Лучшие годы Риты - Берсенева Анна - Страница 8

Химик мыслил нестандартно, поэтому решил устроить великовозрастным детишкам встряску на первом же уроке в виде лабораторной работы. Следовало что-то смешать в колбе и что-то при этом получить, притом довольно красивое, переливающееся разными цветами.

Рита в химии разбиралась слабовато, то есть на грани фола. Добавь химик еще совсем чуть-чуть сложности, она вообще перестала бы что-либо понимать в этом предмете. А Салынский, как выяснилось, понимал в химии очень хорошо, поэтому делать с ним вместе лабораторную оказалось одним удовольствием.

Да и просто сидеть с ним рядом оказалось удовольствием – ее окатывало не холодком, как можно было бы думать, а, наоборот, теплой волной.

Он капнул раствор из колбы на лакмусовую бумажку и сказал:

– Ну вот, сейчас лакмус почувствует, что у нас с тобой получилось.

У нас с тобой!.. От этих слов сердце у Риты забилось чаще. Но она произнесла насмешливо:

– Лакмус почувствует?

– И отреагирует. – Игорь улыбнулся. – Я чувствую твой взгляд и реагирую на него. Лакмус от меня в этом смысле ничем не отличается.

И начиная с этих слов, необычных и интересных, Рита поняла, что Игорь Салынский полностью овладел ее воображением.

А это было очень даже нелегко! Одноклассники не зря считали Риту гордячкой и себе на уме, такой она и была, конечно. Почему судьба велела ей родиться в Меченосце, почему папа, единственный человек, выделявшийся из обыденности, умер, когда она была ребенком, и все ее отрочество прошло в кругу примитивных маминых интересов и забот, и из этого круга вырывалась теперь ее юность, – она не знала. Но что сама она к такому кругу не принадлежит и именно что вырвется из него при первой же возможности, и возможность эту создаст себе сама, – это Рита знала очень давно. Ну и с людьми держалась соответственно, разумеется. Кому охота считать ее гордячкой – на здоровье, не запретишь же. А сама про себя она знала, что достойна лучшей участи уже хотя бы потому, что это понимает.

В этом смысле разница между ней и Игорем была лишь в том, что Рита в Меченосце родилась, а он оказался почти случайно. Здесь жила его бабушка, и раньше он приезжал к ней только на каникулы. Удивительно, что ни разу они с Ритой при этом не встретились; многие ее одноклассники давно его знали. Недавно бабушка перенесла инсульт, и родители отправили Игоря не то чтобы ухаживать за ней – для этого была нанята сиделка, – но при ней жить.

– Все-таки это странно, – заметила Рита, когда Игорь рассказал ей, почему оказался в Меченосце.

Они шли по берегу реки, было тепло, но ветер уже пробовал силу первых осенних порывов, и листья слетали с берез, парили в светлом пространстве над водой.

– Что странно? – не понял он.

– Что ты здесь будешь учиться. Все-таки выпускной класс…

– Многие так делают.

Он пожал плечами.

– Как – так? – не поняла Рита. – Приезжают заканчивать школу в глухую дыру?

– Ну, Меченосец не такая уж дыра, – улыбнулся Игорь. – Жить здесь приятно, и до Москвы всего четыре часа поездом. А школу многие оканчивают экстерном. В последнем классе как раз и переводятся.

– Зачем? – удивилась Рита.

– Экзамены через экстернат проще сдавать, – объяснил Игорь. – И учиться проще. Значит, остается больше времени на подготовку в университет.

Конечно, он собирался поступать в университет – на химфак МГУ.

«То-то с лабораторной разобрался в ноль секунд!» – весело подумала Рита.

Судьба явно свела их вместе неожиданным образом, и это не могло быть случайным.

В тот же первый день, гуляя после школы над Окой, они впервые и поцеловались. Для Риты это было нечто невероятное: кто гордячка, тот и недотрога – ею она и была. То есть романы у нее, конечно, случались, но чтобы целоваться в первый же день, такого не было точно. Да и романов было всего два, и оба закончились именно после первых поцелуев – сразу же, как только закончилась интрига переглядок, и улыбок, и загадочных бессловесных намеков.

