Лучшие годы Риты - Берсенева Анна - Страница 49

Назавтра банк, в котором месяц назад был получен кредит на пять лет, потребовал его немедленного возврата. Сделать это было невозможно, просто физически невозможно, но Митя все-таки бросился искать, как перекредитоваться. Знакомый финансовый консультант, Антонов одноклассник, сказал:

– Ничего у тебя не выйдет, Мить. Ситуация известная, не ты первый. Ты лучше личные свои деньги уводи, пока возможно. На родственников, если есть надежные. Это я тебе сделать помогу, никто концов не найдет. А перекредитоваться – забудь. Давай побыстрее только, – добавил он. – Времени у тебя мало.

Времени, как выяснилось, оставалось два дня. Отчасти этого Мите хватило, но полностью – нет.

Через два дня Антон покончил с собой. Попросился будто бы в туалет во время допроса, следователь позволил, а он возьми да из окна и выпрыгни.

Надо было совсем не знать Антона, его ясный, здравый разум, чтобы поверить в такое. Митя и не поверил. Но это уже не имело значения – события развивались стремительно.

Через два часа после известия о «самоубийстве», которое принес ему адвокат, Митя отвез обеих Маш в Шереметьево. Они летели во Франкфурт, там им предстояла пересадка на рейс в Нью-Йорк; мгновенно взять билеты на прямой рейс не удалось. Хорошо, что летом возили Машу в Диснейленд и американскую визу получили тогда на три года.

– Не перепутайте терминалы, – сказал Митя дочке. – Во Франкфурте большой аэропорт.

Та лишь сердито фыркнула. Она не понимала, что происходит, никто ей ничего не желал объяснять, и это ужасно ее сердило. В свои десять лет она считала себя совершенно взрослой, папа сам приучил ее к такой мысли, да и мамина беспомощность доказывала это. И вдруг – отправляет, как багаж какой-то!

Когда Митя вернулся в офис, его уже ожидали новые владельцы фирмы, двое мужчин, о которых можно было сказать только то, что у них глаза убийц. Оказалось, нужен он им уже не затем, чтобы передать дела.

– Вы, Дмитрий Алексеевич, – сказал их сопровождающий, представившийся юристом, – неправильно себя повели, когда вам предлагали разойтись по-хорошему. Теперь по-хорошему уже не получится. Ожидаем от вас компенсации за моральный ущерб.

С этими словами он положил перед Митей листок, на котором были записаны все сведения о его личных счетах и акциях. Значился также адрес квартиры на Рождественском бульваре, номер машины и даже мотоцикла. Месть была бандитская: в сравнении с активами, которые оказались в руках у этих существ, такая мелочь, как квартира, пусть и в дорогом районе, не являлась лакомым куском. Про мотоцикл и вовсе говорить было смешно.

«Кто нас обидит, три дня не проживет, – подумал Митя. – От понятий не отступают. Хорошо, что Маш успел отправить».

Эта мысль пришла ему в голову первой и последней. Обо всем остальном – о мгновенной нищете, о том, что будет делать дальше, – Митя не думал вообще. Деньги, их наличие или отсутствие, перестали задевать его сознание. Что деньги – и главное содержание его недавней жизни, работа, – вызывало теперь лишь отвращение.

Как быстро произошло с ним это разительное преображение!..

Странно, впрочем, было бы думать о будущем, когда сама возможность такового под большим вопросом. Кабинет, в котором они беседуют – бывший его кабинет, – на десятом этаже. Удобно для очередного «самоубийства». Или тихая автокатастрофа дня через три, тоже вариант.

– Так как, Дмитрий Алексеевич? – поторопил юрист. И добавил с издевкой: – Принимаете наше предложение?

– Подавитесь, – ответил он.

– Ну и все, в Москву она возвращаться уже, конечно, не захотела, – сказала Маша.

– Почему – конечно?

Рита смотрела только на дорогу. Снег пересекал ее длинными лентами, вилась поземка. Будто не первое декабря сегодня, а февраль идет к середине.

– Ну а вы бы из Нью-Йорка вернулись? – хмыкнула Маша. И обиженно спросила: – Что вы смеетесь?

