Орион и завоеватель - Бова Бен - Страница 32

• Предыдущая
• 32/62
• Следующая

– Ты молод… Можешь и подождать.

– Я не умею ждать, Орион. Это трудное занятие для того, кто предпочитает славу долгой жизни.

– Слова Ахиллеса, – сказал я.

– Я и хочу быть подобным ему: сильным и прославленным.

– Ахиллес был уродливым коротышкой, он собственной рукой перерезал себе горло, – выпалил я.

Александр резко остановился, так, что охранникам, шедшим позади нас, пришлось свистом остановить тех, кто был впереди.

– Как ты смеешь порочить величайшего героя Эллады?

– Я видел его, – отвечал я словно бы чужими устами. Слова мои удивили меня самого.

– Ты был в Трое?

– Да, в Трое. Я дружил с Одиссеем, он принял меня в свой дом.

– Это было тысячу лет назад!

– Это было в моей прежней жизни.

Александр нервно ухмыльнулся:

– Ты говоришь как тот индус! Он верит в реинкарнацию.

– Я прожил много жизней. И в течение одной из них побывал в Трое. Я видел собственными глазами, как Ахиллес убил Гектора; при мне Ахиллес лишил себя жизни, когда стрела сделала его калекой.

Александр покачал головой, словно человек, пытающийся отделаться от скверного сна:

– Орион, похоже, тебя все-таки ударили по голове.

Я видел, что он поверил моим словам, но не хотел признаваться в этом даже перед самим собой, и поэтому не стал спорить:

– Быть может, ты прав, царевич. Наверно, все это мне просто приснилось.

– Вот этому я готов верить.

В молчании мы подошли к дому Демосфена. Он оказался поменьше дома Эсхина, у которого мы опять остановились, однако же был и велик и красив, охранял его целый отряд городской стражи. Подобно Эсхину, Демосфен был законником.

"Итак, это занятие приносит весьма неплохой доход", – рассудил я, глядя на дом.

Демосфен, конечно, знал о том, что мы к нему идем. Его слуги встретили нас низкими поклонами. Хозяин принял нас в центральном дворе, где узловатые фиговые деревья давали днем тень. Теперь же, когда ночной мрак наползал на город, двор был освещен фонарями, свешивавшимися с изогнутых сучьев.

Демосфен встал, когда мы с Александром приблизились, глаза его округлились при виде щита. Наши шестеро стражей остались возле передних ворот дома вместе с городской охраной; их в случае необходимости можно было окликнуть.

– Как будто бы это твой щит? – проговорил Александр, жестом приказывая мне положить свою ношу на землю возле ног Демосфена. Афинянин, похоже, состарился лет на десять за несколько дней, минувших после Херонейского сражения. Лицо его покрылось морщинами, посерело, а борода торчала клочьями.

Демосфен уставился на щит. На нем не осталось даже царапин. Оратор бежал, не вступив в бой…

– Ч-ч-что ты х-хочешь от меня? – Он старался не смотреть на Александра.

– Я хочу лишь сказать тебе, что ты можешь не опасаться мести Филиппа, царя Македонского. Забыв про все личные оскорбления, он велел сказать мне, что не питает к тебе зла и не причинит тебе никакого вреда.

Демосфен поднял глаза, он выглядел скорее озадаченным, чем удивленным.

– Но скажу тебе от себя, Демосфен, – бросил царевич. – Когда-нибудь я стану царем Македонии. И с этого дня ты можешь отсчитывать часы, оставшиеся твоему лживому сердцу, ничтожный предатель.

– Предатель? Кого я предал?

– Тысячи твоих братьев афинян, что погибли у Херонеи, когда ты бросил свой щит и оружие и пустился бежать, чтобы спасти свою грязную шкуру. И еще Священный отряд, все воины которого погибли, сражаясь до последнего, потому что ты, подкупленный персидским золотом, уговорил фиванцев вступить в войну против нас. Всех жителей твоего собственного города, которые поверили, что ты приведешь их к победе, а теперь благословляют Филиппа за великодушие.

Демосфен дрожал, но сумел выдавить:

– Т-ты намереваешься у-у-убить меня, как только в-в-вступишь на трон?

– Можешь бежать к Царю Царей, к своему настоящему господину, но это тебе не поможет. Спрячься хоть у края земли, я все равно найду тебя, – жестко заявил Александр.

