Миры под лезвием секиры - Чадович Николай Трофимович - Страница 73
- Предыдущая
- 73/96
- Следующая
– С-смыков…
– Ну?
– Это и в самом деле ты?
– Кто же еще.
– А что за баба с тобой? Где я ее видел?
– Неважно.
– С-смыков…
– Ну?
– Смыков, я курва последняя! – Колька заскрежетал зубами так, словно в порошок их хотел растереть. – Застрели меня!
– Это всегда успеется.
– Обвели меня вокруг пальца, понимаешь… – горячо и сбивчиво заговорил Колька. – Пообещали самогона… Много… Потом эту отраву дали… Говорят, она лучше всего на свете… Что захочешь, то и получишь… И точно! От одной щепотки неделю балдеть можно… Не знал я тогда, что это рогатые меня в оборот взяли… А потом уже поздно было… Не отвязаться… Пропал я, Смыков… Но своих никого не продал! – Голос его вдруг поднялся до визга. – Слышишь?
– Эй! – Толгай приподнял полог, отчего в шатре немного посветлело. – Кончай лясы точить. Котокчыч сюда плывет. Кеймз тащит… Лодку, значит…
– Далеко? – Смыков сразу подобрался.
– Какое – далеко! Якын! Близко!
– Откуда плывет?
– Оттуда, – Толгай махнул рукой в сторону, противоположную той, где находилось Трехградье.
– Полежите пока здесь. Но ни звука, – Смыков набросил на Кольку какую-то шкуру и стал рассовывать по карманам патроны. – Вера Ивановна, захватите пару гранат и возвращайтесь на берег. Снадобье для Зяблика не забудьте… Если начнется стрельба, прячьтесь в камышах. Цыпфа сюда… А что вы, товарищ Толгай, стоите, как на параде. Разбирайте боеприпасы, разбирайте…
Пригнувшись, они покинули шатер, и Смыков одобрительным взглядом проводил Верку, резко подавшуюся на четвереньках к невидимой отсюда плоскодонке, в которой остался беспомощный Зяблик и все немудрящее барахло ватаги.
Во все стороны неоглядно простирался мир, такой плоский, словно еще не закончился третий день творения, в ходе которого Господь отделил воду от суши, но не успел еще создать холмы и горы. Тускло поблескивали пространства чистой воды, шелестели под ветром плавни, бегемоты издавали трубные звуки, не то подзывая подруг, не то отпугивая соперников, низко над тростниками носились стаи чирков, неизвестно что высматривающих внизу.
Сопя, подполз Лева Цыпф. В одной руке он сжимал пистолет, в другой гранату, но все равно был похож на доброго очкастого бобра, изгнанного из родной хатки лихими людьми.
– Ну где же они? – шепотом спросил Смыков. – Не померещилось вам?
– Там, – Толгай ткнул пальцем прямо перед собой. – Смотри в оба.
Густая, сочная трава в ста метрах от островка раздалась в стороны, и среди качающихся стеблей появилась чемоданообразная морда бегемота, а когда он всей тушей погрузился в воду, стала видна и плоскодонка, на носу которой стоял туземец, как всегда, густо облепленный зеленым, уже подсыхающим дерьмом.
– Один, кажется? – Цыпф подслеповато прищурился.
– Какое там, – буркнул Смыков. – Видите, как лодка глубоко сидит? Еле борта из воды торчат. Не кирпич же они возят…
Туземец, используя копье как шест, перемахнул с лодки на сухое место, проворно освободил бегемота от упряжи, и тот, с явным облегчением рявкнув, нырнул в сторону ближайшего болотного пастбища – нырнул глубоко, далеко и свободно.
Только тогда со дна лодки встали люди, числом пятеро – один в черном колпаке, остальные с непокрытыми головами, – и принялись перекидывать на берег пузатые рюкзаки, скатки одеял, какие-то корзины. При этом они не забывали зорко посматривать по сторонам.
Когда выгрузка закончилась, двое направились к шатру – высокий парень с курчавой бородкой и девушка почти такого же роста, с копной светлых волос, перевязанных широкой черной лентой.
– Интересно, что их манит к аггелам? – прошептал Цыпф.
– Что-что… – недовольно пробурчал Смыков. – Вспомните себя, когда пацаном были. Вседозволенность манит, оружие, власть, кровь чужая… Ну а потом, наверно, уже снадобье это проклятое на крючок берет.
