Гвоздь в башке - Чадович Николай Трофимович - Страница 35
- Предыдущая
- 35/84
- Следующая
Чей это был ребенок? Определенно не мой, поскольку я не испытывал к нему никаких нежных чувств. Да и уходящая женщина совсем не трогала мое сердце. Скорее всего мы даже не были с ней прежде знакомы. Встреча наша, закончившаяся соитием, была делом случая. Оно и понятно – секса в столь давние времена еще не существовало. Был лишь инстинкт продолжения рода, как у животных.
Наверное, мы поняли друг друга без слов. Я самец, которому от природы положено брюхатить всех подряд особ противоположного пола. У нее недавно иссякло молоко, а для женщины это служит сигналом того, что можно зачать нового ребенка. Чем их больше, тем лучше, ведь выживает только один из трех-четырех.
Но хватит о бабах. Пора заняться самим собой, вернее – доставшейся мне телесной оболочкой.
Похоже, что мне повезло. Я был мужчиной, причем довольно моложавым, и принадлежал к европеоидной расе. Все, что положено, было у меня на месте. Вот только сильно болели зубы, саднило в боку, словно там созревал огромный фурункул, да чесалось тело, по которому шустро странствовали полчища насекомых. Ладони мои были мозолистыми, как копыта, а черные ногти можно было привести в порядок только с помощью рашпиля.
Одежда моя состояла из сыромятных шкур и грубых домотканых тряпок. За кожаный пояс засунут бронзовый топорик, видом своим очень напоминавший индейский томагавк. У археологов такой тип оружия, кажется, принято называть «кельт-топором». Кстати, мне от этого открытия пользы никакой – похожие топоры в свое время были распространены по всей территории Евразии, от Скандинавии до Тибета.
На левом запястье у меня имелось еще одно бронзовое изделие – браслет-змейка с сердоликовыми вставками. Будем надеяться, что простолюдинам, а тем более рабам, такие вещи носить не позволено.
В сознание предка, довольно неразвитое и мутное, я пока не лез. Мы существовали как бы порознь, хотя и в одном теле. Для знакомства еще будет время. Сначала надо разобраться, в какое место, а главное, в какое время я попал. Ох, чую, нелегко мне будет!
Привычно почесавшись, предок дико гикнул (честно признаться, я и не предполагал даже, что человеческие голосовые связки способны издавать такие звуки), и со стороны балки, по дну которой струился ручей, раздался стук копыт.
Неоседланный серый конь быстро приближался ко мне, выкидывая ноги накрест.
Рысью идет, с одобрением подумал я. (Надо полагать, что это во мне проснулась память страстного лошадника Васьки Лодырева, осколки которой я унес с собой, как изгнанники уносят на башмаках пыль родной страны.)
Скакун, прямо скажем, выглядел неказисто – короткие ноги, раздутое брюхо, клочковатая шерсть, хвост-помело, сплошь покрытый репьями. И тем не менее для меня он был куда милее женщины, фигура которой все еще мелькала среди высоких трав.
Да и конь явно симпатизировал мне, хотя и выражал это весьма своеобразно. Подскакав почти вплотную, он пронзительно заржал и попытался куснуть меня за плечо огромными желтыми зубами. Получив за эту вольность кулаком по морде, конь вскинулся на дыбы, и я заметил, что он не кован.
Что же такое получается? С одной стороны – в ходу бронзовое оружие, а это означает, что неолит давно канул в прошлое. С другой стороны – полная архаика в конном деле, столь важном для степняков-кочевников.
Ни тебе удил со стременами, ни подков! Впрочем, какие-либо далеко идущие выводы делать рано. Ирокезы и апачи гарцевали на некованых мустангах даже в конце девятнадцатого века.
Предок тем временем ухватился за жесткую гриву и ловко вскочил на коня, вдоль всей спины которого шла темная полоса, как это было у диких тарпанов.
Теперь я мог созерцать степь, так сказать, с галерки. Женщина, уносившая в себе мое семя, уже скрылась из вида, зато у горизонта я заметил табун лошадей, пасшихся по обеим сторонам балки, там, где трава была посвежее. Чуть в сторонке к небу поднимался прозрачный дымок.
