Скатерть на траве - Шмелев Олег - Страница 12

• Предыдущая
• 12/19
• Следующая

– Дай бог память… Может, года два с половиной.

– При каких обстоятельствах познакомились?

– Он сам пришел.

– Куда пришел?

– А ко мне в кинотеатр.

– Как зритель, что ли?

– Зачем? Насчет работы. Он же художник.

– Афиши рисовать?

– Точно.

– И вы дали ему работу?

– У меня художник был, но он тогда как раз болел. Дело Славке нашлось.

– Он разве без дела ходил?

– Зачем? У него по договору солидная работа. У меня он просто подхалтуривал.

– Расскажите, как все это организовалось с приобретением машины.

– Ну как? Я в очереди на «Жигуленка» записан был, да очередь – она, сами знаете, не так быстро двигается. Славка знал – я машину хочу, ну и помог. Он парень оборотистый.

– Вы что же, попросили его помочь?

– Не помню, как получилось, может, и попросил.

– Постарайтесь вспомнить. Это имеет некоторое значение. И для вас тоже.

– Понимаю… Я на него лишнего валить не буду, но он мне в общем намекал.

– На что?

– Ну что у него есть возможность достать автомобиль без очереди.

– И подразумевалось, что нужно кому-то дать на лапу?

– Мы же не маленькие…

– А кому – Коротков не говорил?

– Это я потом уже узнал про Александра Антоновича. Когда лично познакомились.

– Коротков сказал?

– Зачем? Он не такой дурной. Виль догадался.

– Румеров?

– Да. Мы тогда у него вечерок для Славки устроили, а он Александра Антоновича привел. Ну у Виля голова не кочан, он быстро вычислил.

– Это было до того, как Виль тоже приобрел автомобиль, или после?

– После.

– Виля с Коротковым вы свели?

– Что значит – свел? Мы друзья. И со Славкой стали друзья… Чего ж тут сводить?

– А кроме Виля, вы Короткову никого не рекомендовали?

– Нет.

– Хорошо, Максимов, скажите, вы дочь Александра Антоновича знаете?

– Лену? Конечно. Мы с Вилем у них дома бывали.

– Простите за нескромный вопрос: в каких она отношениях с Коротковым?

– В хороших.

– Ну а точнее?

– Они, кажется, собирались пожениться.

– И раздумали?

– По-моему, Александр Антонович не одобрял.

– Из чего вы это заключили?

– Антоныч цену Славке знал.

– Странный вы человек, Максимов. Вы же цену тоже знали, а все-таки дружили и сами пользовались.

– Я один раз попользовался, а до остального мне дела нет.

– Вы когда-нибудь Уголовный кодекс читали?

– Не приходилось.

– И Виль вас не просвещал?

– Чего ему просвещать? Мы с ним одинаковые.

– Очень жаль… А кого Перфильев звал Клешней?

Максимов нахмурил брови.

– Какая клешня? Первый раз слышу.

Он не играл, не притворялся.

– Ладно, Максимов, вы свободны.

Двадцатисемилетнему человеку, который за пять лет службы видел семнадцать трупов и который ежедневно общается с себе подобными людьми, общающимися, в свою очередь, – опять-таки по роду службы – исключительно с преступным миром, – такому человеку очень трудно сохранить изначальную веру во всеобщую чистоту человечества. Об очерствении и бесчувственности сыщиков Синельников читал и слышал, но когда искал среди старших примеры подобных очерствении почему-то не находил их. Скажем, кто-кто, а его начальник, Андрей-Сергеевич, сорок лет работающий в розыске, смог бы явить в этом смысле отличный образец. Между прочим, его немцы расстреливали, он два раза бежал из плена, у него сволочи полицаи убили жену и сына, и, когда он был в партизанах, посчастливилось ему, на свое горе, поймать полицая, который насиловал его жену перед тем, как скинуть ее в ров. Но даже того грязного полицая, за которого никто бы и слова не сказал, Андрей Сергеевич своей рукой, своей волей не казнил – отдали его под трибунал…

