Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 2 - Борн Георг Фюльборн - Страница 73

• Предыдущая
• 73/97
• Следующая

Беседка, где сидела Изабелла со своим фаворитом, была наполнена чудным запахом роз. На ветвях каштановых деревьев, окружавших ее, висела арфа, ее струнами играл ночной ветерок; таинственные, словно из другого мира, звуки возбуждающе действовали на королеву, и вскоре их беседка ни в чем не уступала тем, где герцог Риансарес стоял на коленях перед Еленой, а Франциско де Ассизи держал в объятиях обеих баядерок.

Было около полуночи, когда Изабелла быстро вскочила, услышав чьи-то шаги.

В беседку вбежал запыхавшийся адъютант.

Королева с изумлением посмотрела на вошедшего.

— Что случилось? — спросила она.

— Ваше величество, я приехал на взмыленной лошади, — еле вымолвил взволнованный адъютант, — чтобы сообщить вам известие…

— Опять известие! Арестовали ли, наконец, сеньору Энрику и ее спутника? — спросила королева, подходя к побледневшему офицеру.

— Я имею несчастье сообщить весть, которая приведет ваше величество в негодование.

— Говорите!

— В Кадисе начинается восстание…

— Ну, это не первое, за которое нам приходится наказывать.

— Гарнизоны отказываются повиноваться и поднимают оружие против войск вашего величества!

В эту минуту в беседку вбежал другой адъютант.

— Ваше величество, извините, — вскрикнул он, упав на колени. — Я не могу говорить, моя лошадь пала в тысяче шагов от парка. Выстрелы раздаются с валов Кадиса, вся провинция участвует в восстании. Войска вашего величества вышли из повиновения.

— Так надо их расстрелять! — проговорила Изабелла, гордо выпрямившись. — Мы имеем власть на это!

— Войска и города переходят к восставшим, Кабинет министров не знает, на что решиться, он послал меня к вашему величеству. Гренада и Севилья приветствуют мятежников.

— И кто же предводители, — спросила королева с лихорадочным блеском в глазах, — которые осмеливаются поднимать против нас оружие?

— Ваше величество, это маршалы Прим и Серано!

— Вы лжете, повторите еще раз — я, вероятно, вас не поняла.

— Маршалы Прим и Серано вернулись в Испанию, войска переходят к ним.

Королева пошатнулась.

— Выройте из могилы Зантильо, — вдруг вскрикнула она страшным голосом, — он предсказал мне правду, а я велела убить его! Маршалы Прим и Серано, которых я увидела в зеркале! — Изабелла закрыла руками побелевшее лицо. — Выройте из могилы Зантильо! — простонала она и, лишившись чувств, упала на оттоманку.

Вто время как двор в августе и начале сентября 1868 года предавался в Эскуриале самым необузданным наслаждениям, в мадридском дворце из приближенных королевы оставался еще один человек. Это была мучимая страшной болезнью монахиня Патрочинио.

Она велела перенести свою кровать в молельню, которая теперь казалась ей последним прибежищем.

Эта порочная Ая, посвятившая жизнь наслаждению и греху, сумевшая, находясь в публичном доме во Флоренции, завлечь в свои сети итальянского дворянина, который представил ее неаполитанскому двору; эта Юлия с роскошным телом и прекрасным мраморным лицом, заключившая с патером Маттео и братьями неаполитанского святого ордена союз и развратившая по их наущению совсем молодого юношу, принца Франциско де Ассизи; эта Медуза, пожалованная титулом графини Генуэзской и присоединившая к нему состояние одного из князей, пронзив однажды на улице свою соперницу кинжалом, была приговорена к ссылке на галеры или смерти на эшафоте и предана в руки палача.

Но могущественной и влиятельной союзнице иезуитов удалось избежать карающей руки справедливости, и наказание, заслуженное ею, ограничилось тем, что палач выжег ей клеймо на левой руке. Она бежала, достигла Испании и, взяв себе имя Ая, прибилась к цыганскому табору.

Графиня Генуэзская, не побоявшаяся надеть благочестивую одежду монахини, изведенная болезнью, лежала теперь на полу своей молельни и насилу, так как при малейшем движении кровь опять начинала течь из ее ран, дотащилась до стоявшего на аналое распятия.

Покинутая всеми, над кем прежде властвовала, брошенная королем, чувствовавшим отвращение при виде ее открытых ран, забытая королевой, оставленная патерами, после того как те убедились, что ее «чудеса» уже не действуют на народ, монахиня, наконец, решилась покончить с прошлым.

