Двое из ларца - Болучевский Владимир - Страница 15

• Предыдущая
• 15/59
• Следующая

— Вымой помидорки и зелень, вот эту нарежь как можно мельче.

— И укроп, и петрушку?

— Все вместе, только очень мелко, — Гурский положил на большую дубовую разделочную доску оттаявшую горбушу, широким ножом отсек у нее голову и хвост, уложил в пластиковый пакет и убрал в морозилку, на супчик.

Затем он взрезал рыбине брюхо, вынул внутренности и вычистил черные пленки.

— Смотри-ка ты, угадал, баба попалась… — Он отделил икру, положил в мисочку и накрыл крышкой. — Это мы потом засолим.

— А как ты рыбью бабу от мужика по виду различаешь?

— У них все как у людей, Петя, все как у людей. У бабы морда такая… более тупая.

Разговаривая, Гурский привычно, ловкими движениями надрезал спинку тушки вдоль хребта, отделил мясо от костей, вынул ребрышки и выкинул их вместе с позвоночником; сложил оставшиеся половинки рыбы вместе шкуркой наружу и нарезал их на порционные куски шириной с ладонь; достал из холодильника три яйца, разбил в миску, взболтал вилкой и отставил в сторону; рядом поставил еще две миски, в одну из которых насыпал муку, а в другую панировочные сухари; посолил куски рыбы; взял с батареи чашку, размял масло, всыпал в него нарезанную зелень и перемешал до получения однородной массы.

— Ну вот… Как там у нас с картошкой?

— Тип-топ.

— Давай ставь на огонь. И укропчика еще для нее настрогай.

Гурский взял кусок рыбы, ровным слоем уложил на его внутреннюю сторону зеленую пастообразную массу и накрыл сверху второй половиной. Обмакнул в яйцо, обвалял сначала в сухарях, потом в муке. То же проделал со всеми остальными порциями, бережно укладывая их на небольшое блюдо.

Затем он сложил в мойку все миски, нож, разделочную доску и быстро все вымыл.

— Ну что? Еще по одной?

— Нет, — Петр покачал головой, — подождем, пожалуй. Что-то у тебя уж больно навороченное получается.

— Все очень просто и логично, у кого мозги головные есть. И если руки не из жопы — занимает шесть секунд. А я хлопну маненько.

— Хочется оценить, пока вкусовые сосочки на языке водкой не скукожены.

— Как знаешь…

Чуть позже Адашев-Гурский поставил на стол две большие плоские тарелки, положил на каждую по куску золотистой, подрумянившейся и истекающей соком жареной рыбы, добавил вареной картошки, обильно полив ее маслом со сковороды, плеснул —в стаканы водки и сказал:

— Ты к помидорам не тянись, закуси рыбкой, попробуй.

Петр отломил вилкой большой, развалившийся на две половинки кусок, склонился к нему и блаженно втянул носом аромат. Затем он выпил водки, положил в рот кусочек и задумчиво пожевал.

— Ну? — спросил Гурский. — Это плохо? Если вы скажете, что это плохо, вы мой кровный враг. Это плохо?

— Нет, — Волков улыбнулся, — это совсем не плохо, Филипп Филиппыч.

— А вы говорите…

— Я не говорю, я ем.

— Езжай-ка лучше ты сам в свой Комсомольск, вот что я тебе скажу.

— Ну нет никакой возможности, Саша, серьезно. Я же тебя не часто прошу. Там тебе всего-то…

— Все, ладно уж. Не порть аппетит.

После обеда Волков и Адашев-Гурский, захватив с кухни по чашке кофе, перебрались в комнату и уселись в кресла у низенького столика.

— И вообще, — Гурский отхлебнул кофе и закурил сигарету, — что-то мне во всей этой истории смутно не нравится.

— А что тут может нравиться? — пожал плечами Петр. — Наехали на старика прямо у парадной, он с перепугу ласты склеил. Ментам плевать.

— Да нет, я не об том. Семейка-то еще та. Сынок здесь какую-то поганку мутит, по казино шляется. У сестренки его тоже свое дело торговое аж в Израиле. Да и дедуля — бывший торгаш, у другана его своя лавка антикварная в Роттердаме. Они с ним просто так, по-твоему, альбомы всякие по искусству листали?

— Он, кстати, в городе сейчас. Я вспомнил, Ирина говорила еще в ресторане, но я тогда не понял, о ком она.

