О Жизни Преизбыточествующей - Арсеньев Николай Сергеевич - Страница 11

Но другим, гораздо большим испытаниям и сомнениям подвержена его колеблющаяся вера — испытаниям и сомнениям, приходящим изнутри, вытекающим из нашего чувства справедливости, из нашего морального чувства. Перед лицом этого нашего морального чувства — самого ценного, что в нас есть, того, что единственно делает нас настоящей личностью — начинает колебаться вера, под действием нашего нравственного протеста. Связано это с вопросом о страдании.

Вопрос о страдании выношен, выстрадан Достоевским. Это не литература для него, не тема для философского рассуждения, это — самая ткань жизни. Он много видел страданий, сам много тяжелого вынес, видел и страдания невинных, особенно детей, и задумывался над ними. За что? Почему? Неужели Бог не может смилостивиться? Неужели мы милосерднее Бога? Ну, хорошо, мы согрешили, мы расплачиваемся за наши грехи (хотя нужно ли так жестоко расплачиваться?), но дети, невинные, доверчивые, неиспорченные, они то что? Отчего нужно, чтобы они расплачивались? Это, говорят, нужно для будущей гармонии? Тогда не надо мне этой будущей гармонии, говорит Иван, слишком дорого она приходится, не надо нам, не по карману. «Не Бога я отрицаю, но мира Его не принимаю». Это — бунт! «Билет на будущую гармонию почтительно возвращаю». Слишком дорого! Вот, во что заостряется протест Достоевского против страданий, против несправедливой бессмыслицы и жестокости страданий, особенно невинных страдальцев, маленьких детей. Это — протест против Бога, во имя нравственного чувства нашего, во имя сострадания нашего к людям. Вот — самый сильный аргумент против религиозной веры. «Во всей Европе не встречал я такой силы отрицания, какую я вложил в слова Ивана в «Братьях Карамазовых», заносит Достоевский в свою записную книжку. И это — не диалектическое упражнение, не ухищрения мысли — это выстрадано, это навязано опытом, внутренним и внешним. Оттого Иван — атеист (хотя и не полный атеист, колеблющийся атеист, жаждущий Бога). И выхода нет… кроме одного выхода. Если Бог — только мудрый правитель мира, распределяющий с вышины Своего недоступного величия страдание и радость людям, ведущий к какой–то далекой гармонии, но ценою ужасных, несправедливых в наших глазах, безмерных страданий, то такого мироустройства мы принять не можем, такой будущей гармонии мы принять не можем. И Алеша — выразитель здесь самого Достоевского —согласен в этом с братом Иваном. Но … есть но , решительное, решающее, радикальное, основоположное н о: если Бог Сам снизошел в глубину страдания нашего, и сделался нашим братом, нашим товарищем, нашим соучастником по страданию. Если Бог сошел к нам в эти глубины страдания нашего и разделяет их с нами — даже до глубины смерти, и разделил с нами всю мучительность смерти, тогда все меняется. Тогда страдания означают Его близость, освящено этим величайшим сокровищем — Его присутствием. Тогда есть смысл и в. мире и в страдании нашем, даже если мы его не понимаем: ибо Он с нами и близок к нам. Таким образом оправдание мира и руководство Божие миром дано для Достоевского в силе страданий Христовых, в близости к нам страждущего Сына Божия, в Кресте Христовом.

Казалось бы, круг аргументов замкнут. Но нет! Следует последний, самый веский аргумент в руках Ивана —его «Легенда о Великом Инквизиторе». В чем ее смысл? в чем ее соль? что она показывает? Легенда есть «кредо», исповедание веры атеиста Ивана. Он себя, свое неверие проецировал в образ старика Инквизитора. Ибо тайна Великого Инквизитора в том, как заметил Алеша, что он не верит в Бога. Это не есть поэма о свободе духа против гнета церковной нетерпимости.

Свобода духа есть постоянная тема Достоевского, и он здесь конечно, касается ее в противовес духу инквизиции и нетерпимости, как в «Бесах» он восставал на ее защиту против коммунистического гнета Шигалевщины. Но она, эта свобода, есть лишь периферическая, так сказать дополнительная, тема «Легенды». Основная тема << Легенды» все та же что и во всем предыдущем разговоре братьев: есть ли Бог? или вернее, можем ли мы признавать Бога? Это — последнее, заключительное звено этой цепи аргументации «Pro et Contra».

