Евгения, или Тайны французского двора. Том 1 - Борн Георг Фюльборн - Страница 129

• Предыдущая
• 129/152
• Следующая

Луазон же, напротив, раньше подолгу засматривался на это зрелище; но теперь он уже не так часто посещал прекрасную Габриэль, когда никого не было поблизости, потому что она потеряла для него истинную прелесть.

Теперь внимание доктора обратила на себя соседка Габриэль, которая была вверена ему одним очень богатым незнакомым господином на лечение в его заведении от некоторых ложных идей.

Незнакомец моментально отсчитал значительную сумму денег, поставив условием посещать девушку, когда ему вздумается. Луазон согласился на это, потому что получил большую плату за это условие. Этот доктор родился в бедной семье в отдаленной провинции, прилежанием и выставляемым напоказ благочестием достиг того, что получил в свои руки это большое доходное заведение, и хотя он абсолютно ничего не понимал во врачебном искусстве, но зато приобрел многие сведения, давшие ему возможность считаться умным человеком. Например, Луазон говорил по-английски, по-итальянски и по-испански так же бегло, как на родном языке, что зачастую было ему очень полезно, так как в его заведении находились иностранцы.

Девушка, к которой потихоньку пробирался доктор Луазон, заглянув предварительно в камеру бедной Габриэль, была испанкой; она знала по-французски только несколько слов. И для Лаузона было бы неудобно, если бы он не понимал по-испански.

Эта молодая испанка уже довольно долгое время находилась на лечении в заведении Луазона; целыми днями просиживала она в своей темнице и только изредка покидала ее, чтобы подышать чистым воздухом. Она, казалось, боялась сумасшедших, окружавших ее, и старалась, насколько возможно, меньше находиться в неприятном для нее обществе. И в эту минуту, когда доктор тихонько подходил к ее комнате, она сидела на стуле у зарешеченного окна и о чем-то мечтала, ее бледное лицо и-задумчивые красивые глаза красноречиво говорили, что на сердце у нее лежало глубокое тайное горе. Но эта бледность придавала ей еще больше прелести. Девушка, казалось, была жительницей рая, временно спустившейся на землю, — до того были прекрасны и очаровательны черты ее лица, ничто в ней не свидетельствовало о безумии. Она была здорова и только благодаря проискам и козням злодея томилась в этом заключении. Часто ночью, когда ее никто не слышал, срывалось с ее прекрасных губ имя — дорогое ей имя того человека, которого она любила и из-за которого терпела невыразимые страдания. До сих пор еще надежда не покидала ее, она надеялась, что скоро появится избавитель и тогда наконец прекратятся ее долгие мучения. Долорес (читатель, наверное, узнал в этой бедной девушке-испанке знакомую нам страдалицу) все еще ждала Олимпио и терпеливо переносила свою судьбу.

Сколько она ни просила доктора Луазона выпустить ее, уверяя, что она вполне нормальная, сколько ни клялась, что этот господин, привезший ее сюда, ее заклятый враг, — ничто не помогло — Луазон оставался непреклонным. И бедная Долорес, одаренная всеми прелестями юности, сидела в тесной, бедно убранной комнате, в которой, кроме кровати, были только стол, два старых стула, шкаф и большое распятие, данное по ее желанию доктором Луазоном.

Доктор открыл дверь одним из принесенных ключей и вошел в комнату. Девушка поспешно встала и обернулась. Луазон вежливо поклонился ей и запер за собой дверь; он указал девушке на стул, прося сесть, и сам уселся на другой поблизости от нее.

— Сядьте, сеньорита, — повторил он все еще стоявшей Долорес своим тихим и мягким голосом, — дайте вашу руку.

Она села, Луазон придвинулся к ней почти вплотную и взял ее руку, чтобы пощупать пульс.

— Мне необходимо поговорить с вами о серьезных вещах, сеньорита, — сказал он, прикасаясь между тем руками к ее стану, будто для того, чтобы, как полагается заботливому врачу, узнать, не худеет ли она. — О важных вещах. Ваш бескорыстный покровитель, приносящий ради вас достойные удивления жертвы, несколько дней назад получил от вас опять очень свирепый отказ посетить вас в вашей комнате! Вы слишком неблагодарно прогнали от себя благородного дона — герцог очень, очень глубоко возмущен вашим недостойным и дерзким поведением.

