Искушение - Бондарев Юрий Васильевич - Страница 40

• Предыдущая
• 40/75
• Следующая

– Игорь, сядь на два слова, погреемся на московском солнце, – проговорил он и сбросил бугорок листьев с края скамьи. – В институте вокруг меня или пустота, как вокруг прокаженного, или дальние круговороты с шепотом. А это меня веселит. Но каждому смертному нужно хотя бы полчаса одиночества для того, чтобы что-либо осознать. Поэтому – это рандеву на бульваре.

– Одиночества не вижу, – сказал Дроздов.

– Яшенька сегодня не в счет, – успокоил Тарутин.

Улыбышев, пунцовея, выговорил заискивающим шепотом:

– Мне уйти, да?

– Сиди, юнец, коли связаны мы с тобой веревочкой.

И Тарутин щелчком сбил жухлый лист, спланировавший ему на грудь. Его невозмутимо-спокойное лицо со светлой челкой на лбу показалось сейчас Дроздову молодым, свежим, как если бы он хорошо выспался, отдохнул и пребывал теперь в добром расположении духа.

– Что осознать, Николай? – спросил Дроздов и, поддаваясь теплу и тревожному холодку бульвара, опустился на скамью, тоже вытянул ноги, погружая их в шуршащую глубину наметенного сюда желтого сугроба. – Какой необыкновенный день, а? – сказал он, вдыхая тленный запах листьев, на секунду зло досадуя на все раздражающее, фальшивое, что происходило за последние дни. – Что мы можем с тобой осознать, Николай, в такой божественный день, кроме того, что все мы живем не так, как надо. Яша прав. В двух измерениях.

– И задыхаемся, как только на сантиметр оторвем ноги от земли, – договорил Тарутин добродушно. – Но черепахи тоже, знаешь ли, хочут жить.

– Ха-ха! – сказал Улыбышев не без осторожного ехидства. – Оба вы похожи на черепах, как две капли воды.

– Отрок науки, ша! Не умничай, – сказал Тарутин с тем же добродушием и развалился на скамье, прищуриваясь в солнечную благодать неба. – Да, денек шикарный… Вот что я хотел сказать тебе, Игорь. Я уеду недели на две.

– Куда?

– На Чилим. Как член экспертной комиссии. От института. Пощупаю, что там сейчас. Что за похабщина там творится. И поговорю с местным начальством, которому монополии уже дают подачку в четыреста миллионов, чтобы получить согласование проекта. Миллионы якобы предназначены для строительного развития чилимского региона, но это капля в море. А объегоренные местные власти из за своего нищенства пойдут на согласование и продадут край на разрушение. Хочу побывать. Чернышев не против поездки. Наоборот – высказал полное одобрение. Командировку подписал и сказал: «Думаю, Дроздов тоже будет не против». Видишь, какая идиллия наступила! А мне в Москве уже – вот так! – Тарутин провел по горлу. – Мечтаю побродить по тайге, пощелкать кедровых орешков, сходить на глухаря или на амикана-дедушку, если берлога попадется. Как только понаедет строительная бригада, сметут все подряд. Кстати, есть тайные сообщения: поселок для гидростроителей там нелегально уже сооружают. И валят лес на трассе зверски. И прибывает техника с Саяно-Шушенской. Проект не утвержден, а мафия уже действует. Со мной напрашивается Яша. По своей геологической линии. Какие на этот счет у тебя будут соображения?

В его голове сквозила легкая ирония, лицо было по-прежнему добродушно, оживленно, точно наступило освобождение или он заставил себя освободиться от всего, что мешало простоте во взаимоотношениях с жизнью, и это новое, вроде еще вчера непредвиденное в нем, озадачило Дроздова. Он спросил:

– Когда едешь?

– Самолет завтра. В одиннадцать часов вечера. Как у тебя? Когда дашь ответ Битвину? Решил? Решаешь? Я хотел бы, чтобы глагол был в прошедшем времени. Хотел бы, Игорь. Для общего, дела. Все сроки против тебя.

– Я тугодум. Общее дело… Повторяешь слово Битвина.

– Не настолько близко с ним знаком.

– Ваше назначение ждут в институте, вас встретят аплодисментами! – вставил восторженно Улыбышев, и от восторга короткий носик его стал еще более вздернутым. – Вас уважают, потому что вы вне подлых групп, вы себя ничем не запятнали!

– Поэтому-то аплодисменты будут жиденькими, – поправил Дроздов. – Далеко не все хотят моего назначения. Сейчас говорят, что новая группа уже есть. Создалась. Тарутин, Валерия Павловна и я. Слыхал, Николай? Слухи носятся по коридорам. Группа захвата власти. Заговор тиранов. Социал-предателей науки. Ни меньше ни больше.

