Бермудский треугольник - Бондарев Юрий Васильевич - Страница 11

• Предыдущая
• 11/65
• Следующая

Минут тридцать он посидел в машине, не сводя глаз с дверей милиции. Несколько человек обыденной наружности вошли и немного спустя вышли, потом солидной раскачкой появился на крыльце незнакомый плотный офицер в плаще, в фуражке с высокой тульей, кинул кожаную папку в салон, втиснулся к рулю “шестерки”, развернулся и уехал. В течение следующих двадцати минут милиция мнилась вымершей. Никто не выходил. Никто не входил. Заметные из милицейских окон одинокие “Жигули” Андрея, припаркованные к бульвару, могли уже вызвать подозрение. Тогда, подняв капот, он вылез из машины, принял вид, что копается в моторе, одновременно взглядывая из-за плеча на милицейские двери. Его машина в поле обозрения из окон, дождевая пыль, сырой сеткой липнущая к лицу, точно впаянная дверь милиции — вся эта улица за бульваром вселяли в Андрея предостерегающую тревогу, и что-то подсказывало, что на первый раз достаточно разведки: запомнить подъезды и отъезды от милиции, удобное место для наблюдения. И Андрей вернулся в Москву, время от времени ощущая постороннюю тяжесть восьмизарядного “вальтера” во внутреннем кармане широкого и незастегнутого пиджака, скрывающего контуры пистолета.

После пяти поездок к новой милиции и наблюдения за подъездом он так и не увидел ни одного из тех, кто на всю жизнь запомнился ему в октябре девяносто третьего года. И Андрей, вконец уставший от постоянного нервного напряжения, измученный головными болями, понемногу начал отдаляться от того, что было его одержимой целью, и, мало-помалу приостыв, подчас чувствовал самоуничижительную гадливость к этому успокоению.

Он вошел в комнату и увидел ее в кресле-качалке перед телевизором — заложив ногу за ногу, она грызла яблоко и сердито смотрела на экран. Поздний августовский закат угасал на стене теплым оранжевым пятном.

— С глаз долой, — вдруг сказала она возмущенно и выключила телевизор. — Бесстыдник какой! Сам, как бык, а поет про какую-то синеглазку и притворяется влюбленным голубком. Соблазнитель!

Он взглянул на нее с веселым любопытством:

— Вы беспощадны, Таня. Уничтожили певца, и что же? А он ведь заслуженный.

— Да пусть хоть перезаслуженный. Бык — и все! Она, с беззаботным видом продолжая грызть яблоко, украдкой стала рассматривать Андрея из-под ресниц.

— А вы кто — князь Болконский? Пришли жениться на маленькой княгине? Просить моей руки?

— Разве, Таня, это возможно? Вы только-только школу окончили. Вот видите, Толстого вспомнили. Наверное, проходили по программе. Вам еще…

— Ничего не “еще”… Что это такое “еще”? Звучит как “щи”, “каша”, “простокваша”…

— Я хотел сказать: вы еще в институт не поступили.

— А может быть, я и не хочу. Почему вы решили? Пойду в продавцы парфюмерного магазина. Вы знаете, кто из греческих философов сказал: “Познай самого себя”?

Немного смущенный, Андрей сел на диван, чувствуя ее взгляд на своем лице, — теперь она наблюдала его насмешливо.

— Кто сказал — не очень помню, — ответил он, настраивая себя на легковесный тон. — По-моему, Сократ. А возможно, и Аристотель.

Она хлопнула себя кулачком по колену:

— Ах вот, видите, университет окончили, а не помните. А я, представьте, стала познавать себя, думать, вспоминать и угадывать свою судьбу. И допознавалась до того, что все перевернулось в голове. Я почувствовала себя эгоисткой, развратной и гадкой. Противно на себя в зеркало смотреть. Какой-то птеродактиль!

— Вы почувствовали себя развратной и гадкой? Что такое случилось?

— А зачем вам это знать? Любопытной Варваре на рынке нос… и так далее…

— Я не любопытная Варвара. Просто вы, по-моему, все преувеличиваете.

— Нисколько! Если я все перескажу вам про себя, я обезоружусь. Разве не так? Вот вы смотрите на меня и думаете: какая хорошенькая девочка, миленькая, скромная… А стоит вам увидеть, что у меня на душе, вы сразу, конечно, обалдеете и сделаете вывод: дикобраз, попугаиха в мини-юбке.