— Негодяй хотел дотронуться до меня! Я не впущу его больше, слышите, я не желаю больше видеть этого изверга. Довольно страданий, я и так уже перенесла больше, чем дозволяли мои силы! Неужели же наконец не будет никакого спасения?

— Тише, сеньорита Долорес, успокойтесь! Ваш пульс и так учащенный! Если такие сцены будут повторяться, если вы еще раз перевозбудитесь, то я, хоть мне и неприятно, должен буду прибегнуть к средству, могущему усмирить вас.

— Клянусь всеми святыми, я всегда буду от него защищаться! Он не должен появляться в том месте, где меня держат в заключении. Я довольно сильная, чтобы защищаться от него! — закричала несчастная Долорес, и глаза ее засветились отчаянным и смелым упорством.

— Ну, в таком случае, я вынужден надевать на вас смирительное платье во время его посещений.

— Ужасно! Вы не можете быть таким жестоким! Он негодяй, который замучит меня до смерти, — закричала девушка.

— Здесь все говорят то же самое о тех, кому они обязаны благодарностью. Эта ложная уверенность — ваша болезнь, сеньорита, и вы останетесь здесь, пока не вылечитесь от нее.

— Он выдал меня за помешанную для того, чтобы держать здесь, в заключении. О, неужели же никто не услышит моих молитв и просьб?

— Вы все еще говорите о преследовании и тому подобном, сеньорита! Это-то и есть заблуждение, от которого вас нужно лечить; покой, величайший внутренний покой и осознание ложности ваших безумных идей — вот все, что от вас требуется! О, у вас из всех моих пациенток больше всего шансов на выздоровление.

— Клянусь святой Девой Марией, я так же здорова, как и вы, доктор! Любое мое слова — истина сеньор. Этот негодяй заключил меня сюда, чтобы разлучить с тем, кого я люблю и кто ищет меня.

— Вы уже рассказывали это мне; я знаю всю историю, выдуманную вами, сеньорита; но откажитесь от этих созданий вашего воображения; я убедительно вас прошу об этом. Посмотрите, каждый пациент в этом доме имеет почти такой же рассказ, как ваш, и в особенности те, кто помешался на мании преследования. Поэтому вы можете судить, насколько я им верю, — сказал улыбающийся Луазон, посмотрев на прелестное лицо девушки, пробуждавшее в нем такие же желания, какие иногда возникали при посещении несчастной Габриэль.

— Неужели всякая надежда на спасение погибла, неужели я должна оставаться здесь всю жизнь и страдать, мучиться, как я уже долгое время и мучилась, и страдала? — проговорила Долорес, с отчаяньем закрывая лицо руками. — Так я должна быть заживо погребена в этом доме! О святая Мадонна, услышь меня! Освободи меня от власти этого ужасного… Голос мой, еле слышный, замирает в этих стенах, в этой ужасной темнице, откуда не достигнет воли ни один вопль.

Долорес встала, заламывая руки. Доктор схватил их.

— Не волнуйтесь, сеньорита, вы только себе вредите своими безумными припадками; я повторяю: вы вынуждаете меня употребить силу, чтобы благородный дон спокойно и безопасно мог увидеться с вами, когда он опять осчастливит меня своим посещением и найдет вас неистовствующей.

— Сжальтесь надо мной, умоляю вас, сеньор, — вскрикнула Долорес и упала на колени перед Луазоном. — Услышьте меня! Я не помешанная, я в руках человека, пожираемого ужасной страстью, который хочет похитить у меня мое самое святое достояние, и вы помогаете ему. О, защитите меня, выпустите меня! Сжальтесь, сеньор, сжальтесь.

Но бедная девушка напрасно ожидала помощи от этого человека, несчастная не знала, что Луазон действует заодно с Эндемо и что последний за деньги купил себе в лице доктора помощника и злоумышленника, который был бы и сам не прочь завладеть прекрасной девушкой.

Это чистое, доверчивое создание не подозревало о возможности подобного заговора и, однако, она так запуталась в их сетях, что нельзя было и думать освободиться из них и бессмысленно помышлять о конце заключения.

Мнимый герцог Медина, ловкий обманщик, обокравший брата для удовлетворения своей страсти, поспешил с Долорес в Париж с надеждой, что там он самым безопасным образом может спрятать свою добычу. Сразу увидев в докторе Луазоне именно такого человека, какой ему был нужен, он поместил в его заведение несчастную жертву своей прихоти, чтобы с полной уверенностью назвать ее своей.

• Предыдущая
• 129/152
• Следующая