– Моему господину? – Остатки прежнего огня вспыхнули в глазах Демосфена. – У меня нет иного господина, кроме демократии Афин!

– Или ты отрицаешь, что брал деньги у персов?

– Конечно нет. Я принял бы деньги и от мертвых душ, заточенных в Аиде, если бы они помогли мне остановить Филиппа.

– Но ведь они тебе не помогли!

– Афины все же стоят, – возразил Демосфен.

– Народ афинский теперь пылко любит Филиппа, а если ты высунешь нос на улицу, тебя разорвут на части.

– Да. Возможно, ты прав… Так может случиться сегодня и завтра. Но со временем, быть может через несколько недель, даже несколько месяцев, они вернут мне свое расположение.

Александр расхохотался.

Демосфен нахмурился.

– А знаешь ли ты, царевич, истинные причины поведения людей? В Афинах правит демократия. У нас к верности не принуждают и к покорности не приводят силой. А там, где люди вправе решать, они всегда могут и изменить свое мнение. – Как бывало и прежде, воспламенившись, он перестал заикаться.

– Нет. Здесь люди ослеплены демагогами, – возразил Александр, – и их обведет любой, кто придумает самую красивую ложь.

– Ты не прав – кто самым понятным образом представит им их будущее, – поправил его Демосфен.

– Одно и то же, – проговорил царевич.

– Рано или поздно я вновь встану во главе Афин.

Кивнув, Александр согласился:

– Естественно, ведь при демократии народ следует за самым говорливым. Хорошо, пусть они вновь сделают тебя своим вождем, а я буду надеяться, что это случится, когда я уже стану царем. Тогда я раздавлю тебя раз и навсегда.

– Ты попытаешься сделать это, я не сомневаюсь.

Александр шагнул к Демосфену:

– Я раздавлю тебя, как гроздь винограда, демагог! – Он пнул ногой синий щит. – Чтобы спастись от меня в следующий раз, тебе понадобится что-нибудь понадежнее.

Если Александр действительно думал, что в Пелле не заметят его возвращения, значит, он забыл про свою мать. Нас было мало: Александр, его Соратники и телохранители царя, которым он приказал охранять царевича. С учетом слуг, конюхов и погонщиков мулов всего около полутора сотен.

Но улицы Пеллы встретили нас как героев. Горожане выстроились вдоль улиц, и, пока мы ехали ко дворцу, они приветствовали нас и забрасывали цветами. Молодые женщины улыбались нам. Мальчишки плясали возле коней, изображая, что и они входят в наш отряд.

На верху дворцовой лестницы нас встречала Олимпиада в великолепном красном платье до пят, с волосами, убранными цветами, в глазах царицы светилась победа.

Царя нигде не было видно. Нам устроили пышный пир. Даже нас, телохранителей, пригласили в пиршественный зал. Вокруг суетились пригожие молодые женщины, гладкощекие молодые люди. Александр сидел во главе стола, мать возлежала возле него. Возлияния были обильными, и многие напились. Но Александр и его мать ограничились тем, что сделали по глотку из своих кубков. Я пил вволю, зная, что никогда не бываю пьян. Организм мой пережигал алкоголь сразу же, как только я поглощал его.

– А где царь? – спросил я у Птолемея, расположившегося на кушетке неподалеку от меня.

Он ласкал одну из служанок. Таис решила задержаться на время в Афинах, и, возвращаясь в Пеллу, Птолемей жаловался, что бессердечная женщина пытается свести его с ума и, хуже того – преуспевает в этом.

– Какая нам разница? – сказал он и вновь повернулся к своей служаночке.

Ей было не более пятнадцати, но к этому возрасту македонки уже давно выходили замуж.

Шутки стали еще грубее. Молодые люди начали перебрасываться съестным. С каждой новой чашей хохот становился все громче. Олимпиада со своего ложа, стоявшего во главе стола, как будто ничего не видела и не слышала; царица была поглощена разговором с Александром, пригнувшим к ней голову.

Наконец они вместе поднялись и оставили зал. Тут пирующие вовсе распоясались. Вверх полетели целые блюда, даже кубки с вином. Гарпал, отличавшийся высоким ростом, вскочив на стол, объявил, что у него и жареный цыпленок полетит, словно живой голубь. И перебросил запеченную тушку едва ли не через весь зал, чуть не попав в смуглого Неарха, который старательно срезал шкурку с груши длинной спиральной лентой.

• Предыдущая
• 32/62
• Следующая