Танцы в лабиринте - Болучевский Владимир - Страница 26

• Предыдущая
• 26/45
• Следующая

— Не нагнетай. Не пугай человека. — Герман выпил рюмку и потянулся за сигаретой. — Ты короче говори.

— А что тут говорить? Откроет нам дверь баба какая-нибудь, глаза вытаращит и скажет:"Какая-такая Жаклин? Вы что, охренели? Да идите вы… Нет тут никого и не было". И дверь у нас перед носом захлопнет.

— Ага. Я ей захлопну… — Герман сделал затяжку в полсигареты.

— Ну правильно, ~ кивнул Гурский. — Мы выносим дверь… Дальнейшее уже обсуждалось. Выше.

— Ну и что ты предлагаешь-то, в конце концов?

— По-моему, надо вызывать ОМОН, — негромко произнес доктор Вениамин.

— По зрелом размышлении — да, — согласился с ним Гурский. — Больше ничего не остается. К сожалению.

— Это очень плохо, — покачала головой Элис.

— А ке фер? — пожал плечами Гурский. — Фер-то ке еще?

— Чего? — не понял Герман.

— Ну, что делать?

— Может, ты и прав, — он погасил сигарету в пепельнице. — Только не с моего телефона.

— Это понятно. — Гурский встал, отодвинул стул и пошел в переднюю. — Звонительные принадлежности есть у кого? — обернулся он.

— Я дам карта, — поднялась из-за стола Элис.

— Я, наверное, позвоню и сразу туда и поеду, — Гурский натягивал на себя куртку. — Посмотрю там на месте. Что да как.

— Я тоже, — сняла с вешалки свою куртку Элис.

— Вот еще. Чего тебе там делать?

— Я поеду, — упрямо повторила она.

— Герман, ну скажи хоть ты ей… — обернулся Гурский.

— На самом деле, Элис, чего тебе там светиться?

— Я хочу, — она решительно оделась. — Мне надо сама… видеть.

— Ну ладно, — Александр распахнул перед ней входную дверь. — Летс гоу…

Адашев-Гурский вместе с Элис вышли из парадной, пересекли двор и, пройдя через подворотню, вышли на Средний проспект Васильевского острова. Они перешли на другую сторону и, высматривая телефон-автомат, двинулись в сторону метро.

Наконец они нашли телефон, Гурский вставил в него карту, снял трубку, набрал номер и, изменив на всякий случай голос (помня о том, что все звонки подобного рода автоматически записываются), сказал:

— Милиция? У меня очень важное сообщение. В доме двенадцать по улице Кирочной, в квартире номер шесть, бандиты удерживают заложника. Да… да, есть угроза для жизни. Откуда? Известно от источника, внушающего доверие.

Повесил трубку и повернулся к Элис:

— Ну что, давай ловить машину. Добирались до адреса они достаточно долго. Во-первых, потому что, как назло, никто отчего-то не хотел ехать в ту сторону. А во-вторых, когда они наконец-то поймали какого-то «чайника», тот повез их через Невский проспект, с которого, как всем известно, нет левого поворота на Литейный, и им пришлось доехать до улицы Марата, повернуть направо, сделать громадный крюк и, выехав на Владимирский проспект, пересечь Невский и уже с Литейного повернуть на Кирочную.

В конце концов они все-таки доехали и остановились напротив кинотеатра «Спартак». Гурский расплатился, и они с Элис вышли из машины.

У подворотни дома номер двенадцать уже собралась небольшая толпа зевак, глазеющих на милицейские машины, и омоновцев в черных масках, бронежилетах и с короткими автоматами в руках.

— Постой здесь, — тихонько сказал Александр, наклонившись к Элис, и полез в карман за журналистским удостоверением. — Я сейчас…

Адашев-Гурский на самом деле имел отношение к свободной прессе, но… несколько неконкретное. В том смысле, что штатным сотрудником какого-либо печатного издания он не был.

Дело в том, что он являлся прямым потомком древнего дворянского рода, который рабоче-крестьянской власти так и не удалось выкорчевать своей мозолистой рукой до полного истребления в силу того, что отдельные его представители, каковым, например, был дед Александра, принадлежали к научной элите и тем самым были полезны народному хозяйству, как бы ни прискорбно это было осознавать и как бы ни чесалась эта самая мозолистая рука на недобитую контру.

