручков — сорок копеек». Схватив бидон, я помчался к кладбищу — там были целые заросли акации. За мной на подмогу увязался Яшка. Мы с ним прибежали в самый конец кладбища, где кусты акации отделяли могилы от посевов проса.

Дождь всё не переставал, беззвучно стекал по стволам деревьев, шуршал в траве, булькал в лужах. Пригибая ветки, я начал рвать скользкие стручки. Яшка встал под дерево, как мой телохранитель; он топтался, что-то бурчал и мотал головой — стряхивал капли. Через час я нарвал половину бидона и решил передохнуть. И тут вдруг заметил стайку мокрых воробьев, клевавших осыпавшееся просо под чучелом. Время от времени одна из птах садилась прямо на чучело и, как бы посмеиваясь над ним, чистила клюв. Чучело сильно напоминало мастера: та же чёрная рубаха, фуражка, и на голове-чугунке кто-то намалевал ту же ухмылку. Даже Яшка уловил сходство — подошёл и боднул деревянного идола.

• Предыдущая
• 5/20
• Следующая