Французская демократия - Прудон Пьер Жозеф - Страница 41

Если бы экономическая реформа взаимности была провозглашена въ какомъ нибудь уголкѣ міра, то въ ту же минуту федераціи возникли бы всюду, въ силу необходимости. Для существованія ихъ нѣтъ надобности въ непремѣнной сплоченности федеральнаго союза, нѣтъ надобности, чтобы государства эти, какъ во Франціи, Италіи и Испаніи, были тесно сгруппированы и какъ бы обведены общей оградой. Федерація возможна между государствами отдѣленными, разобщенными и отстоящими другъ отъ друга на значительныя пространства; стоитъ только имъ заявить, что они хотятъ соединить свои интересы и взаимно обезпечить другъ друга, по принципамъ экономическаго права и взаимности. Однажды создавшись такимъ образомъ, федерація не можетъ распасться, потому что, повторяю, никто не захочетъ отрешиться отъ такого принципа, какъ принципъ взаимности, и такого договора, какъ договоръ федераціи.

И такъ, принципъ взаимности представляетъ, какъ мы уже сказали, самую могущественную и, въ тоже время, наименѣе грубую связь, какъ въ политическомъ мірѣ, такъ и въ экономическомъ.

Ни правительство, ни община или ассоціація, ни религія, ни присяга не могутъ такъ тѣсно связать людей и предоставить имъ, въ тоже время, такой свободы, какъ договоръ взаимности.

Насъ упрекали, что, развивая это право, мы поощряемъ индивидуализмъ, губимъ идеалъ. Клевета! Развѣ гдѣ нибудь возможно большее могущество коллективности, дающее болѣе великіе результаты? Развѣ можно представить себѣ гдѣ нибудь больше согласія въ людяхъ? Куда бы мы ни обратились, мы всюду видимъ матеріализмъ группы, лицемѣріе ассоціацій и тяжкія цѣпи государства. Только здѣсь мы чувствуемъ истинное братство въ справедливости. Мы проникнуты, одушевлены имъ, и никто не можетъ сказать, что терпитъ отъ него принужденіе, что оно налагаетъ на него иго или малѣйшее бремя. Это любовь во всей своей искренности и откровенности, любовь совершенная, потому что девизомъ ея служитъ правило взаимности – я чуть было не сказалъ торговли – сколько даешь, столько берешь.

Мы уже знаемъ, въ чемъ состоитъ рабочая идея, какъ съ точки зрѣнія интересовъ, такъ и правительства. Скажемъ еще несколько словъ о томъ, чѣмъ была буржуазная идея въ 1789 г. и послѣ революціи. Тогда читатель будетъ имѣть возможность судить, зная обѣ стороны дѣла, за кѣмъ теперь политическая способность: за рабочей ли демократіей, или за буржуазнымъ капитализмомъ.

Выше (часть 2, глава II) мы сказали, что буржуазія достигла высшей степени самосознанія въ 1789 году, когда среднее сословіе устами Сіэйса бросило перчатку старому обществу, спросивъ себя: что я такое? – ничто; чѣмъ мнѣ слѣдуетъ быть? – всѣмъ. Далѣе мы показали, что буржуазія стала дѣйствительно всѣмъ; но именно вслѣдствіе этого, утративъ самобытность, она лишилась самосознанія и впала въ летаргію. Наконецъ мы сказали, что, если въ 1848, послѣ паденія Людовика Филиппа, она, повидимому, пробудилась изъ оцѣпенѣнія, то только благодаря возмущенію рабочихъ классовъ, которые, отдѣлившись или, скорѣе, отличившись отъ нея, достигнувъ самосознанія и понявъ свое назначеніе, выступили на политическую арену: словомъ, благодаря страху Соціализма.

Но еще печальнѣе утраты буржуазіею самосознанія то, что она лишилась даже пониманія управляющей ею идеи, тогда какъ, напротивъ того, рабочіе классы быстро идутъ въ этомъ отношеніи впередъ; еще печальнѣе то, что, вслѣдствіе ея глубокаго ничтожества, страна и правительство, зависящія отъ нея, преданы совершенно на произволъ судьбы. Политическую способность даетъ не одно только самосознаніе: для нея нужна еще идея; а между тѣмъ, если бы буржуазія умѣла читать и мыслить, она не мало удивилась бы, узнавъ, что идея ея вполнѣ исчерпана, что она неспособна создать ни свободы, ни порядка, короче – что у нея нѣтъ идеи.