Туда я и поскакал, пришпоривая коня пятками. Вскоре наперерез мне выскочило несколько гнуснейшего вида собак, больше похожих на облезлых шакалов. Впрочем, узнав своего, они сразу же отстали.
На дне балки горел костер, над которым жарились нанизанные на ивовый прут куски мяса. Двое давно не стриженных мужиков, одетых примерно тем же манером, что и я, сидели у огня. Тот, который был постарше, со стертыми до самых десен зубами, при помощи кривой бронзовой иглы чинил свою незамысловатую обувку. Дратвой ему служили чьи-то тонкие, прочные сухожилия (будем надеяться, что не человеческие). Другой, еще безбородый, следил за тем, чтобы мясо не подгорело.
Оба были вооружены бронзовыми топориками, а поблизости лежали завернутые в овчину луки и колчаны, полные стрел.
Спешившись, я отпустил коня в табун, где у него было много разных дел помимо кормежки, а сам припал к глиняному горшку, наполненному кисловатым кобыльим молоком.
Пока предок жадно и не очень эстетично лакал, я внимательно присматривался к горшку. Слеплен он был вручную, без применения гончарного круга, и сплошь покрыт орнаментом, свойственным так называемой андроновской культуре.
Опять мимо! Подобные горшки пользовались в бронзовом веке такой же популярностью, как в мое время – одноразовые пластиковые стаканчики.
Конепасы на мое появление никак не отреагировали и продолжали молча заниматься своими делами. Молчал и я, то есть – предок. Времена сладкоречивых софистов и пламенных риторов еще не наступили. Беден был язык древних кочевников, и каждое слово действительно ценилось ими на вес золота. Тут анекдот не затравишь, и зря не похохмишь.
Внезапно меня охватила вселенская тоска, не менее мучительная, чем зубная боль. Неужели мне суждено годами жить в грязи, во вшах, в дикости, в тупом молчании? Жрать жесткое конское мясо, спать на сырой земле, покорно сносить боль, надрываться в непосильном труде, совокупляться с непрезентабельными замарашками?
И все ради чего? Дабы в случае невероятной удачи отыскать в чужедальней стране какого-то урода (возможно, даже и не врага рода человеческого, а чудом выжившего калеку-гидроцефала) и намотать его кишки на свой меч?
Хорошо, а какая у меня есть альтернатива? Вернуться в клинику профессора Котяры? Покорно терпеть все его варварские эксперименты, мучиться от бессонницы и пролежней, ловить на себе сочувственные взгляды медсестер да еще и сушить мозги академической наукой? Фигушки. Дождутся они меня, как же… А если сбежать в какую-нибудь более цивилизованную эпоху? Зажить полноценной жизнью. Добиться богатства, власти, известности. Но для этого придется полностью подавить сознание предка, что равносильно убийству… И потом, где гарантия, что общество английских лордов или московских бояр не осточертеет мне в той же степени, как и компания скудоумных конепасов? Ладно, не стоит зря травить душу. Ведь не прошло еще и пары часов, как я оказался здесь. Надо жить проще…
Затем меня посетила мысль, которую никак нельзя было назвать отрадной.
А почему, спрашивается, я приставлен к табуну?
Ясно, что конепасы к местной элите не относятся. Скорее наоборот. Достаточно только глянуть на моих сотоварищей – один старик, уже почти отживший свой век, другой мальчонка, еще не вошедший в возраст. Короче говоря, товар бросовый.
Тогда почему в этой компании оказался мой предок, мужчина в полном расцвете сил? Утратил доверие общества? Или провинился в чем-то?
Не в силах побороть недоумение, я даже заерзал на том месте, где сидел, и тогда ноющая боль в боку резанула ножом. Вот и ответ! Я болен или ранен, а потому на серьезное дело не гожусь. Такой и с тяжелой сохой не справится, и в лихом деле подведет.
С изъянцем мне досталась оболочка. В таком виде до Крита не добраться. Где здесь ближайшая поликлиника?
Отдав должное черному юмору, я исподволь, без нажима, заставил предка задрать подол рубахи.
Зрелище, открывшееся мне, прямо скажем, было не из приятных. На боку, чуть повыше диафрагмы, торчала багровая гуля, размером приблизительно с кулак. Первопричиной ее, несомненно, была аккуратная ранка, из которой сочился гной.
- Предыдущая
- 35/84
- Следующая
