Берег - Бондарев Юрий Васильевич - Страница 86
- Предыдущая
- 86/103
- Следующая
– Прелестная госпожа Лота устроила скандал журналистам! – воскликнул Дицман. – Отличный заголовок в завтрашних газетах!
Пожилые немцы, столпившиеся вокруг своих машин, с почтительной серьезностью, с любопытством оборачивались к знаменитой Лоте Титтель, которая под молниями блицев, воинственно подбоченясь, грубовато отчитывала замолкшего журналиста; и здесь же, в толпе, добродушно почесывал лысину, посмеивался рассыпчатым смешком господин Вебер, поглядывая на жену маленькими влюбленными глазками, а госпожа Герберт, уже торопливо открыв ключиком дверцу «мерседеса», почти нежно улыбнулась Никитину. «Господа, вам пора отпустить русского писателя», – и ласково повела его, потянула к машине со словами:
– Пока Лота воюет с бульварной прессой, нам надо сесть. Где ваш друг? Господин Самсонов! – окликнула она, все так же улыбаясь. – Вы поедете в моей машине или с господином Вебером?
– Я прошу извинения, – отозвался господин Вебер и, наклоняя гладкую лысину, приложился к кисти госпожи Герберт, затем потискал руку Никитина. – Мне нужно прийти в себя от вашей большой говорильни. Вы обрушили на меня кучу умных слов, я должен их переварить и отказываюсь от ужина. Иначе заработаю диспепсию. Но Лота – я уверен! – поедет с вами. Не в ее натуре быстро успокоиться, нет, нет! Господин Самсонов, господин Дицман, я с вами тоже прощаюсь…
Наконец, когда после некоторой суеты расселись в машине, а Лота Титтель, озаряемая на тротуаре вспышками фотоаппаратов, победно закончила, вероятно, не первую битву с представителем прессы и гибкой змейкой, шелестя кожурой плаща, обдав запахом духов, втиснулась между толстым Самсоновым и Никитиным на заднее сиденье, господин Дицман захлопнул за ней дверцу, не без притворной любезности помахал журналистам, проворно сел на переднее сиденье возле госпожи Герберт и засмеялся облегченно:
– Господа, мы вырвались из плена Шпрингера благодаря самоотверженности нашей прелестной Лоты и теперь будем наслаждаться завоеванной свободой! Я думаю, что нам стоит с поднебесных высот спуститься на землю и взглянуть на истину с материальной стороны. Нам следует восстановить затрату мозговой энергии. Во-первых, в каком ресторане вы хотите поужинать?
– Знаток всех ресторанов Гамбурга – господин Дицман, – ответила весело госпожа Герберт, натягивая перчатки. – Наши гости не могут знать всей правды о ресторанах, которые известны вам. Вы командуйте, я буду вести машину, у вас нет возражений?
– Сидеть в тихом семейном буржуазном ресторане и видеть сонные довольные рожи – брр! – как это уныло! Я хочу в шумные места. Чтоб было, что посмотреть, – вмешалась капризно Лота Титтель. – Иначе после дискуссии у нас лопнут головы, как бомбы! Поехали, господа! Мне хочется выпить, и как следует, вот что я вам скажу.
Госпожа Герберт начала осторожно выводить машину со стоянки в сторону сверкающей огнями центральной улицы за темным, без фонарей, парком.
– Стриптиз? – полувопросительно обернулся Дицман, живо блеснув узкими наркотическими глазами. – Но там нечего есть. Вино, оранжад, кока-кола, минеральная вода – и по горло женских поз. Этим сыт не будешь.
– В районе Сан-Паули – ресторан «Валенсия», это что-то забавное, и там хорошо кормят, – сказала Лота Титтель. – В полуподвальчике…
– Жрецы среднего пола? А, это представляет некоторый интерес. – Господин Дицман взглянул на часы. – У них уже начался сбор, но…
– Нет, нет, это, пожалуй, слишком… – запротестовала госпожа Герберт, – только не это. Что-нибудь другое. Господин Никитин и господин Самсонов, что хотели бы вы?
– Несмотря ни на что, они обязаны посетить особые места Гамбурга. Такого они никогда не увидят в скромной, как монастырь, России! – виолончельным голосом проговорила Лота Титтель и, вся шелестящая плащиком, съежилась, смеясь, нестеснительно просунула ладошки под локти Никитина и Самсонова, прижалась к ним. – Вы не протестуете, господа русские писатели? Насколько я знаю, у вас нет ни стриптиза, ни кабачков этих самых жрецов, ни порнофильмов, не правда ли?
