Между плахой и секирой - Чадович Николай Трофимович - Страница 107

• Предыдущая
• 107/114
• Следующая

– Махина, – присвистнул Зяблик. – Наверное, не одна тыща пассажиров помещалась. Глянь, сколько иллюминаторов. В десять рядов.

– Н-да-а… И грохнулась эта махина, по-видимому, на подлете к аэродрому, – заметил Смыков. – В противном случае ее бы на двадцать километров раскидало.

– Давайте не будем уподобляться дикарям, обсуждающим причины крушения парохода «Титаник», – вмешался Цыпф, вновь обретший душевный покой, а вместе с ним и склонность к дидактизму. – Не нашего ума это дело. Вопрос другой: имеет ли нам смысл торчать здесь. Что, если эта штука была снабжена ядерным двигателем? А вдруг всех нас в это время пронизывает радиоактивное излучение?

– Пусть пронизывает, – беспечно ответил Зяблик. – В Нейтральной зоне нас еще и не то пронизывало… И ничего, оклемались. Надо бы вовнутрь заглянуть. Как ты, Смыков, мыслишь?

– Заглядывайте, если вам собственной жизни не жалко, – Смыков пожал плечами.

С помощью Толгая, привычно подставившего спину, Зяблик дотянулся до овального отверстия в обшивке будетляндского авиалайнера и, раскачавшись, рывком забросил в него свое тело. Вниз посыпалась всякая труха, пахнущая резиной и железной окалиной.

– Неймется человеку, – вздохнула Верка. – Как таракан, ни одной щели пропустить не может.

– Это у него после зоны такая привычка осталась, – пояснил Смыков. – Недаром ведь полжизни в камере просидел. У Эрикса была болезнь закрытого пространства, а у Зяблика, наоборот, непреодолимая тяга к нему.

– Ну-ну, поговорите там еще! – приглушенный голос Зяблика раздавался уже совсем не из того отверстия, через которое он проник вовнутрь. – Я все слышу и за таракана тебе, Верка, не прощу. Если я таракан, то ты вошь тифозная.

– Нашли вы там что-нибудь интересное? – без особого любопытства поинтересовался Смыков.

– Ни фига… Прах и пепел. Да и темновато тут…

– Тогда вылазьте. Нечего здесь попусту задерживаться.

– Погоди… Вроде что-то написано на стенке… Сейчас…

– Да вы, никак, уже и по-будетляндски читать научились! – съязвил Смыков.

– По-нашему написано… Большущими буквами от руки… Только читать все равно трудно. Одно слово пока только разобрал: «Спастись». Или «Не спастись». Потом что-то про огненный пролив… не то прилив… Киньте мне кресало и тряпок каких-нибудь. Я факел сделаю.

– Где же я вам эти тряпки возьму? – возмутился Смыков. – С себя, что ли, последнее снять?

– Попроси у Верки запасной лифчик. Она их с собой штук пять прет.

– Больше ничего не хочешь? – отозвалась Верка. – Это ты умеешь, на чужое добро зариться! Лучше из своих подштанников факел сделай.

В конце концов решено было пожертвовать одним из полотенец, которое Толгай и подал Зяблику на кончике сабли. Минут на пять внутри разбитого авиалайнера установилась тишина.

– Возможно, эту надпись оставил кто-то из людей Сарычева, – предположил Цыпф. – Или один из разведчиков, которых мы посылали вслед за ними.

– Дураков, которые стены пачкают, всегда хватало, – Смыков недовольно поморщился. – Что у нас, что у других народов. Как только научились люди писать, сразу давай мазать на чем ни попадя. Я в Кастилии на стене монастыря такую надпись видел: «Храни нас, Господи, от твоего гнева, от козней дьявола, от скудной пищи, от нехватки вина и от половой слабости». Не иначе как монахи написали.

Сверху вновь посыпалась труха, и на землю ловко спрыгнул Зяблик, похожий на трубочиста.

– Ну и как? – поинтересовался Цыпф. – Выяснили что-нибудь?

– Значит, так. – Зяблик принялся стряхивать с себя сажу. – Если я правильно понял, смысл надписи состоит в том, что дальше идти опасно. Сюда якобы приходит огненный прилив, спастись от которого нет никакой возможности. Ну а дальше обычные славословия в честь Каина.

– Аггелы, стало быть, писали, – сказал Смыков многозначительно.

– Они, родимые.

– Ну это вполне объяснимо. Помните, как раньше на калитках писали: «Осторожно, злая собака»? А в доме никого, кроме кота ленивого, нет. Аггелы это предупреждение дали, чтобы посторонних от Будетляндии отгонять. Дескать, дальше не суйтесь, если жить хотите.

