Дежа вю - Болучевский Владимир - Страница 8

• Предыдущая
• 8/18
• Следующая

— Возможно. А…

— …а для хозяина «контрабаса» меня тем более нет, Петя. Ты же сам говоришь, что футболка денег стоит, так? Так вот списал ее Лева на случай с Пашкой. Вот сдохнуть мне, списал. А что ты хочешь? Издержки транзита. Откуда кто знает, как там дело было? Украли мальчишку. И, я уверен, вместо официальной версии с маньяком точнехонько историю с преследовавшими его бандитами и втер. Дескать, скажите спасибо, что я, рискуя собственной шкурой, остальные до адресата довез. Вы мне платите? Я везу. Через таможню провез? Провез. А остальные всякие бандитские разборки — ваши дела. Тем более что по ментовским документам у него — все в цвет. Труп обнаружен голым. А? И фотографии эти в столе — мы еще удивлялись — у него для отмазки лежали. Вот, дескать, посмотрите своими глазами…

— Логично.

— И за шелупонью, как ты говоришь, этой — его личная инициатива. Хозяин-то, как я его себе представляю с твоих слов, если бы знал, что я к его товару хоть какое-нибудь отношение имею, так сидеть бы мне давно на цепи где-нибудь в подвале и, жидко под себя какая, вспоминать, куда я футболку девал. Так?

— Примерно…

— Ну вот. Он и этих-то двоих, про которых ты рассказал, ко мне втемную послал. Футболка, мол, белая, такая вот. А что да как, я думаю, они и не спрашивали. Надо, значит надо. С вас аванец. А принесем — расчет. Скроить[2] он решил футболочку, Петя. Денежек срубить самостоятельно. Жадный он. Каждую копеечку любит, причем всякую. Не понимает — где можно, где нельзя. Поэтому и сдали его. Не из-за этой конкретной футболки, конечно, на таможне-то засада до этого была, а уж потом он ее скроить решил, но сути дела это не меняет. Нет в данной конкретной ситуации с футболкой за ним никого и ничего, кроме его собственной жадности. И выходит, что против нас он — один-одинешенек, бедолага. Мы же его…

— Что?

— Схаваем. — И потомственный дворянин, один из предков которого во времена правления Иоанна Грозного ведал его личным архивом, руководил составлением Государева Родословца и Разрядной книги, а затем был воеводой в Ливонии, Александр Васильевич Адашев-Гурский по-блатному раскинул пальцы веером.

— Ну… — Волков подинькал крышкой зажигалки. — Есть, в общем-то, логика в логовницах. А как конкретно?

— Да вот же, Петя, — Александр указал рукой на телевизор. — Уверен я, что от этой порнухи Невельским воняет. Это же ниточка. Потянем за нее, потянем и посмотрим. Да мы его просто посадим. Да еще по такой статье… Ты пару эпизодов смог бы обратно перекатать на такую, знаешь, маленькую, которая в камеру вставляется?

— Почему нет…

— А камеру достать такую?.. я в этом ничего не понимаю, ну, чтобы вот тут открывалось — и как будто телевизор маленький?

— Сони. Гандикап.

— Вот. Придется нам этого мальчишку с тобой колоть.

— А чего это ему перед тобой колоться?

— Не передо мной, а перед тобой. Я детям врать не могу.

— Почему?

— Стыдно. Переживаю потом. Да и у меня все равно не получится. А ты — профессионал. Он на кассете что делает?

— Ну… Бабу уестествляет.

— А вот мне почему-то кажется, что он ее насилует. С особым цинизмом-

— Ну знаешь, так он и купился. Они сейчас уже лет в двенадцать такие ушлые. Тем более которые улицы хлебнули.

— Посмотрим.

— Ладно, — Петр встал с кресла, — давай я тебе белье дам. Завтра поезжу, послушаю, что в городе говорят. И про «контрабас», и про детскую порнуху.

— А который час?

— Да два часа ночи.

— Господи… А ты заметил, что в белые ночи время исчезает? Не ощущение времени, а само время?

— Так оно же все равно в каждой ситуации свое собственное.

— Так-то так, но обычно все ситуации между собой соотносятся, а в эту пору — они как-то по отдельности. У всех событий какая-то своя собственная логика. Как у пьяного.

— Пьяный лишен логики. Она ему чужда.

— Не скажи, не скажи, — Гурский стелил себе на диване. — А где ты сейчас трудишься? Тачка бандитская, трубка, «Абсолют»…

— Да есть тут… охрана, сопровождение и прочая, прочая.

