Французская демократия - Прудон Пьер Жозеф - Страница 19

Одно только несомнѣнно: каковъ бы ни былъ принципъ, во имя котораго основалось общество, какимъ бы именемъ оно ни называло свое верховное божество, – оно можетъ существовать только одною справедливостью. Отнимите справедливость – общество тотчасъ развратится, государство распадется. За отсутствіемъ справедливости самое отеческое правительство превращается въ гнусную и нестерпимую тираннію. Идея, которую кладутъ въ основаніе общественнаго устройства, не можетъ обойтись безъ права; отрѣшаясь отъ него, она даже теряетъ всякій смыслъ, тогда какъ право существуетъ само по себѣ и въ строгомъ смыслѣ не нуждается ни въ чьей посторонней помощи.

Если идея справедливости примѣшивается къ каждой политической системѣ и составляетъ ея необходимое условіе, то очевидно, что идея эта есть выраженіе сущности общества; она – самое могущественное божество, ея культъ – высшая религія, ея изученіе – самое священное богословіе. Она освящаетъ науку и искусство: всякая истина, всякая красота, явившіяся внѣ ея, должны неминуемо обращаться въ ложь или заблужденіе.

Представимъ себѣ религію безъ справедливости: она была бы чудовищна. Несправедливое божество – синонимъ Сатаны, Аримана, духа зла; сама церковь говоритъ намъ, что откровеніе, даже сопровождаемое чудесами, но неимѣющее цѣлью совершенствованіе человѣка путемъ справедливости, слѣдовало бы приписать духу тьмы. Любовь безъ уваженія – безстыдство. Всякое искусство, всякій идеалъ, которые вздумали бы отрѣшиться отъ справедливости и нравственности, заслужили бы названіе искусства разврата, идеала позора.

Переберите весь рядъ человѣческихъ идей, переройте всю сокровищницу духовной и свѣтской науки, и вы не найдете другой идеи, равной справедливости. Къ ней‑то стремится и взываетъ въ наши дни рабочая демократія, благодаря своему живому, хотя еще смутному чутью; ее‑то и называетъ она взаимностью. Вотъ онъ, тотъ новый порядокъ, который, по народному преданію, французская революція призвана основать, соединивъ всѣ народы въ федерацію федерацій. Вотъ эта религія будущности, религія Справедливости.

Во времена Моисея еврейскій народъ былъ доступенъ лишь идее отеческой власти или патріархата, связаннаго съ властью Всемогущаго Бога, Небеснаго Отца Израиля. Вотъ почему, не смотря на свое стремленіе къ справедливости, моисеевъ законъ на дѣлѣ подчиняетъ ее власти отца, царя, первосвященника и религіозному культу.

Позднѣе, при римской имперіи, священство, царская власть и аристократія были полны злоупотребленій; но потерявъ уваженіе къ нимъ, народъ не могъ возвыситься до идеи справедливости. На мѣсто исказившейся отеческой и первосвященнической власти было поставлено братское милосердіе; была основана евангельская община, церковь.

Уже тогда явилась мысль, что милосердія, которое проповѣдовали въ этой общинѣ, недостаточно, если его не пополнить правомъ, идеею справедливости. Теперь та жe самая мысль руководитъ нашею демократіею, которая говоритъ устами Шестидесяти «Мы отвергаемъ благодѣяніе, мы требуемъ справедливости».

Сожалѣю, что принужденъ такъ долго занимать читателя этими нѣсколько отвлеченными вопросами. Но повторяю: когда дѣло идетъ о революціи, которая уже струится въ жилахъ народа, о самой рѣшительной и глубокой изъ всѣхъ происходившихъ доселѣ революцій, – мнѣ нельзя острить и вѣтрянничать; говорить о такомъ явленіи надо не иначе, какъ совершенно серьезно. Пусть тѣ, которые ищутъ развлеченія въ разговорѣ о самыхъ великихъ интересахъ, читаютъ ежедневно послѣ обѣда по 10 моихъ страницъ и потомъ съ миромъ отправляются въ театръ или принимаются за фельетонъ. Что касается до меня, то я неспособенъ забавляться справедливостью или шутить надъ преступленіемъ и нищетою. Если подчасъ я говорю тономъ памфлета, то въ этомъ повинно только мое честное негодованіе.

Прослѣдивъ съ возможною точностью возникновеніе идеи взаимности, мы должны теперь разсмотрѣть ея сущность и значеніе. Если мнѣ не удастся быть краткимъ, я постараюсь, по крайней мѣрѣ, говорить ясно и рѣшительно.