– Да так, вспомнила, – сказала Рита. – Когда я после университета в министерстве начинала работать, у нас там разъездной шофер был, Василий Петрович. Крепкий такой, приличный мужчина. Однажды смотрю, у него куртка новая, кожаная, это тогда редкость была. Я мимоходом, в порядке любезности, говорю: какая куртка у вас красивая, Василий Петрович, где купили? А он с такой гордостью отвечает: не купил, Ритуля, а с пьяного снял. Еду, говорит, вечером домой, у обочины пьяный лежит, ну я и снял. А ты бы разве не сняла? – спрашивает. – Рита включила посильнее обогрев и сказала, помолчав: – Думаешь, я здесь потому, что мне деваться некуда?

– Не думаю… – проговорила Маша. И добавила упрямым тоном: – Все равно я после школы в Нью-Йорк вернусь! И не хмыкайте. Я в Колумбийский университет поступлю. Думаете, не смогу?

– Может, и сможешь, – не отрывая взгляда от снежной дороги, ответила Рита. – Только на какие шиши ты собираешься там учиться?

Этого вопроса Маша, кажется, не ожидала. Даже странно – она производила впечатление сообразительной девицы.

– Ну… – замялась она. Но тут же встрепенулась: – А он сказал, где захочу учиться, там и буду! Я в Колумбийском хочу. Мы рядом там жили, в Нижнем Ист-Сайде. Я к универу каждый день гулять ходила. Он у меня до сих пор перед глазами стоит, хотя уже целый год прошел, – уныло вздохнула она.

– А почему ты в Москву вернулась? – поинтересовалась Рита.

– Я вернулась!.. – фыркнула Маша. – Она меня самолетом отправила.

– Мама? – уточнила Рита.

– Ну а кто? Заплатила за сопровождение, и все. В Москве меня бабушка встретила. Как передачку.

– А мама почему в Нью-Йорке осталась?

– Она там не осталась. Они с Джимом в Непал уехали. Он буддист, этномузыка и все такое. Ему в Непале лучше, ну и ей тоже. Она мне предлагала с ними ехать, но…

Маша замолчала. В дополнительных объяснениях Рита в общем-то и не нуждалась. И так ей все было понятно в этой истории.

Дальше ехали в молчании. Маленькая Маша проснулась только перед въездом в Меченосец.

Мама чуть в обморок не упала, когда вся честная компания явилась перед нею.

– Что ж ты не предупредила?! – ахнула она.

– Не успела, мам, – ответила Рита, внося в комнату сумку, в которую наспех сложила Машины вещи. – А если бы и предупредила?

– Я бы хоть пирогов купила… Зойка пекарню на Советской открыла, знаешь? Такие пироги печет – куда вам в Москве.

Говоря все это, мама с опаской смотрела на обеих Маш. Мало ли зачем ее дочь сюда их привезла! Оставить хочет, может. А ей здоровье не позволяет.

Эта мысль читалась на ее лице так ясно, как будто мама высказала ее вслух. Но ни возмущения, ни хотя бы обиды Рита сейчас не чувствовала. Не до того ей было.

– Это кто? – шепотом спросила мама, пока большая Маша переодевала маленькую в спальне.

– Машина сестра, – ответила Рита.

– Чья? – не поняла мама.

– Машина, – повторила Рита. – Старшая сестра моей дочери Маши. Единокровная, по отцу. Тоже Маша.

Мамина непонятливость не раздражала ее. Да и кто б такое с ходу понял.

– Они пока здесь побудут, – сказала Рита. – Большая Маша маленькую спать уложит.

Она совсем не была уверена в том, что большая Маша умеет это делать. Но вреда обеим девчонкам от этого точно не будет, ну и разберутся как-нибудь.

– А ты когда вернешься? – спросила мама.

Рита не ответила. Она даже не слышала уже этого вопроса. Мир для нее сузился до тонкой пульсирующей линии.

Дорога, ведущая из Меченосца в Ключевье, не пульсировала, конечно. Хорошо, что снег сразу разметало по ней ветром, иначе машина не проехала бы, особенно когда дорога стала грунтовой.

Где именно находится в Ключевье Митин дом, Маша не сказала, потому что сама не знала. Но это было последнее, что могло бы Риту остановить. Ничто ее не могло остановить, собственно.

Она проехала до конца деревенской улицы, но ни одной комедийной бабы с ведрами, которую могла бы расспросить, не встретила. Темнота и тишина. Как в Бонне, кстати, – по таким же пустым воскресным улицам Рита ехала сегодня ранним утром в аэропорт.