В ней еще сохранилось желание властвовать, повелевать и наслаждаться, но тело отказывалось служить ей.

Монахиня без сил упала на свои подушки, и только в глазах ее сохранился отблеск прежней силы и могущества. Одержимая мучительной болезнью, она впервые задумалась о загробной жизни, и страх овладел ею.

Люди, проведшие всю свою жизнь в грехе и преступлениях, под старость часто делаются крайне набожными и пытаются усердными молитвами заслужить себе прощение.

Такая перемена произошла и в сестре Патрочинио, когда с наступлением вечера она, собрав все силы, сошла с постели, чтобы добраться до аналоя. Впервые в жизни хотела она искренне молиться, и, сложив руки, со смирением в душе просила отпущения грехов.

Ее когда-то цветущее здоровьем розовое лицо было бледным, щеки запали, гордый стан согнулся. Кающаяся преступница лежала на полу перед аналоем и, протягивая к нему руки, шептала:

— Смилуйся, о Боже! Сжалься надо мной, Спаситель, и не прокляни навеки! Я обещаю тебе обратиться и каюсь в своих грехах! Не отталкивай меня от себя, Сын Божий.

Внезапно в комнате раздался ужасный смех.

Монахиня почувствовала, как холодная дрожь пробежала по ее телу, глаза расширились, руки бессильно повисли.

— Нет тебе пощады, ядовитая змея! — прозвучало за ее спиной. Она обернулась и громко вскрикнула.

— В ад тебя, проклятье человечества! Твой последний час, фурия, настал!

— Аццо! — простонала монахиня.

— Да, это Аццо, для которого, наконец, настала минута отомстить тебе. Да, это Аццо, который, наконец, нашел тебя. Как ты дрожишь, жалкая женщина! Точно так же дрожали и умоляли тебя твои жертвы.

Аццо, выпрямившись, как грозный судья, стоял перед графиней Генуэзской. Она, привыкшая торжествовать и улыбаться при виде своих жертв, с ледяным спокойствием взиравшая на их страдания, находилась теперь во власти цыгана, наслаждавшегося ее страхом.

— Сжалься, ужасный человек, — прошептала она слабым голосом, — не убивай, прежде, чем я раскаюсь.

— Твое раскаяние пришло слишком поздно, змея! Молись, твой последний час настал!

Монахиня дотащилась до цыгана и протянула к нему руки, накидка спустилась с ее плеч. Аццо отшатнулся, увидя ее руки и шею, сплошь покрытые кровоточащими язвами.

Рука потрясенного Аццо, державшего блестящий кинжал, мгновенно опустилась, чувство жалости одержало верх.

— Продолжай жить в этих мучениях, забытая Богом! Больная и покинутая всеми, ты теперь не опасна. Пусть воспоминания о твоих грехах вечно мучают тебя. Я удовлетворен, моя жажда мести утолена!

Аццо отвернулся, спрятал нож и хотел удалиться.

Это торжество цыгана, этот позор были слишком непереносимы для преступной души графини, унижение, острее кинжала, поразило ее сердце. Забыв о своей немощи, монахиня поднялась — сатанинское выражение исказило ее бледное лицо, глаза метали молнии вслед уходившему Аццо.

Сестра Патрочинио стала лелеять план мести. Ненависть вдохнула в нее свежие силы. Ужасное проклятие сорвалось с уст. От волнения кровь с еще большей силой стала течь из ран на пол комнаты.

«Горе тебе, чудовище, — прошептала она, — унижение графини Генуэзской не пройдет для тебя безнаказанно. Теперь вечер, улицы темны, не мешкай, он не должен уйти из твоих рук!»

Монахиня бросилась к двери, быстро отворила ее и, как фурия, предстала перед испуганными сестрами и послушницами. Окинув взглядом восьмерых крепких монахов, неотлучно находившихся при ней, она довольно усмехнулась.

— Вас удивляет, что сестра Рафаэла дель Патрочинио, час тому назад лежавшая в ужасных мучениях, вдруг твердым шагом подошла к вам? Дело в том, что в руки благочестивых братьев Санта Мадре надо предать врага. Он только что вышел из моей молельни, пригрозив тем же кинжалом, которым убил патера Жозе.

• Предыдущая
• 73/97
• Следующая