Дружба по профессии – это хорошо, и Синельников дружил со старшим инспектором угрозыска Малининым. Но какой-то здоровый инстинкт (впрочем, нездоровых инстинктов не бывает) устроил так, что у Синельникова образовалось два близких друга, не имеющих отношения ни к дознанию, ни к следствию, ни к суду. Один работал тренером по плаванию в спортобществе «Динамо» и был ему ровесник, другой, на тринадцать лет старше, сосед по лестничной клетке, отец шустрого конопатого второклашки и забавной трехлетней девочки с белыми косичками, которая называла Синельникова дядей Лесей, работал на металлургическом комбинате начальником мартеновского цеха. И главное, жила в городе девушка, которую Синельников, кажется, всерьез любил – во всяком случае, он готов был жениться на ней хоть завтра, но возражали ее родители, и не потому, что Синельников обитал в коммунальной квартире, занимая комнату в шестнадцать квадратных метров, и не по каким-нибудь иным причинам, а лишь потому, что они постановили так: их дочь выйдет замуж после окончания института. Она перешла на пятый курс – значит, ждать (поскольку она была тоже за) оставалось какой-нибудь год.

Здоровый инстинкт повелевал ему ежедневно общаться с людьми иной профессии и не в рабочей обстановке, ион был рад, что у него есть друзья, не говоря уже о невесте. Порою у него возникало ощущение, что он все время идет по тем тайным тропам, по которым ходят разоблачаемые угрозыском преступники. Он знал, что в любом государстве существуют преступные элементы – другое дело, какой процент они составляют и каков характер типичных преступлений. Он сознавал, что ему не грозит опасность стать человеконенавистником в силу своей специфической профессии, ибо тот процент, против которого он поставил себя на службу, ничтожно мал. И все-таки…

Все-таки он никак не мог забыть нечаянно подслушанный однажды разговор. Это было в апреле. Он шагал в обеденный перерыв мимо кинотеатра, из которого высыпал целый рой маленьких школьников – кончился сеанс. Среди этой низкорослой, пестрой, шумливой толпы возвышались, как маяки, три или четыре женские фигуры – должно быть, учительницы. Две девочки, обе с широко раскрытыми глазами, остановились у тротуара, и Синельников услышал, как одна сказала другой: «А я не верю, что Наташке не страшно было». Другая сказала: «Чего не страшно?» – «Ну, когда он его сжигал, она говорит – не страшно». – «Врет она, всем было страшно…»

Кто кого там сжигал, для Синельникова осталось неясно, но зачем же водить детей на такие фильмы? С тех пор всякий раз, когда он думал о циническом воздействии одних людей на других, он вспоминал этот детский разговор и, к стыду своему, по какой-то нелепой аналогии сравнивал себя с Наташкой, которая из голой бравады врала, что ей не страшно…

Конечно, он ни за что на свете никому бы не признался в таких сопоставлениях. Но от себя-то самого никуда не денешься, и ему приходилось успокаиваться лишь тем, что с возрастом и с опытом все эти рефлексии исчезнут…

В последнюю неделю Синельников ни с кем, кроме как на работе, не встречался, однако тоски по друзьям не испытывал – не было для нее ни места, ни времени, потому что дело закручивалось очень серьезно. К нему подключился и следователь.

Инспектор ОБХСС Ковалев, вместе с ревизором-бухгалтером изучавший деятельность покойного Перфильева на ниве распределения фондируемых материалов, пришел к Синельникову в четверг утром. Он положил на стол перед собою отпечатанную на машинке копию реестра из блокнота Перфильева, и Синельников обратил внимание, что строчки, обозначающие колхоз «Золотая балка» и, по-видимому, садовый кооператив, отмечены карандашными галочками.

Закурив сигарету, Ковалев спросил:

– Как считаешь, чем крышу лучше крыть – черепицей или железом?

– Затрудняюсь. Но одно могу сказать совершенно точно – соломой хуже.

– Правильно. – Ковалев постучал пальцем по реестру. – Они тоже так считают.

– Что-нибудь раскопал?

Ковалев достал из кармана записную книжку в клеенчатой обложке, полистал ее.

– Грубо твой Перфильев работал. Вот, например, колхозу «Золотая балка» по разнарядке полагалось пять тонн кровельного железа, а выдано согласно накладной – шесть.

• Предыдущая
• 12/19
• Следующая