Рабочіе классы выдали намъ свою тайну. Мы знаемъ отъ нихъ же самихъ, что, остановившись на минуту въ 48 году на идеяхъ общинной жизни, общиннаго труда, государства–семьи или государства–слуги, они скоро распрощались съ этою утопіею; мы знаемъ также, что съ другой стороны они протестуютъ рѣшительно противъ системы политической умѣренности и буржуазной экономической анархіи и что мысль ихъ сосредоточена на одномъ принципѣ, одинаково приложимымъ, по ихъ мнѣнію, и къ организаціи государства, и къ узаконенію интересовъ. Это принципъ взаимности.

Такъ какъ эта идея уже выдана на свѣтъ божій, то намъ нечего обращаться къ рабочимъ классамъ съ вопросомъ о томъ, какъ они понимаютъ свое будущее. На практикѣ они мало подвинулись въ послѣдніе 6 мѣсяцевъ; что же касается доученія ихъ, то, зная принципъ его, мы при помощи логики можемъ узнать всѣ выводы, вытекающіе изъ него, и получить такое же полное понятіе объ ученіи ихъ, какое имѣютъ они сами. Подобно рабочимъ классамъ и даже лучше ихъ, мы можемъ вдуматься въ общечеловѣческое сознаніе, открыть его стремленіе и показать массамъ ихъ судьбу. Если бы имъ пришлось сбиться съ дороги, мы можемъ указать имъ ихъ противорѣчія и непослѣдовательность, короче, ихъ ошибки; потомъ, прилагая ихъ идею ко всякому данному политическому, общественному и экономическому вопросу, мы можемъ начертать имъ планъ дѣйствій, если у нихъ его не окажется. Такимъ образомъ, мы укажемъ имъ заранѣе условія ихъ успѣха и причины ихъ пораженія, напишемъ заранѣе ихъ исторію въ формѣ діалектическаго вывода. Цивилизація дошла въ наше время до этой точки. Человѣчество начинаетъ узнавать себя и уже владѣетъ собою настолько, что въ состояніи надолго впередъ разсчитать свою жизнь; это можетъ послужить превосходнымъ утѣшеніемъ тѣмъ, кого огорчаетъ кратковременность жизни и кто хотѣлъ бы знать ходъ міровыхъ событій по крайней мѣрѣ на нѣсколько сотъ лѣтъ послѣ своей смерти.

И такъ, обратимся вновь къ идеѣ взаимности и посмотримъ, что можетъ изъ нея сдѣлать рабочая демократія по законамъ логики и подъ гнетомъ обстоятельствъ.

Замѣтимъ прежде всего, что взаимность взаимности рознь. Можно отплачивать другъ другу зломъ за зло, какъ и наоборотъ – добромъ за добро. Можно отплачивать другъ другу рискомъ за рискъ, удачей за удачу, конкурренціей за конкурренцію, равнодушіемъ за равнодушіе, милостыней за милостыню. На мои глаза общества взаимнаго вспоможенія, которыя существуютъ въ наше время, составляютъ лишь простую переходную ступень къ порядку вещей, основанному на взаимности; они принадлежатъ еще къ категоріи человѣколюбивыхъ заведеній и такимъ образомъ являются обременительными для рабочаго, если онъ не желаетъ оставаться безпомощнымъ въ случаѣ болѣзни или прекращенія работъ. Къ тому же разряду я причисляю ломбарды, лотереи съ благотворительною цѣлью, сберегательныя и пенсіонныя кассы, страхованіе жизни, пріюты, сиротскіе дома, больницы, дома призрѣнія, воспитательные дома, Quinze‑vingts, дома инвалидовъ, общественныя грѣльни и т. д. Уже по одному тому, что сдѣлало или пыталось сдѣлать религіозное милосердіе, можно судить, сколько дѣла предстоитъ современной взаимности. Общественное бѣдствіе такъ глубоко, а реформы, которыя имѣютъ въ виду улучшить судьбу многочисленныхъ бѣдствующихъ массъ, совершаются такъ медленно, что всѣ эти благотворительныя заведенія, быть можетъ, исчезнутъ еще нескоро. Но тѣмъ неменѣе, они не болѣе какъ памятники нищеты, а Манифестъ Шестидесяти сказалъ намъ: «Мы отвергаемъ благодѣяніе; мы требуемъ справедливости».

Истинная взаимность, какъ мы уже сказали, даетъ, обѣщаетъ и гарантируетъ услугу за услугу, цѣнность за цѣнность, кредитъ за кредитъ, гарантію за гарантію; замѣняя всюду суровымъ правомъ дряхлѣющую благотворительность, законностью договоровъ произволъ обмѣновъ, устраняя всякое поползновеніе къ лихоимству, всякую возможность ажіотажа, приводя къ простѣйшему выраженію всякій неизвѣстный элементъ, распространяя рискъ на всѣхъ, – истинная взаимность систематически стремится организовать самый принципъ справедливости и обратить его въ цѣлый рядъ положительныхъ обязанностей и матеріальныхъ ручательствъ.