Двое из ларца - Болучевский Владимир - Страница 4

• Предыдущая
• 4/59
• Следующая

— В тюрьме.

— Вот те раз… Как это? — Михаил попытался надеть пальто и сморщился от боли. — Чего случилось?

— Да порезал тут одного.

— Иди ты… Ну, значит, тот не прав был, видимо. Давай терпиле денег дадим, чтоб заяву забрал, а? У меня еще остались.

— Да он не возьмет.

— Вот еще… Смотря сколько дать.

— Да он ни копейки не возьмет, я его знаю.

— Ерунда это. Когда случилось?

— Сегодня ночью. Гурского сразу и упаковали.

— Так. А этот… которого он… где? Живой?

— Да мало того, он еще и пьяный. Прямо здесь.

— Здесь? В больнице? А… ну да, поэтому ты и… — Лазарский, постепенно трезвея, взглянул Волкову в глаза. — Петь, ты что хочешь сказать?..

— Да ничего я не хочу, ребята, я спать хочу.

— Ага… Понял-понял-понял-понял… Я ж ни черта не помню. Девку зацепил одну, кабак там, то-се, потом ко мне поехали, я еще с собой взял, ну и закуски тоже. А потом, видимо, задремал, что ли, слышу — дверь хлопнула, я за ней во двор-то выскочил, но пока пальто надевал, она и упылила. А у меня дверь захлопнулась. Ну, первый этаж, не страшно. Высокий, правда, — помнишь? — но я на подоконник забрался, форточку открыл, а в одежде не пролезть. Стал раздеваться и пальто там, пиджак, рубашку заодно — все в форточку и закинул, а потом сам полез. Но между рамами и провалился. У меня же старый фонд, между рамами же… — Он развел руки. — Ну вот, я спиной-то стекло и выдавил. Это я еще вроде помню. Ввалился, порезался весь, стол свернул и все, что на нем было, переколотил. Больно… и кровища кругом. Я звоню Гурскому, мол, приезжай, если можешь. Потом допил еще полбутылки коньяку, а вот дальше… ни фига не помню. Очнулся только здесь, когда меня штопали. Ну, там ерунда, кое-где зашили, правда, а так — йодом намазали да пластырем залепили. А Сашка-то при чем?

— Он к тебе приехал, вызвал «скорую» и ментов. У тебя же там явное «после совместного распития, на почве личной неприязни».

— Вообще-то, похоже, наверное…

— Врачи к тебе сунулись, а ты их нелюбезно весьма. А ментам и вовсе брякнул:»Это он меня». И на Гурского указал.

— Ш-шит… Я ж пошутить хотел, видимо. Видимо, я… Петя, чего же мы стоим?

— «Пошутить», «видимо»… Ты там у себя на Брайтоне тоже так с ментами шутишь?

— Ну да, там пошутишь. Там они сначала стреляют, а потом уже спрашивают. А потом все равно стреляют, потому что по-русски до сих пор ни хрена не понимают. Петр, ну поехали уже, фака мазэ…

Они уселись в машину и выехали из больничных ворот.

— Как думаешь, получится? — робко спросил у Волкова Лазарский.

— Верю, ждет нас удача. На святое дело идем — друга с кичи вызволять. Ты вот только историю эту про форточку, про дверь захлопнутую и прочее придержи, ладно? А рассказывай, что я тебе сейчас скажу…

Лязгнули запоры на железной двери. В дверном проеме появился все тот же крупный, навсегда уставший сержант с печальными глазами.

— Дашков и Гуров! На выход. Задремавший было Александр встал и, зажмурившись, шагнул из полутемной камеры в освещенный коридор.

— Тормозни. Обоих поведу.

— Сержант, ты кашу манную с вареньем уважаешь?

— Ну?

— Так вот, она — гурьевская.

— Ну?

— А я не Гуров, я — Гурский, понятно?

— Ты мне поумничай давай. Где второй? Дашков!

— Здесь он, здесь. Пойдем, а?

— Ты мне поговори. У меня в этой камере Богатырев, Савельев и Дашков с Гуровым — всего четверо должно быть. Где еще один?

— Сержант, ты спать хочешь?

— Не по-онял… — вопросительно-угрожающе пропел великан.

— Веди, короче, к командиру, а то побег на тебе будет Дашкевича. Никому, кроме командира, ничего не скажу, понял?

— А ты меня на «понял-понял» не бери! Ишь ты! Да я из вас троих не то что четверых, я шестерых сделаю, веришь? Прям щас!

— Не, начальник, в натуре, нас здесь только трое было, да и то этот вот мелкий чуть не отошел, — раздался заспанный голос из глубины камеры. — Откуда четвертый-то? Может, у вас там в документах чего не так, ты проверь. Мы-то чего?