Страстная, бурная в своем напряженном, волнующем красноречии подобная раскаленному потоку лавы, речь Великого Инквизитора, одна из вершин творчества Достоевского, несколько смущает и озадачивает нас. Это есть страстная полемика против дела Христова (связанная вместе с тем с какой–то странной, но тоже страстной любовью к Его образу), но эта полемика — какая–то непонятная, неожиданная, она не соответствует исторической действительности. Часто христианство обвиняли в его презрении к красоте античной культуры, в том, что оно было движением, распространившимся особенно в среде людей малообразованных, не принадлежавших к культурным верхам античного общества, что оно проповедовало культ слабых и малых сих, что оно равнялось по слабым, неученым, грешным и особенно интересовалось именно ими, что оно пренебрегало идеалами античной красоты, силы и величия. На эти упреки можно ответить что христианство обращалось к слабым и грешным и стремилось их возродить духовно, сделать их духовно сильными. Но никогда никто до Великого Инквизитора Легенды не думал упрекать Христа и перво–христианство в противоположном — в том, что они исключительно рассчитывали на сильных духом и к ним обращались. Христианство, повторяю, обращалось к слабым, грешным и «немудрым» мира сего и делало их духовно сильными. Объяснение этих пламенных обличений, вложенных неверующим студентом Иваном Карамазовым в уста Великого Инквизитора в том, что и Инквизитор и Иван, как мы уже указывали, не веруют больше. Они веровали раньше во Христа, образ Его им знаком и даже дорог, но они больше в Него не верят. Вот — ответ Ивана на основной аргумент Алеши о смерти и страдании того единственного Праведника, который может все простить. Рассуждения, дискуссия закончены. Больше ничего доказывать нельзя. «Это прекрасно и умилительно, я этим увлекался, но я больше не верю», как будто говорят и Иван и Инквизитор. Что на это ответить? Нет больше аргументов. Божественную Реальность и Правду доказать нельзя. Она сама себя доказывает и открывает.

Пленник молчал во время всей речи Инквизитора. Инквизитору как то не по себе от этого молчания: «Старику хотелось бы, чтобы тот сказал бы ему что–нибудь, хотя бы и горькое, страшное. Но Он вдруг молча приближается к старику и тихо целует его в бескровные, девяностолетние уста. Вот и весь ответ». Старик вздрагивает, отпирает дверь и выпускает Пленника. «Поцелуй горит на его сердце».

Больше ничего нельзя прибавить к этому. Ответ на наши сомнения и бурные искания и восстания душевные есть Реальность Божия — Реальность власть имеющего, милующего и прощающего Бога. И нет другого решающего аргумента, кроме встречи с Ним.

Познание Бога имеет еще одну отличительную черту: оно, мы видим, не есть только плод размышлений и, исканий нашего разума. Но оно также не есть пассивное внешне механическое восприятие Истины пришедшей к нам извне. Это соприкосновение с Истиной должно изменить, преобразить нас. Изменение постепенное преображение человека есть основоположная, неотъемлемая характеристика познания Бога. Только если я становлюсь другим — лучшим человеком, могу и истинно познавать Бога. «Старое прошло. Теперь все новое!» восклицает ап. Павел. Бог есть Действительность, превосходящая. Действительность и Истина и Жизнь. Прикоснувшись к ней, неужели могу я остаться в своей пустоте и неправде и слепом самоублажении? Как могу я истинно познавать Бога, если во мне не разгорится огонь от Его Света, и не будет все больше и больше проникать мою душу? Если Бог есть Свет и познать Его есть общение с Ним, то как я могу оставаться темным если хочу истинно познавать Его? Если Бог есть Любовь, Огонь любви, как могу я оставаться безлюбовным, холодным, если хочу истинно знать Бога? Ведь общение у меня будет со сл овами про Бога, вычитанными в книжке, а не с Богом Самим. Истина Божия изменяет, преображает познающего «Мы же с открытым лицом, взирая на славу Господню, сами преображаемся от славы в славу, как от Господня Духа» говорит ап. Павел (2 Кор. 3. 16). Христиане называют эту силу преображающую человека силою Духа Божия. Он есть и источник познания нами Бога. «Дух все испытует, и глубины Божии». «Бог послал нам в сердца Духа Сына Своего, вопиющего «Авва Отче!» «Сей Самый Дух свидетельствует сердцу нашему что мы — дети Бояши» (1 Кор. 2. 10; Гал. 4. 6; Рим.. 8. 16). Без новой жизни в Духе нет истинного познания Бога, а есть внешнее повторение священных слов. Но и бесы веруют и трепещут. Без умирания своему эгоцентризму, своему всепоглощающему бедному эгоистическому «я» нет новой жизни в Духе. Участие в кресте Христовом, т. е. жизнь самопреодоления во имя Божие, постепенное «отмирание ветхого человека» и постепенное рождение нового, в подвигах и испытаниях и бодрости и радости духовной, вот в глазах христиан — врата к познаванию Реальности Божией.