Лучшие годы Риты - Берсенева Анна - Страница 14

– Это кто так говорил?

– Представь себе, Петер.

– А что такое майне шетцляйн?

– Сокровище мое. По-немецки. Я бы еще поняла, если б Николай, первый мой, такое предложил. Русский народный менталитет, то-се. Но немец!.. Пока не поженились, работал как часы, а потом бизнес продал, купил две квартиры, стал сдавать.

– Тоже усилий требует, – заметил Лева.

– Да, первое время от Варкрафта еще отвлекался. А дальше – «шетцляйн, звонили жильцы, у них что-то с отоплением, ты не свяжешься с управляющей компанией?».

– Ты, Рит, даешь для этого повод самим своим существованием, – философским тоном произнес Лева. – На тебя только глянешь, сразу понятно: с этой женщиной можно ни о чем не беспокоиться. А мужчинам этого показывать нельзя, – заключил он.

– Значит, пластику все-таки сделать? – усмехнулась Рита. – Для изменения внешности.

– Дело не во внешности. Это флюиды.

– И что теперь?

– Будь слабой. Хоть притворись.

– Притвориться не получится.

– А ты пробовала?

– Конечно! Я же не совсем дура, не хуже тебя все это понимаю. С одним сердечным другом продержалась дня три. Потом он начал распоряжаться, что мне делать, что нет – пришлось открыть карты.

– Тяжелый случай, – покрутил головой Лева. – А я ничего особенного в тебе и не замечал.

– Вот спасибо!

– Видимо, нам с тобой просто изначально было суждено стать друзьями, – тем же философским тоном проговорил он.

Рита наконец не выдержала и засмеялась.

– Лева, никто лучше тебя не поднимает мне настроение! – сказала она. – Спасибо за прекрасный ужин.

– Да ты же толком и не поела, – пожал плечами он. – И не пила почти. Случайно не беременная?

– Ты уже второй человек, который это предполагает, – удивилась Рита. – А почему?

– Да я, понимаешь, всегда опасался, как бы кто не решил от меня ребенка заиметь, – объяснил Лева. – Ну и привык приглядываться.

– Странные у тебя опасения. Почему бы женщинам не хотеть от тебя детей?

– Женщины могут хотеть чего угодно. А я выращивание детей без отца не приветствую.

– В Израиль, Левочка, езжай в Израиль! – засмеялась Рита. – Ты чрезмерно патриархален для Москвы.

– Нормален я чрезмерно для Москвы. Особенно для теперешней. Крах и апатия в одном флаконе – это, знаешь ли, рецепт не для меня.

«Он прав, – думала Рита по дороге домой. – Все вокруг будто оцепенели – смотрят, как всё, что сами для себя создавали, рушится. А восстановится ли? Никаких ведь даже признаков нет, наоборот, дальше только хуже будет. Может, лет через десять, если власть переменится. Да хоть бы и через пять! Мне-то не восемнадцать. И что же мне делать?»

Лева предлагал довезти ее до дому – он был на машине с водителем, – но Рите хотелось прогуляться. Она перешла с Тверского бульвара на Страстной, потом на Петровский, на Рождественский…

Москва была непобедимо прекрасна, как ни уродовали ее криво положенной серой плиткой, чахлыми деревцами в массивных, как надгробья, мраморных кадках и прочей безвкусицей.

«Уехать, ну то есть совсем уехать, сказать себе: мой дом теперь будет в другом месте? Да разве я не смогла бы этого сделать и пять лет назад, и десять? Смогла бы, конечно. Но не сделала же».

В Ритиной жизни не так уж много было такого, о чем она сказала бы себе: «Нет, вот этого я сделать не смогу – не придумаю, как добиться, сил не хватит…»

Да она вообще не представляла, к чему могла бы отнести такие сомнения.

«А почему не сделала? Разве в Германии меня ностальгия мучила? – продолжала она размышлять. – Нисколько. Да и что такое ностальгия, когда вот экспресс, вот самолет, вот аэропорт – и вот через четыре часа Москва? Мир давно изжил ностальгию. А я и не знала ее никогда, в советских фильмах только про нее слышала. Я в весеннем лесу пил березовый сок… Что хорошего в березовом соке? Просто сладковатая вода. Нет, но какие же глупости лезут в голову!»