— А ну давай руки за спину — и вперед из камеры! — Сержант, сопя, запер за Александром дверь и, подтолкнув его в спину, потопал следом. — Понасобирают тут… пенделоков всяких.

— Товарищ капитан, — доложил он, введя задержанного. — Это вот у нас Гуров. Тьфу… Гурский, а этого второго в камере нету. Да и этот ведет себя вызывающе, требует старшего, про того Даш… Дашкевича говорит путано. А какие тут у нас побеги? Никогда у меня такого не было. Может…

— Значит, так… — капитан потер глаза. — Каплан, свободны! А вы, Адашев— Гурский, если уж завели себе такую фамилию, я понимаю, у нас теперь все можно, так хоть ведите себя по-людски. Вам здесь что — цирк? Сержант, между прочим, ранения имеет при задержании. И ножевое, и огнестрельное. Так что не надо, не надо умничать.

— Господин… това… тьфу ты, капитан, вы меня… — Гурский встряхнул головой и, глубоко вздохнув, окликнул уходящего милиционера: — Сержант! Сержант, погодите, пожалуйста. Вы меня извините, Каплан, серьезно, я на самом деле что— то… Просто у меня фамилия такая, понимаете, двойная — Адашев-Гурский. Ну, как Иванов-Крамской или Лебедев-Кумач. Я не хотел вас обидеть, просто я очень устал, ночь не спал. И вы оба не спали, я понимаю. Давайте, короче, как-нибудь все это быстрее… Меня куда, в тюрьму?

— Не надо. Не надо суетиться. Каплан, свободны…

— Да я что, — пробурчал, уходя, сержант, — бывает. Просто ведут себя некоторые, как пенделоки какие-нибудь, как будто мы здесь ради удовольствия…

— Не надо, понимаешь, петлю наперед приговора. В тюрьму, если есть такое желание, всегда пожалуйста. Нет такого желания — все равно не зарекайся. А сейчас — вот ваши личные вещи, распишитесь и давайте не будем умничать. Свободны. Пока…

— Я свободен?

— Потерпевший, собутыльник ваш, претензий к вам не имеет. Аккуратнее выпивать надо, скрупулезнее. А за ложный вызов вообще-то взыскать бы с него надо. Мы бензин тратим, а потом на задержание трамваем добираемся, а потом вы же и говорите: менты… Ладно, гуляйте. Только скрупулезнее.

— Спасибо, капитан. Всего доброго. Впредь мы будем филигранно скрупулезны.

— И не надо умничать. Лучше Волчаре… Волкову спасибо скажите.

Адашев-Гурский рассовал по карманам бумажник, ключи и прочее, вышел в промозглое ноябрьское петербургское утро, которое все еще оставалось, по сути, ночью, и неожиданно для самого себя произнес вслух:

— Воздух свободы пьянил. «Что за дурак это сказал? — подумал он. — И зачем эта чушь живет у меня в мозгах?»

— Здорово! — приветствовал его Петр Волков. — Вшей не нахватал?

Это был крепкий мужик, роста чуть выше среднего, русые волосы коротко подстрижены, а в глубине серых глаз искрилось нечто такое, от чего молоденькие девушки рефлекторно краснели, а женщины искушенные старались перехватить этот его взгляд еще раз.

Он стоял в распахнутой куртке, глубоко засунув руки в карманы брюк, сжимая зубами фильтр горящей сигареты, и хищно улыбался. Лазарский держался поодаль.

— Дай-ка на минутку… — глядя на Михаила, сказал Волкову Гурский.

Волков хмыкнул и приподнял левую руку, обнажив под курткой плечевую кобуру. Александр вынул из нее «Макарова», скинул предохранитель, взвел курок, подошел к Лазарскому и, приставив ствол к самому его носу, как это делают плохие парни в американских боевиках, тихо произнес:

— Ты немедленно ложишься в больницу. Повтори.

— Я не могу немедленно, Саша.

— Причину назови.

— Я не завтракал.

— О Господи, — простонал Гурский, придержав большим пальцем курок пистолета, мягко снял его с боевого взвода, затем аккуратно поставил предохранитель на место и вернул волыну Волкову. — Петр, ну для чего люди живут на свете, а?

— Так это кто как… — Тот засунул «макаров» в кобуру, пошел к машине и обронил, не оборачиваясь: — Может быть, мы когда-нибудь все-таки поедем домой? Лазарский молча смотрел на Гурского. Александр пожал плечами и полез за сигаретой. Пачка была пуста. Он скомкал ее и выбросил.

• Предыдущая
• 4/59
• Следующая