Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 2 - Борн Георг Фюльборн - Страница 84

• Предыдущая
• 84/97
• Следующая

Серано поднялся. Холодный пот катился по его лицу.

— Пусть будет так, — сказал он тихим голосом, — мы принесем себя в жертву для спасения Испании! Мы не увидимся более, Энрика, мы умрем оба. Прости мне то, что я делаю. Я слышу твое последнее «прости», слышу, как твой дрожащий голос еще раз напоминает мне о святой любви, которая все превозмогла. О, возьми меня с собой, Энрика, к престолу Бога! Но ты делаешь мне знак остаться, твой милый, ласковый взгляд говорит мне, что я должен исполнить на земле еще одно дело. Прощай, Энрика, прощай, моя дорогая жена. Час близится, но наша разлука будет недолгой. К тебе поспешу я, как только окончу свое последнее дело.

Франциско Серано, закрыв лицо руками, рыдая, упал на свое изголовье. Маршал Испании одержал свою самую большую победу.

Он не заметил, как с наступлением утра полог его палатки откинулся, и на пороге появился плотный широкоплечий человек. Это был Жуан Топете, верный друг и брат герцога. Он удивился, что Серано, который привык вставать на рассвете, еще спит. Карты и бумаги лежали на столе, походные стулья стояли в беспорядке.

— Что произошло?

Топете подошел к кровати. Серано лежал, уткнув лицо в подушки.

— Так не спят, — прошептал контр-адмирал, начиная беспокоиться, — что произошло? Франциско!

Герцог де ла Торре не слышал.

— Франциско, — вскричал Топете еще громче, — ради Бога, что случилось?

Серано встрепенулся.

— Ты плохо выглядишь, Франциско. На лице твоем следы сильного волнения, расскажи, в чем дело?

— Ничего, кроме того, что моя жена должна стать первой жертвой нашего восстания…

— Донна Энрика, твоя жена?

— В руках королевы!

— Черт возьми! — вскричал Топете, скрипя зубами. — Этого, конечно, нельзя перенести спокойно, но ведь они ничего не сделают женщине!

— Ты говоришь, как простодушный романтик. Я думаю, друг мой, мы лучше знаем королеву и ее советников. Я могу въехать в Мадрид, только через труп своей жены — таково условие, поставленное королевой и сообщенное Новаличесем.

Топете замолчал. Он не знал, что сказать на эти слова.

— Я уже решился, — продолжал Серано после тяжелого молчания, — я принесу Энрику и себя в жертву нашему делу!

— Эти благородные слова достойны тебя, Франциско. Дело, на алтарь которого положено столь много, должно стать великим и заслужить хвалу всего народа.

— Лишь бы только мы достигли своей цели! Когда подумаю, что жертва может оказаться напрасной, я прихожу в отчаяние.

— Королева в Сан-Себастьяне. Конха назначен министр-президентом, а плут Гонсалес, убежал, прихватив свои богатства. Не отчаивайся! Конха не допустит, чтобы герцогине де ла Торре причинили малейший вред, — сказал Топете, кладя руку на плечо Серано.

— Ты знаешь, что Изабелла Бурбонская ненавидит Энрику. Она никогда не пропустит такого удобного случая уничтожить ее. Вероятно, приказ уже отдан, если Новаличес предоставил мне выбор между ее смертью и покорностью!

— И что же ты ответил?

— Если Новаличес не получит через три дня моего отказа, он поймет, что я иду на Мадрид. Победа будет дорого стоить, друг мой, но не мы вызвали это насилие. Пусть виновные оправдываются перед Богом и людьми. Я приготовился к борьбе и чувствую себя сильным. Прощай!

В палатку вошли генералы и адъютанты. Они остановились в почтительном отдалении от двух прощавшихся друзей.

Топете чувствовал, что, если прольется кровь Энрики, Серано тоже будет искать смерти, и понимал, что поступил бы так же.

— Велите трубить к выступлению, — сказал Серано твердым голосом, обращаясь к начальникам, — авангард выступает против неприятеля. Через восемь дней я надеюсь вступить с вами в Мадрид!

Не предчувствуя постигшего Энрику несчастья, Аццо, убежав от монахов Санта Мадре, бродил по Бедойскому лесу. Оставляя Мадрид, он слышал, что опальные генералы с Серано во главе высадились в Кадисе и что сестра Патрочинио, несмотря на свои раны, возвратилась в Аранхуес в закрытом экипаже и в сопровождении врача.