– Предупреждение снаружи пишется, а не внутри, – возразил Цыпф. – Да и спорный вопрос, для кого оно оставлено. Для тех, кто сюда идет, или для тех, кто отсюда уходит.

– Что вы хотите сказать? – вскипел Смыков. – Что дальше идти нельзя? Может, жить здесь останемся? Или обратно пойдем, к аггелам в лапы?

На некоторое время установилось тягостное молчание. Люди переминались с ноги на ногу и вопросительно переглядывались.

– Скажи что-нибудь, Зяблик, – попросила Верка. – Ты же там был… какое лично у тебя впечатление осталось?

– Я, в общем-то, человек маловпечатлительный, – Зяблик выковыривал сажу уже из ушей. – Но от того же старовера Силкина усвоил мысль, что есть такие знамения на земле и небе, от которых нельзя отворачиваться… И эта надпись, меркyю, в самую масть. Ее человек перед смертью писал. И скорее всего своей кровью.

– С чего вы, братец мой, так решили? – не унимался Смыков.

– Кровь от поноса я пока еще отличить могу… А что касаемо остального… Странная очень надпись. Сначала все буквы ясные, потом похуже, будто бы в спешке писались, а дальше одна мазня сикось-накось… Кроме имени Каина, ничего и не разберешь. Да и жмурик там рядом лежит. Шмотки истлели, а сам высох, как деревяшка. Мумия, одним словом.

– Рога у него есть? – поинтересовался Цыпф.

– Не стал я его трогать. Плохая это примета – мертвецов зря беспокоить… Там дальше этих мумий, как пчел в улье… Есть такие ульи, в которых восковая огневка погуляла. Откроешь крышку, а внутри все паутиной затянуто, и в этой паутине дохлые высохшие пчелы висят.

– Что же нам делать? – Голосок Лилечки дрогнул. – Я назад идти не хочу.

– Никто не хочет, – кивнул Зяблик. – Я вас отговаривать и не собираюсь. Не к лицу мне скеса валять, если даже Смыков вперед рвется. Давайте еще раз с судьбой в рулетку сыграем.

– Ну уж нет! – встрепенулся Смыков. – Чтобы потом не искать виновных, давайте лучше поставим вопрос на голосование.

За продолжение похода проголосовали все без исключения, но как-то вяло. Сразу руки подняли только Смыков и Лилечка, чуть погодя Зяблик с Толгаем, а уж в конце – Цыпф и Верка, понявшие, что ничего изменить они уже не смогут.

На всякий случай проглотили по щепотке бдолаха и стали собираться в путь, выслав вперед для разведки Толгая. До наступления очередной лжезари оставалось еще с полчаса.

– И все же в этом что-то есть, – сказала Верка, глядя, как вспышки багрового сияния ползут от горизонта к зениту. – Очень оживляет небо!

– Верно, – буркнул Зяблик. – Как муха покойника.

Сейчас глухой купол небосвода был похож на огромный камин, грубые и темные своды которого освещают медленно разгорающийся огонь. В этой атаке света можно было различить три следующих друг за другом волны: передовую, достаточно тусклую и как бы рябоватую; среднюю, багровую, как закат перед бурей; и, наконец, последнюю, самую яркую, отсвечивающую расплавленным золотом.

– Смотрите, – сказала Лилечка. – Толгай бежит.

Степняк был еще почти не виден вдали, но длинная и черная тень, изгибаясь, неслась по пустыне впереди него, как сказочная змея. Принудить выросшего в седле Толгая к бегу могли только чрезвычайные обстоятельства.

Все, кто сидел, вскочили и попытались ринуться навстречу степняку, но их остановил голос Зяблика.

– Стоять! Приготовиться!

– К чему приготовиться? – растерянно воскликнул Цыпф.

– К самому худшему приготовиться. Если придется удирать, бросайте все, кроме оружия. А ты, Смыков, береги бдолах.

– Поучи ученого… – Смыков на всякий случай еще раз пощупал надежно спрятанный под рубашкой мешочек.

До них уже доносились крики Толгая:

– Яну! Горит! Земля горит…

Далеко-далеко, на пределе видимости, серая равнина покрылась вдруг россыпью бесчисленных багровых точек, словно разом засияли тысячи волчьих глаз. Каждую секунду их становилось все больше, они сливались между собой в островки, а потом – в единый пылающий поток, неудержимо катящийся вперед.

• Предыдущая
• 107/114
• Следующая