А сейчас Игорь протянул руку, чтобы убрать березовый листок, прильнувший к ее щеке от ветра, и провел по ее щеке ладонью, и от этого голова у нее закружилась так, будто она вдохнула не пахнущий рекой осенний воздух, а какой-то особенный дурманящий газ. И то, что, убрав листок с ее щеки, Игорь притянул ее к себе и поцеловал, не показалось ей ни преждевременным, ни странным, а показалось таким естественным, будто иначе и быть не могло.

Он все делал естественно и так легко, что в его присутствии жизнь сама собою принимала стройные формы, и будущее представлялось ясным, как вымытое стекло.

Что Рита собирается стать художницей, Игорю очень понравилось.

– Это лучшее, чем может заниматься человек, – сказал он.

А его слова понравились Рите. И особенно понравилось, что он сказал «человек», а не «женщина». Что рисовать картинки – приемлемое занятие для женщины, слышать ей приходилось не раз, и подобная оценка ее возмущала. Даже то, что мама считала ее выбор пустой блажью, возмущало меньше, чем снисходительность, с которой люди относили художество исключительно к женским занятиям. Как будто не было на свете ни Гойи, ни Пикассо, ни хоть Репина, что ли! И не на Марсе же все эти художники жили, точно в таком же мире, в каком и мы сейчас живем, и никто им, наверное, не советовал заняться чем-нибудь посерьезнее.

Такие мысли посещали Риту едва ли не при любом соприкосновении с действительностью. Но после слов Игоря они вылетели у нее из головы. Какая разница, как относятся к ее жизненным намерениям примитивные люди! Главное, Игорь их одобряет.

Весь ее последний школьный год прошел в вихре любви – просто невероятной любви. Рита назвала бы ее безумной, но ничего безумного в ней не было. Не потому, что ее любовь к Игорю была рациональной, а потому, что была счастливой.

Одно плохо: им было совершенно негде встречаться. Холода наступили как-то слишком быстро, и гулять над рекой стало невозможно. Ритина мама работала в домоуправлении, поэтому забегала домой по сто раз на день; она была мелочно суетлива. А при Игоревой бабушке постоянно находилась сиделка, и хотя дом был частный и Игорь жил на другой его половине, Рита чувствовала себя неловко оттого, что старушка выходила из своей комнаты встречать внука, когда он возвращался из школы, а потом то и дело звала его из-за стены или деликатно стучалась к нему, чтобы расспросить, как у него дела, и всегда при этом говорила, чтобы Игореша звал девочку в зал попить чайку.

Поэтому Рита как манны небесной ждала дня, когда мама наконец уберет все свои яблоки и тыквы и перестанет ездить на дачу. Ну или хотя бы станет ездить не каждый день.

Только в конце октября мама сообщила, что законсервировала дачу на зиму. Это означало, что окна и двери домика забиты досками, будто перед отъездом в эвакуацию. Рита считала такие меры глупостью. Ну боится мама, что зимой дачу обворуют, и в самом деле каждую зиму кого-нибудь из соседей обворовывают, но каким образом этому могут помешать доски, оторвать которые не составляет никакого труда, непонятно.

Раньше Рита не забивала себе голову подобными размышлениями, а в этом году пришлось задуматься. Не может же она так вот прямо сказать Игорю: давай уединимся в дачном домике. А предложить непринужденную прогулку за город… Ага, и он увидит забитую досками дверь – хороша непринужденность!

Неизвестно, какой выход Рита нашла бы из этой ситуации, но искать не пришлось никакого. Через два дня после консервации дачного дома мама вспомнила, что забыла в нем целый мешок картошки.

– Прямо посреди комнаты оставила! – встретила она вернувшуюся из школы Риту. – Вот она, старость! Главное, думаю себе: приедем с тобой на выходных, заберем мешок, потом все и закрою. Думаю, думаю, сама полынь от мышей раскладываю и тут же на крыльцо выхожу и дверь досками заколачиваю! Склероз, – вздохнула она.

Рите стоило больших усилий не завопить от радости, а предложить:

– Ну давай я съезжу.

– Одна не дотащишь, – возразила мама. – А у меня на этой неделе комиссия, подготовку к зиме проверяют. В субботу поедем.