— А ты — кем?

— Ну… есть надо мной, есть подо мной.

— А где больше?

— Подо мной. Но все это суета и томление духа.

— И много платят?

— Да это все казенное. Тачка, трубка. А так — жалованье. Хватает, если водки много не жрать.

— И кто платит? В ака-анцовке?

— Да… Я же тебе говорю, раньше все просто было: здесь — криминал, ворье, убивцы, здесь — я, а тут — рабоче-крестьянская власть. А теперь… Они, по-моему, и сами перестали понимать, настолько все перемешалось и срослось, агентура там и все прочее. Главное, что все делают одно большое и очень важное дело — бабки. В ака-анцовке.

— И тебе перепадает.

— Пока не выперли. В глаза закапывал? Еще разок на ночь, и еще один день — утром и вечером. Очень хорошее средство. И рожу мажь, мажь. Завтра еще дома посидишь, а там, глядишь, и выйти с тобой можно будет.

— Если б еще знать, когда утро, когда вечер. А вот воскресенье когда?

— Послезавтра.

— Вот послезавтра мы в Колпино и махнем. Они, Кирилыч этот с женой, по воскресеньям на Поклонную гору ездят с самого утра.

— Куда-а?..

— А в церковь, баптистскую.

— Вот… — Волков потряс пальцем. — Вот она откуда, зараза-то…

— Да брось ты. Там люди разные. Господь рассудит.

— Все равно.

— Спокойной ночи.

— Спи. — Петр взял со столика пульт, повернулся к тихонько работавшему все это время телевизору и, на секунду заинтересовавшись, сделал чуть громче. «И последнее, — сказала ему с экрана ведущая криминальных новостей. — Сегодня в одной из глухих деревушек Рязанской области из личного пистолета Дантеса был застрелен неизвестно как там оказавшийся вор в законе Батсвани, по кличке Пушкин…»

— Господи… — Волков ошарашено впитал в себя текст, выключил телевизор и, отмахнувшись от него двумя руками, пробормотал, выходя из комнаты:

— На ночь-то глядя…

— Ранним воскресным утром, день спустя, джип Волкова, взметая вихри тополиного пуха, катил по полупустым улицам, направляясь к выезду из города.

— Петя, давай, пожалуйста, еще разок ситуацию прокачаем, может, я вчера что не так понял.

— Так а что понимать-то? Порнухи этой с малолетками и даже совсем с детьми в городе — море. Есть импортная, но в основном наша. На любой вкус. И такая, и сякая, и с мальчиками для педрил включительно. Есть совсем дешевая, в полевых условиях да на хазовках каких-то. А есть дорогая, вроде твоей…

— …я бы попросил…

— …а что? Короче, такие, как у нас с тобой, часто используют как рекламный ролик, что ли. Мол, если нравится, то будьте любезны… Имеем предоставить исходный матерьял. И бабки за это клиенты отстегивают немалые. В общей массе — фирма, да новые русские всякие. Ну и богема изредка, она же у нас продвинутая в этом смысле… Да и богатеть стала.

— Богатая богема, Петр, это нонсенс. Как врачи-убийцы и санитары-оборотни.

— А у нас все — нонсенс. И мы с тобой во всем этом — самый большой нонсенс.

— Мы — соль земли. Мы — ее горькие слезы.

— Ладно, запахни свои бледные ноги… Короче, если нам парня не расколоть, никаких концов у нас на Леву твоего нету. Тогда тебе только в Баден-Баден. Здесь он тебя достанет.

— А если его грохнуть?

— Ты, что ли, грохнешь?

— Ты.

— Ну, спасибо…

— Шутка.

— А со спонсорами его и вовсе чисто. Это даже не фирма, а… в общем, они — подразделение концерна определенного. Там и банковские дела, и нефть, и технологии. Вот так. И под крышей они у ФСБ. То есть понятно, что они и втемную крутят, но их не достать. Уж извиняй. И потом, сомневаюсь я, что они с Левой «контрабас» какой-нибудь затевать станут. Не тот уровень. Они ему совершенно бескорыстно бабки на счет безналом переводят из сердобольных, так сказать, соображений и искренне горды собой. Это сейчас становится у богатых престижно. И слава Богу.

Гурский нажал кнопку на ручке дверцы, и стекло мягко скользнуло вниз.

• Предыдущая
• 8/18
• Следующая