До 89 года мысль буржуазіи принадлежала къ циклу феодальныхъ идей. Почти вся земля принадлежала дворянству и духовенству, они господствовали въ замкахъ, монастыряхъ, епископствахъ, приходахъ; имъ принадлежали выморочное и другія права; они творили судъ и расправу надъ своими вассалами, воевали съ королемъ, пока наконецъ, онъ, соединившись съ буржуазіею, не принудилъ ихъ цѣлымъ рядомъ пораженій служить себѣ. Буржуазія съ своей стороны господствовала въ торговлѣ и промышленности, имѣла свои корпораціи, привилегіи, вольности, мастерства; чтобы избавиться отъ тираніи духовенства и дворянства, она заключила союзъ съ престоломъ и этимъ пріобрѣла нѣкоторое значеніе въ государствѣ. Въ 89 году пала вся эта система. Буржуазія, сдѣлавшись въ политикѣ всѣмъ, умножила до безконечности свои преимущества, не переставъ, впрочемъ, торговать и промышлять, какъ дворянство не перестало доѣдать остатки своего достоянія, а духовенство пѣть свои гимны. Идеи не стало ни у кого.

Я ошибся: идея буржуазіи только развратилась.

Своими капиталами и своимъ вліяніемъ на массу буржуазія стала властительницею государства; но въ владычествѣ своемъ она видѣла только средство упрочить свое положеніе и создать себѣ въ должностяхъ и бюджетѣ новое поле эксплоатаціи и барышей. Къ ней перешли всѣ права духовенства, дворянства и короля, древнихъ государственныхъ чиновъ, и она не видѣла надобности измѣнять прежнюю монархическую, унитарную и централизаціонную государственную форму; она ограничилась тѣмъ, что приняла противъ государя нѣкоторыя мѣры, извѣстныя подъ именемъ конституціонной хартіи. И къ чему ей было измѣнять эту систему, когда въ сущности чиновники управляли для нея и черезъ нее, для нея и черезъ нее взимался налогъ, для нея и черезъ нее царствовалъ король?

Отъ нея истекало правосудіе; королевское правительство было ея правительствомъ; отъ нея зависѣли война и миръ, какъ повышеніе и пониженіе курсовъ; иногда ей приходилось подавлять политическія замашки престола; за то она никогда долго не носила траура по династіямъ.

Однако, по законамъ равновѣсія, такая система политической централизаціи требовала противовѣса. Королевскую власть ограничили, уровновѣсили, подчинили парламентскому большинству, скрѣпѣ ея собственныхъ министровъ, – но всего этого казалось мало: нашли нужнымъ еще болѣе ограничить кругъ дѣйствія организма, называемаго правительствомъ, изъ опасенія, что иначе онъ рано или поздно поглотилъ бы все. Приняли мѣры противъ правъ престола; но что значило это личное право въ сравненіи со всепоглощающимъ, безпредѣльнымъ могуществомъ системы?

Здѣсь‑то и обнаруживается во всей своей наивности геній буржуазіи.

Непомѣрную силу централизаціи уравновѣсили съ нѣсколькихъ сторонъ. Мѣрами къ тому были: во первыхъ, организація самой власти по экономическому принципу раздѣленія труда или промышленнаго разграниченія; во вторыхъ, представительная система и утвержденіе налога собраніемъ выборныхъ депутатовъ; въ силу этой системы исполнительная власть не могла ничего предпринять безъ согласія законодательнаго большинства; – наконецъ, въ третьихъ, всеобщая подача голосовъ. Стало несомнѣнно, что правительство можетъ всегда подкупить какое угодно буржуазное большинство, и было рѣшено, что министерству, которое имѣетъ возможность привлечь къ себѣ нѣсколько сотъ мѣщанъ, никогда не удастся развратить весь народъ… Къ числу мѣръ, которыми надѣялись конституціонно ограничить власть, принадлежитъ также организація городскихъ и департаментскихъ управленій; но надежда эта никогда не осуществлялась. (См. ниже, часть 3. – Глава ІV).

Но угадайте, что послужило самымъ дѣйствительнымъ и сильнымъ ограниченіемъ власти? Что господствуетъ теперь, на ряду съ императорскимъ абсолютизмомъ, надъ всемогуществомъ націи? – Ничто иное, какъ торгашеская и промышленная анархія, экономическая путаница, свобода лихоимства и ажіотажа, принципъ: каждый за себя во всей идеальности своего эгоизма, правило: laissez faire, laissez passer въ самомъ широкомъ смыслѣ, собственность во всемъ безобразіи древняго военнаго права, словомъ, отрицаніе взаимности и обезпеченія, полнѣйшая несолидарность, смерть экономическаго права. Одному началу сопоставлено было другое, ему противоположное. Вотъ въ чемъ тайна современной безурядицы! Оба начала, вмѣсто того, чтобы парализовать другъ друга, взаимно освящаютъ и поддерживаютъ другъ друга. Оба они ростутъ каждое въ своей области. Стоя рядомъ со всепоглащающею центральною властію; отчаянный ажіотажъ, неслыханныя спекуляціи, ужасающая биржевая игра, прогрессивное и всеобщее набиванье цѣнъ – вотъ признаки экономической анархіи.