Sub specie aeternitatis - Бердяев Николай Александрович - Страница 26

II.

Приступая к критике исторического материализма, мы прежде всего должны отметить его полнейшую методологическую и гносеологическую наивность. У сторонников этого учения существуют крайне путанные взгляды на характер той дисциплины, к которой применяется их «материализм». Есть ли это дисциплина историческая, социологическая или историко-философская? Определенного ответа на этот важный методологический вопрос нельзя получить от экономических материалистов. Марксистский «материализм» есть гносеологически-наивное смешение конкретных положений истории, абстрактно-научных положений социологии и метафизических идей философии истории. Поскольку исторический материализм проповедует монизм, строит теорию прогресса и применяет к социальному процессу предпосылки общефилософского материализма, он выступает в качестве философии истории, которая есть чисто метафизическая дисциплина. Материалистическую философию истории защищают те, которые наиболее дорожат цельностью своего миросозерцания, и они охотнее всего прибегают к термину «диалектический материализм». Таким сторонником материалистического понимания истории, как философского миропонимания является прежде всего сам Энгельс, затем популяризировавший Энгельса Н. Бельтов. Но исторический материализм стремится также построить науку об обществе, он ставит себе более специальную цель найти абстрактные социологические законы, обладающие такою же научною ценностью, как законы естествознания. Полной методологической ясности эта чисто социологическая задача не достигает почти ни у одного из представителей исторического материализма, методологическая путаница есть один из догматов ортодоксии, но во всяком случае исторический материализм претендует сделаться социологическою теорией и двинуть вперед науку об обществе. Таковы все попытки установить постоянные соотношения между различными сторонами общественного процесса, которые методологически изолируются и выделяются из эмпирического хаоса конкретной истории, такова чисто социологическая теория борьбы общественных групп и общественной дифференциации. Наконец, самое распространенное и самое простое это — понимание исторического материализма, как чисто исторической теории, как замечательной попытки ориентироваться в конкретной истории, главным образом в истории буржуазно-капиталистической эпохи. Такой преимущественно исторический характер носит большая часть работ самого Маркса. Также Каутский склонен придавать «материализму» более тесное историческое истолкование, для него исторический материализм не столько философское мировоззрение или абстрактное учение об обществе, сколько метод истолкования конкретной истории.

Постоянное смешение принципиально различных задач, философской, социологической и исторической, приводит к очень неопределенному учению, которое называется «историческим», «экономическим» или «диалектическим» материализмом. Это смешение препятствует противникам разглядеть важные истины, скрывающиеся в этом учении, а ортодоксальных сторонников заставляет защищать положения заведомо нелепые. Критикуя основы исторического материализма, я все время буду указывать на смешение этих различных задач и различных дисциплин. Вывод из моей критики будет тот, что все-таки наибольшее значение остается за историческим материализмом, как за чисто исторической теорией, сознавшей свои границы, что для социологии он дает важные материалы, хотя не может быть и речи о материалистической социологии, наконец, что исторический материализм менее всего может быть философией истории, так как последняя возможна лишь на почве идеалистической метафизики. Начну с критики монизма, который лежит в основании материалистического понимания истории и составляет изначальный грех этого понимания, так как монизм во всех его видах недопустим не только в социологии, но и вообще ни в какой науке.

III.

Вся эмпирическая действительность, все объекты научного познания, данные нам в опыте, природа органическая и неорганическая, человеческая душа и история человечества поражают нас своим необыкновенным многообразием, в мире такое обилие красок, все так индивидуально и так трудно ориентироваться в этой пестроте, в этом множестве качеств. Наука прежде всего расчленяет и разлагает этот эмпирический хаос, она целиком покоится на принципе изоляции известной группы явлений из данного в опыте хаотического многообразия. Строго научное познание начинается лишь тогда, когда анализ выделил из того «всего», того «целого», которые мы называем природой, миром и т. п., ряд явлений более или менее однородного качества, напр. явлений физических или химических, биологических или психических и т. д. Только таким путем познающий ум ориентируется в эмпирическом мире и приходит к научным обобщениям, устанавливает сходства и различия, открывает типические соотношения, которые, приобретая характер обязательный для всякого времени и пространства, называются законами.

В мою задачу не входит углубляться в чисто гносеологические вопросы и для меня только важно установить следующее основное гносеологическое положение: наука, всякая наука, по самой своей сущности и задаче, по характеру своих объектов и по своим методам познавания — плюралистична, в ней не может быть и речи о монизме, все равно материалистическом или каком-нибудь ином, монистические попытки всегда являются результатом некритического смешения задач положительной науки с задачами философии и метафизики. Не раз уже указывалось на то, что науки вообще, науки о мире, о «целом» не существует, такой научной дисциплины не только фактически нет, но и логически быть не может, так как она противоречила бы исходному пункту всякого положительного научного познания — выделению из целого, из этого многообразия типического ряда, в котором можно найти абстрактные соотношения. Наука начинается лишь тогда, когда она определила свои границы, свой особый объект и свои особые методы, это подтверждается всей историей наук. Поэтому существуют только отдельные науки с их специальными задачами, поэтому мы знаем только законы физические и химические, биологические и психологические, мы стремимся найти законы социологические, но ничего не знаем о законах какой-то несуществующей универсальной науки о

целом. Характерно, что о монизме много говорят только в применении к неразвитым наукам, не отделившим еще своей задачи от задач метафизики. О монистической астрономии и монистической физике ничего не слышно, сравнительно мало говорят о монистической биологии, уже больше о монистической психологии и до чрезвычайности много о монистической социологии, тут вопрос о монизме сделался чуть не основным вопросом социологической науки и в его торжестве многие видят залог будущего этой злополучной науки.

И действительно вопрос о монизме является самым жгучим вопросом для современной социологии, но только в одном смысле: социология сделается научной лишь тогда, когда социологи поймут, что в науке не может быть монизма, что задача социологии открывать законы своеобразных социологических явлений, а отнюдь не объяснять исторический процесс из одного принципа, одного начала. Словом социологи должны сделаться настолько философами, чтобы понять все различие между научной социологией и философией истории, различие между позитивной наукой и метафизической философией. Первый признак отсутствия философского духа у социологов — это их упорное желание давать научно социологические ответы на чисто философские, метафизические вопросы. На этом недоразумении основана мечта о монистической соци- } ологии. И в самом деле, что может из себя представить монизм в социологии?

Монизм стремится объяснить все, весь мир у одного начала, одного принципа, все самые разнообразные качества он выводит из какого-нибудь одного изначального качества, он не может успокоиться ни на каком множестве, он последовательно идет к единому и стирает по дороге все индивидуальное, все многообразие опыта. Монистическое стремление к единству в познании есть глубочайшая, неискоренимая потребность человеческого разума, все величайшие философы были в известном смысле монистами. Но каким образом возможно социологическое удовлетворение этой монистической потребности? Социология, подобно всякой науке, начинается с выделения социологических явлений, явлений общественности, из всей природы, из всего