Sub specie aeternitatis - Бердяев Николай Александрович - Страница 99

1J"ния. He к «непротивлению злу» мы призываем и не борьбу отрицаем, а к иному противлению, к иным путям борьбы.

Мы допускаем, существование нейтральной человеческой социальной среды, в которой происходит процесс очеловечения, исхода из состояния природного и зверского, элементарного освобождения от первобытного зла. Процесс этот может обладать первоначальной святостью и не заключать еще в себе сверхчеловеческого начала в религиозно–положительную или религиозно–отрицательную сторону. Так, например, в либерализме и социализме есть человеческая праведность, элементарное очеловечение, элементарное освобождение от зверского порабощения. Образ человеческий открывается, личность человеческая поднимается для разрешения смысла истории. Но правда либеральная и продолжающая ее социалистическая правда по преимуществу отрицательная и слишком элементарная. Чисто либеральные и чисто социалистические общественные пути устраняют зло несомненное, зло насилия и эксплуатации человека, но влекут они за собой в будущее не только добро, но и новое зло. Из нейтральной человеческой среды должны вырасти, должны из нее развернуться полярно противоположные религиозные начала, уже сверхчеловеческие, из которых только одному мы можем сказать свое «да». Например, в позитивной социал–демократической религии из нейтральной человеческой среды (праведного социализма, не мнящего себя религией) рождается сверхчеловеческое начало, в религиозном отношении нам враждебное и противное, царство князя мира сего, Великого инквизитора, новая безбожная государственность, царство мещанства.

Весь производственный, экономический процесс человечества по преимуществу должен быть отнесен к нейтральной человеческой среде, он освобождает человека от первобытной власти природы, организует его питание, создает почву, на которой вырастает культура с самыми противоположными своими результатами. Но эта нейтральная социальная среда легко может сделаться орудием диавола, может превратиться человеческое добро в сверхчеловеческое зло. Восьмичасовой рабочий день есть несомненное человеческое добро по сравнению с 12–часовым рабочим днем и его должно добиваться, но из этого человеческого блага могут вырасти цветы и белые и черные. Мы приветствуем и поддерживаем всякое освободительное движение, политическое и экономическое, еще человечески нейтральное, но должны противодействовать его переходу на противоположный нам сверхчеловеческий путь, а политика «отвлеченная», оторванная от религиозного центра бытия, слишком легко превращается из несомненного человеческого блага в сверхчеловеческую ложь. Мы приветствуем нейтральный, не превратившийся в религию социализм, побеждающий эксплуатацию и организующий питание, но должны воссоединить его с религией истинной, чтобы противостоять надвигающейся социалистической лжерелигии. Как бы мы ни относились к нейтральной социальной среде, какие бы религиозно–нейтральные, но человечески хорошие действия ни совершали, мы теперь же должны вступить на новый религиозный, не «отвлеченный» путь. Должны создавать не религиозную политическую «партию», что внутренно противоречиво, а религиозное общественное движение, религиозную культуру[237].

Всякая либеральная, демократическая, свободолюбивая политика стремится устранить противоположность между государством и обществом, растворить государство в обществе. Правовое государство, говорят, есть государство общественное, народное, оно само общество, а не сила, вне общества лежащая и его давящая. Мы можем и должны приветствовать очеловечивающий процесс растворения, таяния государства в обществе, но безбожную и бесчеловечную стихию государственности, насилия, власти, стихию безличности, не победит ни правовое государство, ни государство социалистическое, ни даже анархическое государство, никакое безличное начало. Говорю «анархическое государство», потому что анархисты — позитивисты, материалисты никогда государства не преодолеют, никогда из царства насилия не выйдут, никогда свободной общественности не создадут, личность не поставят в центре. Безбожное насильничество, сатанинское властолюбие, безличность мы должны провидеть и в государстве либеральном и социалистическом, а не только в самодержавном. Если в прошлом государство и имело какую‑нибудь добрую миссию (что должно было ограничено), то миссия эта давно прекратилась, государство не служит уже культуре, настали времена, когда не может уже быть великих государственных идей, когда внегосударственные, надгосудар- ственные идеи должны царствовать и вдохновлять. Мы не верим в рационалистическую утопию Толстого или анархистов–позитивистов, не думаем, чтобы государственность могла быть теперь уже уничтожена, чтобы насилие и власть могли быть сейчас уже изгнаны из мира[238]. Звериная стихия насилия и власти будет жить и являться в новых образах. Но должен быть избран путь, на котором парализуется стихия государственности, насилия, зверства, безличности, на котором образуется иная светлая, свободная сила, должно быть найдено противоядие против соблазнов государственного позитивизма. И принять мы можем только «политику» культурно–анархическую в своей тенденции, анархическую не в смысле утверждения насилия, а в смысле отвержения всякого насилия, не анархию хаоса и мирового распада, а анархию свободной гармонии и божественного соединения. Мы не можем участвовать в осуществлении власти, потому что ни какую власть государственную не признаем праведной, потому что не верим в то совершенное государственное состояние, которое силой хотелось бы поддерживать и право было бы поддерживать, потому что личность не может забыть. Старым политическим, государственным страстям должно противопоставить не новые политические же, государственные страсти, а новые религиозно–общественные и религиозно–культурные идеи. И на этой почве может быть выработана особого рода тактика, можно представить себе ряд этапов, ступеней, по которым пойдет новая внегосударствен- ная общественность, союз свободы и любви. Общественность свободная и любовная, не государственная и не насильственная, общественность личностей может быть только религиозно мыслима и религиозно созидаема, но в отрицании старых форм государственного гнета и экономической эксплуатации мы можем соединяться с либералами и социалистами, можем с ними сотрудничать, становиться на те же ступеньки, никогда не сливаясь ни с какой «отвлеченной» политикой. В «политике» мы должны поддерживать децентралистические, федеративные тенденции, все, что ослабляет силу власти, что превращает государство в земское хозяйство, в самоуправляющиеся общины, все, что дает перевес правам личности над государством, все внегосударственные общественные образования.