И вот где-то, очевидно на уровне генокода, сидела в Александре патологическая неспособность ежедневного хождения в службу и длительного пребывания в трудовом коллективе. Не то чтобы он считал ниже своего достоинства влиться в могучие ряды тех, кто каждый будний день встает поутру и отправляется на работу, вовсе нет. Просто он… физиологически, исходя из самой своей природы, не был на это способен.

Из университета его с треском вышибли за скептический взгляд на перспективы скорого построения самого светлого будущего на бескрайних просторах родной (но все-таки отдельно взятой) страны, который он с юношеским максимализмом манифестировал на каждом углу.

Не горя желанием, но и считая ниже своего достоинства придуриваться, Александр вынужден был уйти на срочную службу в войска. Вернулся он через два года с чистыми погонами, гвардейским знаком на груди и стойким отвращением к любого рода «начальствующим».

На родном филфаке, естественно, восстанавливаться не имело никакого смысла. Но ведь, на самом-то деле, не по карманам же в трамвае шарить? А жить как-то надо.

И он постоянно где-то работал. Во времена, когда существовала уголовная ответственность за отлынивание от общественно полезной деятельности, его трудовая книжка распухла аж до двух томов. Вынужденный зарабатывать себе на жизнь и сторонясь всяческого криминала, он уезжал в экспедиции, что-то сторожил, что-то строил, работал в котельных, а иногда даже ездил с каким-нибудь непритязательным эстрадным коллективом на «чес», ибо имел и кое-какое музыкальное образование, а круг его знакомств в самых разных социальных слоях города был поистине безграничен.

И когда вдруг у какой-нибудь «чесовой» бригады (совсем уже было собравшейся нести посредством нечеловечески напряженных гастролей цыганскую, например, культуру в бурятские, к примеру, массы) в последнюю минуту заболевал саксофонист, клавишник или барабанщик — не существенно, — в доме Гурского звонил телефон. И он соглашался и ехал. Ехал, не спрашивая, на какой срок, куда и за какие деньги.

Трястись в промерзшем насквозь «пазике» по бескрайним заснеженным просторам Сибири или Дальнего Востока, по заледеневшим до самого дна рекам и горным дорогам было не в пример любезнее его сердцу, чем ежедневно задыхаться в переполненном общественном транспорте по пути на работу и с работы.

На сегодняшний день времена изменились. Прежние способы зарабатывания денег как-то рассосались, но зато появились новые. За тунеядство, правда, никто уже больше к суду не привлекал, но и товаров в магазинах бесплатно не раздавали.

Средства к существованию раздобывать где-то было необходимо. И Адашев-Гурский, так же неспособный к дикому бизнесу, волна которого захлестнула отчизну, как был неспособен к общественно полезному труду в дружной семье коллектива, перебивался случайными заработками то здесь, то там. Благо, что умел он многое, а отсутствие диплома никого теперь не волновало.

В последнее время, например, он подвизался на ниве журналистики сразу в нескольких периодических изданиях. Это была не вовсе уж желтая пресса, но… балансировали все они на грани. И это обстоятельство давало Александру возможность врать в своих материалах сколько вздумается, не особенно заботясь о достоверности. Тем более что, обладая широкой эрудицией и живым воображением, специализировался он на теме аномальных явлений, криминала и на загадочных случаях контактов с пришельцами из космоса. В общем, писал всякую лабуду, но за это ему платили. Немного, но… все-таки.

А одно из этих изданий, то, что было посолиднее, даже выдало Гурскому, по его же просьбе, редакционное удостоверение с тисненой надписью «Пресса», на которое он, являясь сотрудником нештатным, вроде бы права и не имел. Но ему дали. И теперь он проходил с ним через такие кордоны, которые лишь приоткрываются, и то чуть-чуть, перед иными совершенно законными обладателями куда более серьезных ксив. Перед Гурским же и его улыбкой эти кордоны распахивались настежь, что немало способствовало ему в его журналистской деятельности.

• Предыдущая
• 26/45
• Следующая