Он очень обрадовался, узнав, что Энрика соединилась с Франциско, и ноги мимо воли понесли его к замку Дельмонте, как будто он хотел доставить себе удовольствие быть свидетелем этого свидания. Цыган Аццо нес с собой скрипку, чтобы ее звуками отгонять мрачные мысли, до сих пор мучившие его. Сидя под деревом и наигрывая на скрипке, он думал об Энрике и переносился в прошлое, когда был рядом с ней и мог защищать ее от врагов.

Он ничего не требовал от нее, кроме добрых слов и теплого пожатия руки. Влияние Энрики на цыгана оказалось столь велико, что он, подавив свои необузданные страсти, готов был упасть перед, ней на колени и целовать край ее платья. Было в этой женщине что-то такое, что делало ее недосягаемой.

Когда цыган Аццо увидел вдали старый замок Дельмонте, казавшийся почтенным старцем среди зелени парка, он прислонился к дереву, стоявшему рядом, и, посмотрев в ту сторону, провел смычком по струнам. Полились чудные звуки — то дикие и пламенные, как порывы страсти, то нежные и мягкие, как жалобы. Ветер колыхал верхушки деревьев, словно аккомпанируя песне цыгана. Энрики уже не было в замке.

Поздно вечером Аццо встретил пастуха, гнавшего домой стадо. От него он узнал, что хозяйка Дельмонте уехала, очевидно, в Кадис. — В Кадис, — повторил Аццо, — да, вы правы, она должна была уехать туда, — и прошептал: — В Кадис! Она спешит увидеть своего Франциско. Это будет трогательное свидание! Я тоже иду в Кадис. Город, в котором находились Энрика и Франциско, манил его теперь к себе, и в ту же ночь он отправился пешком в дальний путь, надеясь встретить их по дороге.

Но Энрика уже находилась за решеткой, под сильной стражей во внутренних покоях мадридского замка. Графа Теба поместили в другой флигель, так что нечего было и думать о какой-либо связи между ними. Рамиро тщетно пытался склонить на свою сторону приставленного к нему офицера, а потом подкупить тюремщика.

Энрика стойко переносила плен, как и многие другие выпавшие ей испытания. Она так твердо уверовала в скорую победу восстания и свое освобождение, что с радостью приносила эту незначительную жертву делу свободы. Счастливо избежав опасностей на Тенерифе и во время морского перехода, она была воодушевлена надеждой, что Серано с друзьями преодолеют все с Божьей помощью.

Могущественный враг — королева находилась далеко от Мадрида, и раньше чем она возвратится, Серано уже будет вблизи ее — так думала Энрика, сидя в большой высокой комнате с зарешеченными окнами, похожей на конторскую, просто, почти бедно, меблированной. Старые стулья с высокими спинками, длинный стол, покрытый зеленой скатертью, несколько пустых шкафов для бумаг, портреты умерших государей составляли все ее убранство. Лежавший всюду толстый слой пыли, стоявший столбом, когда солнечные лучи проникали в комнату, свидетельствовал о том, что здесь давно никто не жил. Вторая комната, служившая спальней герцогине де ла Торре, сообщалась с первой стеклянной дверью. В ней не было окон, и, по-видимому, она предназначалась для хранения ценных вещей.

Горничная, приставленная к герцогине де ла Торре, вероятно, была осведомлена, что супруге мятежника следует оказывать как можно меньше услуг, и Энрике пришлось терпеть много неудобств: она получала раз в день хлеб, воду и какую-нибудь горячую еду.

Но герцогиня де ла Торре не была так изнежена, чтобы обращать внимание на такие мелочи.

Все ее помыслы и надежды обращались к тому времени, когда дело, которому она приносила жертву, даст богатые плоды, когда Франциско и его друзья явятся провозвестниками новой зари для своего отечества.

Двое караульных стояли под окнами, а в передней день и ночь дежурил офицер, чтобы никто не мог проникнуть к герцогине.

Ее содержали, как самую опасную преступницу.

То же самое было и с графом Теба, который тщетно искал средство к спасению. Он считал своей священной обязанностью спасти Энрику, так как хорошо понимал, какое наказание грозит ей. Он знал, что королевские судьи в этих случаях очень усердны и услужливы.

• Предыдущая
• 84/97
• Следующая