Неверно думать, что лишь стремление к власти, к государственному устройству есть творческая политическая деятельность. Наш «анархизм» не есть дезорганизация и разрушение. Эволюционным и реформаторским путем может быть созидаема общественность не государственная и личность не насилующая, и может отмирать в сердцах людей любовь к власти и культ государства. Самое важное дело — умерщвлять государстволюбие, властолюбивые политические страсти и заражать сердца людей иной любовью. «Отвлеченная» политика никогда не углубится до этих корней, всегда останется на поверхности и будет создавать призрачное государственное бытие. «Отвлеченная» политика знаменует собой величайший разрыв между индивидуальным и универсальным, между интимным и соборным, пытается навеки укрепить мучительную противоположность.

Индивидуализм говорит: индивидуальное есть высшая ценность, но оно не должно иметь никакого отношения к миру, к истории, к общественности; политика, устраивающая вселенную, должна быть отвлечена от самого важного и дорогого для каждого существа. Этот индивидуализм допускает религию, как интимное переживание индивидуума, но не позволяет перелиться этому интимному переживанию в универсум, воплотиться в историю, преобразить общественность. «Индивидуалисты» думают, что это и есть настоящий индивидуализм, а нас упрекают в измене индивидуализму, в подчинении интимного объективности, но тут ужасное недоразумение, тут злоупотребление словами. Мы, именно мы — индивидуалисты, так как хотим, чтобы миром правило наше индивидуальное, чтобы мир перевернули интимнейшие наши переживания, ценностям нашим хотим покорить всю эту кажущуюся объективность. Например, красота есть достояние интимного и индивидуального переживания, и о ней нужно как можно меньше говорить, как можно меньше ею заниматься, как можно меньше выявлять ее, рассуждают так называемые «индивидуалисты», некрасивое, внекрасивое, «отвлеченная» политика спасает мир, человеческое общество перевернет историю. Красота, интимное и индивидуальное, должна спасти мир¹⁰', преобразить общественность, говорим мы, по ту сторону красоты нет и не может быть новой, праведной общественности. Перед чудом красоты смирится мировое зло. Это значит, что мы говорим: индивидуализм должен быть утвержден до универсализма, должен быть царем вселенной, т. е. превратиться в соборность, воплотиться. И история в этом за нас. Она полна религиозными общественными движениями, религиозными культурами, индивидуальным, ставшим соборным, воплотившимся, а не отвлеченным; она знает великие произведения искусства, в которых интимная религиозность переливалась в мир и поворачивала ход истории. Таковы все органические, истинно творческие исторические эпохи. Мы жаждем небывалой новой органической эпохи, в которой то, что ныне лишь для немногих интимно ценно, воплотится в мир, станет соборным, станет плотью, а не отвлеченностью, но примеры подобного рода бывали и в греческой культуре, и в раннем итальянском ренессансе, и во все периоды общей мистической чувственности. Нет никаких оснований видеть в раздробленности нового времени, в рационалистической отвлеченности, в отсутствии органической чувственности полного бытия — вечную норму жизни. Нужно освободиться от гипноза новых времен, от суеверий рационализма. Зарождение и обострение религиозного индивидуализма характерно для нашей эпохи, с него начинается кризис рационализма и антирелигиозного позитивизма, протест против рассудочной, отвлеченной культуры, ужас небытия, восстановление прав романтической мечты, но это лишь переходное состояние. Окончательный переход к органической и творческой эпохе, к соборной религиозности, возможен не путем реставрации старой исторической формы религии, а лишь путем раскрытия нового религиозного сознания, вмещающего в себе и всю старую истину и вместе с тем творчески продолжающего дело вечной, безмерно полной религии. Новый универсализм, новая религиозная соборность из индивидуализма родится, через личность и ее свободу пройдет.