Рита села на лавочку. Стена Рождественского монастыря тянулась прямо перед нею вдоль бульвара. Теперь этот монастырь выглядел как новенький, а когда-то был заброшен – склад какой-то там располагался, что ли. Однажды они увидели в этой стене неприметную калитку и вошли через нее целой студенческой компанией. Отмечали первую сессию, пили шампанское из горлышка, закусывая плавленым сырком, и хохотали так, что, наверное, разлетелись от их смеха все монастырские призраки. А может, наоборот, собрались вокруг них, радуясь их молодости, и веселью, и будущему…

«Не может быть, чтобы у меня больше не было будущего. – Рита почувствовала, как поднимается у нее внутри противный холодок. – Мне всего сорок два года! Это и раньше старостью не считалось, а теперь вообще молодость. Даже не вторая – просто молодость. И что у меня вдруг за глупые мысли?»

Но, пытаясь из головы эти мысли изгнать, Рита понимала: дело совсем не в возрасте. Дух ее пришел в такое состояние, в котором будущего не то что нет – его просто не хочешь. К нему не стремишься. Его себе не представляешь. Не пытаешься угадать. Оно тебе безразлично…

Она поднялась с лавочки так порывисто, словно ее ударило ветром. Но летний вечер был безветрен и полон покоя, которому не мешали даже машины, неторопливо тянущиеся по обеим сторонам бульвара. И такой же покой должен был лежать на Ритиной душе.

В юности она читала странные стихи. «На душе зверей покой лебяжий», – только одна строчка и запомнилась. А у нее на душе лежит теперь лишь уныние, и как ни убегай в ясный мир – Германии, Менорки, здравого человека Левы, – из души своей не выпрыгнешь и от себя не убежишь.

– Гад! Просто подонок!

Выкрикнув это, Рита запустила в стенку первым, что под руку попалось – вазочкой муранского стекла. Вазочка, понятно, разлетелась вдребезги. Это немного отрезвило.

Никогда она себе такого не позволяла. Даже не то что не позволяла – у нее просто не было потребности швыряться хрупкими предметами для собственного успокоения.

– И я хороша, – громко произнесла Рита. – Будто не знала: ни на кого полагаться нельзя, обо всем самой надо заботиться!

Видок у нее, надо полагать, был еще тот. Сидит растрепанная, в халате над осколками венецианской вазы и в полном одиночестве разговаривает сама с собой, и сама себя в чем-то упрекает.

Но меньше всего Риту заботило сейчас, как она выглядит. Беременность!.. Вот от чего она пришла в неистовство.

Ее ничуть не насторожили повторяющиеся вопросы, не беременна ли она и не оттого ли похорошела. Но уже через неделю после отпуска она поняла, что вопросы эти нельзя считать праздными.

И вот пожалуйста – выясняется, что так оно и есть, не случайные ей делались комплименты!

«Может, тест фальшивый? – трусливо мелькнуло у Риты в голове. – Сейчас кругом подделки, почему бы и эти полоски дурацкие не подделать?»

Но, говоря себе это, она понимала, что все так и есть, как показал чертов тест. И даже к врачу идти необязательно, во всяком случае, для того чтобы определить срок. Понятен он, этот срок: ровно четыре недели. День в день определяется.

Беременность всегда была тем единственным, что могло привести Риту в панику.

Ну, может, только в семнадцать лет, во времена ее романа с Игорем Салынским, это ничуть ее не напугало бы. Но что она тогда знала о жизни? Ровным счетом ничего. Не удивительно, что ничего и не боялась. А через два года, когда в Социальном университете за ней стал ухаживать однокурсник Коля, Рита уже боялась беременности как огня. Потому что прекрасно понимала к тому времени, что она означает. Полную перемену жизни, вот что. Полное подчинение собственной жизни внешним условиям и, соответственно, такие перемены в себе самой, которых не просто не хочешь, а активно не желаешь.

Может, если бы они с Колей прожили вместе подольше, то Рита родила бы. Да, наверное – куда бы делась? Женщины должны рожать, это от веку так, да и Коля был не против… В то время, в двадцать лет, подобные соображения еще имели для нее значение. Но с Колей ей все стало ясно примерно через месяц совместной жизни, и, как Рита себя ни уговаривала, что надо потерпеть, притереться друг к другу, – через год она поняла, что терпеть рядом с собой никчемного, слабого и пустого мужчину, который к тому же склонен к запойному пьянству, у нее нет никаких причин и никто ее не заставит это делать. Так что до беременности от Коли дело не дошло; об этом она тогда, не рассчитывая на мужа, заботилась самостоятельно.