Он пожал плечами:

— Ничего не понимаю, с какой целью вы на себя наговариваете.

Она перебила его:

— Оставьте, пожалуйста, красноречие про всякие непонимания. Я-то знаю, кто я. А вот вы знаете? Себя, себя знаете? Только искренне, как перед Страшным судом…

— Знаю ли я? — Он запнулся и, не находя шутливый ответ, спросил вежливо: — Можно мне закурить, Таня?

— Да курите, Боже мой, сколько вам хочется. Меня это не касается. Так что же вы ушли от ответа? Смутились и сразу курить.

Она чуть-чуть покачивалась в кресле, сбоку глядела на него с выражением женщины, поставившей в затруднительное положение мужчину, и ее полные губы изгибались в победной улыбке.

Он закурил, поискал взглядом пепельницу, не нашел и бросил спичку в открытое окно, в которое ломились ветви уличных тополей, розовеющих на закатном солнце.

Она радостно ужаснулась:

— Не исключено, что ваша спичка упала кому-нибудь на лысую голову! Знаете, я однажды поливала вон тот цветок алоэ, — видите? — а остаток воды выплеснула в окно. И тут внизу раздались ужасные вопли и ругательства, кто-то кричал, что не позволит выливать ночные горшки на головы честных людей, что разнесет наш дом в щепки, а я затаилась, как мышь, и только ждала звонка в дверь. Вот видите, как небезопасно бывает бросать что-нибудь в окно.

Откидываясь затылком к спинке кресла, она закачалась быстрее с тем же детским победным выражением, как будто все, что она говорила и делала, доставляло ей удовольствие.

— А впрочем, знаете, у меня иногда руки чешутся. Так и хочется иногда телевизор в окно выбросить, когда чепуху передают всякие прилизанные стильные мальчики. Он у меня дождется.

— Кто он?

— Ящик. Так и вылетит у меня вверх тормашками.

— М-да, Танечка, интересно.

— Что “м-да”? Что вам интересно? Вы мне не ответили: вы познали самого себя?

Андрей посмотрел на ее ноги, не закрытые короткой юбкой, увидел еле заметную тонкую царапинку на ее круглом нежном колене. Какое, должно быть, наслаждение поцеловать это колено — вот сесть перед ней на пол, обнять ее ноги… “Просто замечательно, — подумал он, поражаясь мысли, что в какую-то минуту не сдержится. — Я просто дурею. Надо держать себя в руках, милый…”

— О чем вы так странно задумались? У вас какое-то отсутствующее лицо, — услышал он ее смеющийся голос и мгновенно принял позу упредительного внимания. — Не хотите отвечать — не надо. Сидите и курите. А я покачаюсь в кресле и посмотрю на вашу не очень модную прическу.

— Нет, почему же, — заторопился он. — Спрашивайте, я готов отвечать.

— Правду?

— М-м… конечно… да…

— Не очень искренне отвечаете, но ладно. Первый вопрос: вы эгоист? Себя очень любите?

— Н-не знаю. В общем… думаю, не очень. Нет, скорее всего, — нет.

— Себя-а не лю-би-те? Не верю ни капельки! Чепу-шенция! От меня не скроетесь. Эгоист наверняка, как девяносто девять процентов мужского и женского населения земного шара.

— Таня, откуда вы знаете про эти девяносто девять процентов?

— Тот, кто познал самого себя, тот познал все человечество.

— И вы познали?

— Конечно.

— Это не заблуждение?

— И пусть так. Иначе ничего не интересно. Иначе — просто храп в конюшне.

Он удивился:

— Храп в конюшне? Чей храп? Лошадиный? При чем же это?

— Не имеет значения. — Она засмеялась, тряхнула волосами. — Впрочем, в детстве однажды я зашла вместе с отцом в колхозную конюшню, когда жили на даче, и сразу увидела: конюх, кажется дед Матвей, без всяких сомнений спал на сене и пускал такие рулады носом, что лошади шарахались от изгороди и ужасно вращали глазами. Никаких заблуждений и никаких золотых снов. Храп — и все.

— Да, это смешно, — согласился Андрей и спросил: — О каких заблуждениях вы говорите, Таня?

— О разных. О всяких там интересных вещах. Ну, например, вам хотелось бы быть банкиром, ездить в “мерседесе”, обедать в роскошных ресторанах, летать на пляжи на какие-то там Багамские острова?

• Предыдущая
• 11/65
• Следующая