— Вот и смотри: у каждого из них — свой денежный интерес.

— К старику?

— Вообще, по жизни.

— Ну и что?

— Что? А то, что у каждого из них вся жизнь вокруг бабок крутится.

— У старика уже открутилась.

— В том-то и вопрос: когда?

— Что «когда»?

— Когда он от дел отошел окончательно? Лет пятнадцать назад, когда на пенсию вышел, или намедни, когда вообще от всего отошел?

— Ну…

— А что «ну»? Старик, если, конечно, верить его сыну, последнее время зашуган-ный какой-то ходил, дубинкой вооружился. Его украсть, в конце концов, пытались. А он еще, вдобавок ко всему, в тот же вечер трубку свою Сталину в руки сует. Это, по твоему мнению, нормальные будни простого пенсионера? У нас что, все бабули и дедули так свой век коротают?

— И вывод?,.

— А вывод — были у старика свои заморочки, о которых никто и не догадывался.

— Во-первых, что его запугивали, мы только со слов Виктора знаем, да и тот говорит, что это старческие бредни. Во-вторых, с палкой он стал ходить после инфаркта, а то, что она такая особенная, — так он всю жизнь с антиквариатом дело имел. В-третьих, на него напали — факт. А что украсть хотели — похоже, но не факт.

— А трубка?

— А вот трубка…

— Спрятал он ее, понимаешь? Спрятал.

— Ну да, здесь странность есть. Если в ней что-то уж такое ценное, мог бы и в доме схоронить. Или сыну отдать в казино.

— Понимаешь?.. Сыну не отдал и дома не оставил. Дома-то почему?

— Дома — дочь. Ей тоже, выходит, не доверял?

— Вот.

— Но она же наверняка всех его потаенных мест знать не может.

— А тебе откуда это известно? Словом, была у старика какая-то тайна. И очевидно, что опасения у него какие-то весьма серьезные тоже возникли. Недаром он в Москву намылился. Тайком ото всех.

— А трубку оставил, да? Такую для него ценную. Он же после закрытия выставки ушел, зал уже при нем запирали. И он знал, что до утра забрать ее не сможет. А билет у него — на вечерний поезд того же дня.

— Отвечу, — Гурский допил кофе и поставил чашку на стол. — На вопрос ваш отвечу вот как: он и не собирался забирать эту свою трубку назад сам. Он хотел использовать Иосифа Виссарионовича в качестве связного.

— Позвонить из Москвы…

— Именно. Человек приходит на выставку и забирает. Дед же был старым разведчиком. Я же говорю, у.него реальные опасения какие-то возникли. Очевидно, просек что-то и забоялся при себе ее таскать. Сунул незаметно в руку Отцу народов, убедился, что зал заперли, и со спокойной душой ушел.

— Но уж звонить-то он должен был всяко человеку доверенному. Значит, есть такой.

— Значит, есть. Но не детки. И, выходит, моя правда: были у дедули как «фигли» свои собственные, так и «мигли», — Александр удовлетворенно откинулся в кресле.

— Но, как говорится, жизнь внесла свои коррективы, — Волков поднялся и прошелся по комнате. — Дедуля крякнул неожиданно, а Сталина этапировали. И человек этот, которому трубка предназначалась, должен находиться в полном недоумении и расстройстве духа. Потому что, если, по-твоему, были у них со стариком какие-то общие тайные дела, то рухнули они совершенно внезапно.

— Береги себя, Петя.

— В смысле?

— А в том смысле, что когда за какой-то непоняткой бабки стоят, а мне почему-то именно так и видится этот расклад, то случиться может что угодно. А ты во все это влезаешь.

— Евгений Борисыч… — Петр задумчиво потер висок.

— Евгений Борисыч, — кивнул Гурский, — и Гога, и Магога, и кто хочешь. Эдита Пьеха, например.

— Почему Пьеха?

— Ну, если в Москве главный мафиози — Кобзон, то хотелось бы, чтобы у нас — Пьеха.

— Евгений Борисыч, точно. Все логично.

— Но это — одна игра. И совсем другая — Виктор Аркадьевич, бизнесмен, который в казино удачи ищет. У него долги могут быть. Или наоборот, куча бабок. Он их что, декларировать должен? А людям, которые об этих деньгах фартовых знают, они покоя не дают. Может такое быть?

— Наезд?

— А почему нет? Отца украсть, пусть выкупает. Чем не мотив?

• Предыдущая
• 15/59
• Следующая