– Ладно. Захват власти у бездарей меня не пугает. Но, но… Почему Валерия? – задумался на мгновенье Тарутин. – А! Вероятно, потому, что была с нами в Крыму. Тогда почему не зачислили в группу тиранов Нодара? Бедный наш Нодар в невероятной панике. Ходит бледный, как нимфа. Но тут ничего не попишешь. Миролюбивый Нодар хочет вселенской дружбы, его мечта влюбить лягушку в скорпиона. Ни хрена не выйдет!

И он беззлобно засмеялся, ударил кулаком по колену. Все, казалось, было решено для него, проверено, взвешено, и от этого настроение сохранялось ровным, не свойственно ему веселым. А Улыбышев, умоляя ребячески пестрыми, подобно донной гальке, глазами (откуда у сугубо городского человека такой деревенский цвет глаз?) сказал робко:

– Я хотел бы поехать, Игорь Мстиславович… Я все-таки геолог… Я пригожусь… Я их всех терпеть не могу…

Тогда Дроздов сказал с целью придать разговору несерьезное направление:

– Вы, Яша, думаете, что у нас действительно создалась группа? Братство масонов в науке? Солидарность тиранов? Вы хотите, чтобы я как заместитель директора отпустил вас на Чилим?

– Я хочу.

– Отпускаю вместе с вашей прекрасной наивностью. Можете не спрашивать разрешения у Чернышова. Оформляйте командировку.

– Как вы смеетесь надо мной! – проговорил Улыбышев со страстью обиженного интеллигентного мальчика. – Вы меня подозреваете, я вам нужен как предмет для насмешек. Я не в двух измерениях! Я не черепаха. Да, я хочу быть в вашей группе, а вы не признаете молодых, вы нами пренебрегаете!

– Ну, стоп, стоп, стоп, отец, – остановил Тарутин, охлаждая его поглаживанием по плечу. – Нацицеронил столько, что компьютер зубы поломает! Игорь Мстиславович здесь ни при чем! Он – вне групп. Группа – это я. Поэтому насчет тебя я подумаю. Для поездки на Чилим готовь заявление, все анализы, справку из домоуправления и прочая…

– Все зачем-то шутки и шутки!.. Для чего все время со мною шутки? – возмутился Улыбышев. – Я с вами хочу быть! Что я – неполноценный осел какой-нибудь?

– Кончатся шутки – начнутся полноценные слезы, – сказал вскользь Тарутин и ободряюще потрепал Улыбышева по заросшему затылку. – Ты парень семейный, молодожен. Тебе деньги в семью нести надо. Жену любишь и ребятенка, кажись, ожидаешь? Так? А я – бобыль, холостяк, старый морж, перекати-поле. Кому безопаснее размахивать кулаками? Тебе или мне? Мне, паря, мне. Разобьют витрину мне – дело одно. Встану. Тебе двинут по очкам – уже дело другое. Очки ноне дороги. Драма. Паря ты ничего, но раньше времени ни в какие группы, ни в какую драку не лезь. Это так, что ли, Игорь Мстиславович?

– Добавить нечего.

Улыбышев едко усомнился:

– И вы ничего не боитесь?

– Ересь! – отмахнулся Тарутин. – У меня иногда волосы шевелятся на голове от страха.

– От страха? Как от страха?

– А ты думал от чего – от восторга? Прожитый день навсегда потерян – верно? – поэтому прошлое теряет значение. Так вот. От страха за твоего ребятенка, который родится в угробленном будущем.

– Не шутите, – угрюмо произнес Улыбышев. – Я знаю… У нас есть мафия. Не такая, конечно, как в Америке. Но есть…

– Запомни уж, Яша, кстати, безумную сказочку Это самая могущественная мафия в мире. Американская «коза ностра» – невинное дитё. Патриархальщина, – выговорил Тарутин беспечным голосом, но в его прищуренных смеющихся глазах загорелся дерзкий огонек. – Только вместо автоматов у нашей мафии – бульдозеры, землечерпалки, подъемные краны, миллионы для обмана и подкупов… Цель мафии: вранье правительству, то есть – под знаменами обещаний блага устроить гибель земель, лесов, рек. И всеобщий голод в стране, а потом превратить ее в кучу дерьма, где зарыта жемчужина для чужих. До этого ты допер, отец? Россия – сырьевая база Америки. Красиво а?

• Предыдущая
• 40/75
• Следующая