– Вы правы, госпожа Титтель. Нет ни того, ни другого, ни третьего, – ответил Никитин шутливо. – В этом нам вас не догнать. Ресторан выбирайте вы. Я готов на любой. Как ты. Платон?
Самсонов, замкнуто глядя сквозь стекло на огни вечерних витрин, не проронивший ни слова после дискуссии, хмыкнул и заговорил тоном мрачноватой вежливости:
– А что-нибудь попроще, понормальнее у вас есть? Ну, скажем, обычный ресторан, где обедают и ужинают ну, к примеру, простые немцы… обыкновенные немцы? Хотел бы поглядеть на них, господа интеллектуалы, может, так хоть познаем полностью правду. Я – за такой ресторан, если хотите знать мое мнение.
– О! О! О! – трижды воскликнул Дицман, мгновенно оживляясь, и поднял обе руки. – Я сдаюсь! Начинается социалистический реализм! Рабочий класс, прибавочная стоимость, производительные силы и производственные отношения! Отвечаю на ваш мрачный политический и, так сказать, провокационный вопрос, господин Самсонов. В Западной Германии не хватает рабочей силы, и здесь нет безработицы, поэтому нищие не роются в мусорных ящиках в поисках еды. Контрастов, как говорят и пишут у вас, вы не увидите. А вам они очень интересны? Они вас вдохновляют?
Самсонов фыркнул губами.
– Стало быть, у вас рай земной?
– Германия – и маленький ад, и маленький рай, а вашим любимым простым немцам, получающим хорошие марки, господин Самсонов, по вечерам нет ни до чего дела, кроме жратвы и телевизора! – решительно вступила в разговор Лота Титтель. – Сидят себе у телевизоров и глазами жуют мещанские программы, которыми их угощает мой толстяк, умеющий делать деньги не хуже какого-нибудь янки!
Она упругой своей фигуркой заворочалась между Никитиным и Самсоновым, подперла кулачком подбородок, подалась вперед и вмиг изобразила накрашенным, удлиненным лицом дремотно-отупелое выражение по-бычьи жующего человека, сказала сонно:
– Вот что такое сейчас дурацкий телевизор для немца. Когда жуешь ртом и глазами, думать невозможно. Красиво, господин Никитин?
– Прекрасно изобразили, – ответил Никитин. – И хорошо сказали. Значит – жевательная резинка для глаз? Так надо понимать?
– Хорошего тут мало, – твердо по-русски проговорил Самсонов, словно бы между прочим отвечая и Никитину, затем выжав насильственную улыбку, спросил Лоту Титтель: – Вы понимаете всю пагубность одурачивания телевизором и не хотите внушить своему мужу, чтобы он изменил программу, сделал ее насыщенной смыслом?
– Я не хочу, чтобы мой муж разорился, – сказала со смехом Лота Титтель. – Нравится вам или не нравится, а в нашем обществе командуют деньги.
– Тогда, простите меня, госпожа Титтель, ваша уважаемая западная интеллигенция разъедена конформизмом. Слова, все слова. Одни слова. Конформизм, прикрытый словами. И сотрясение воздуха!
– Платон, дорогой, не забывай, что ты гость, и воздержись поносить хозяев, – тоже как бы между прочим сказал по-русски Никитин, покоробленный насмешливой категоричностью Самсонова, которая время от времени мешала и сердила его на дискуссии, как и это вот невоздержанное заключение о конформизме, будто познанном им раз и навсегда. И, силясь сознательно вытравить, перебороть неутихающее раздражение против Самсонова, он подумал: «После вчерашнего разговора мы еще помним колкости, сказанные друг другу, и оба, конечно, не правы».
– Вы – очень серьезный и, должно быть, очень счастливый человек, господин Самсонов, – сказал Дицман выразительно, но ирония в его голосе кольнула Никитина: похоже было – сообразительный Дицман уяснил смысл русской фразы и объединялся с ним.
– Иногда убежденность, – проговорил Никитин, – мы воспринимаем как прямолинейность. И это часто говорит в пользу того, кто убежден, и о слабости того, кто в «да» всегда видит обратное – «нет»…
– Господа, прекращаем спор, будем считать, что мы нашли, потеряли и вновь нашли истину! – примирительно воскликнул Дицман. – А истина наша такова: интеллигенция всех стран, объединяйтесь!
- Предыдущая
- 86/103
- Следующая