– Жалко их… Красивые…
– На это внимания обращать не следует. Нам их сейчас убивать придется. Иначе они нас убьют… В девку цельтесь.
– Нет, я лучше в другого.
– Делайте, что вам говорят! – Смыков саданул Цыпфа локтем по ребрам. – Мужика наповал надо бить, а девку и подранить можно.
Парочка остановилась, не дойдя до шатра шагов двадцать, и парень ткнул пальцем себе под ноги – видимо, указывал на Веркины следы.
Боковым зрением Цыпф заметил, что левый глаз Смыкова зажмурился, а палец, до того свободно лежавший в спусковой скобе, плавно тянет крючок. Боясь опоздать, он задержал дыхание – не забылись уроки Зяблика, – поймал на мушку то место, где у девушки должен был находиться пупок, потом почему-то перевел прицел выше и дернул спуск. Пистолет резко и зло отозвался в руке.
Рядом ругнулся и тоже выстрелил Смыков – Цыпфу в правое ухо как гвоздь загнали. Лихорадочно поправив очки, он сквозь быстро рассеивающийся дымок разглядел, что парня на прежнем месте уже нет, зато девушка стоит там, где стояла, прикладывая к груди поочередно то левую, то правую ладонь, и с изумлением рассматривает их. Затем она сделала что-то вроде неловкого реверанса, на подгибающихся ногах развернулась боком и упала, последним движением сорвав с головы повязку.
– Ну какого, спрашивается, рожна вы торопитесь! – прошипел Смыков. – Одновременно надо было стрелять! Из-за вас я мужика упустил!
Над островом повисла жуткая тишина, какая бывает на кладбище за несколько секунд до того, как начнут гулко стучать молотки, загоняя в крышку гроба заранее наживленные гвозди. Возле сложенной у лодки поклажи уже никого не было, только вдалеке мелькала спина туземца, во все лопатки улепетывающего вдоль берега.
– Если этот молодец не дурак, он сейчас прорежет дырку в шатре, заберется внутрь и перестреляет нас, как кроликов, – с тихой злобой произнес Смыков. – Вы бы, товарищ Толгай, пошуровали там.
Нехристь молча кивнул, стянул через голову перевязь вместе с саблей, а из сапога извлек нож, заменявший ему в повседневной жизни и вилку, и шило, и бритву, и многое другое. В шатер он скользнул с привычной ловкостью давно прижившегося там кота – даже полог не шевельнулся. И почти сразу внутри загремело, залязгало, заворочалось – и как финальная нота в этой какофонической композиции одиноко грянул выстрел.
– Не понял… – пробормотал Смыков.
Однако волновался он совершенно напрасно – не прошло и минуты, как Толгай, на ходу вытирая нож о штаны, выскользнул из шатра обратно.
– Голый это кто – Колька? – поинтересовался он.
– Колька, – подтвердил Смыков. – Вы что, и его за компанию прирезали?
– Не-е-е, – Толгай с трудом подбирал нужные слова. – Бородатый меня мало-мало не кончил… Колька спас… Бородатого ногой толкнул…
Из-под полога показалось страшное, перепачканное мукой и залитое слезами лицо несчастного Кольки.
– Ребята, развяжите… Умоляю… Кровью позор смою… Вы же меня знаете… В последний раз прошу…
– Что вы, братец мой, как белуга, стонете? Не до вас сейчас, – ответил Смыков, переведя пистолетный ствол с одной предполагаемой цели на другую.
Слева, из зарослей рогоза, раздались выстрелы, и по коже шатра словно кто-то огромным ногтем защелкал. Справа завизжала девчонка и как ошпаренная вылетела из своего жилища.
– Обходят, – усмехнулся Смыков. – Стратеги. Трое всего и осталось, а гонору, как на целую дивизию.
– Вы туда посмотрите! – сказал Цыпф и впился зубами в собственную ладонь.
Зеленые дебри, из которых совсем недавно появились аггелы, вновь расступились, на этот раз сразу в нескольких местах, и к острову устремилась целая флотилия буксируемых бегемотами плоскодонок. Это был не десант, а скорее грузовой транспорт (многочисленные тюки и ящики торчали выше бортов), но тем не менее каждую лодку сопровождал как минимум один аггел.
Большую часть из последовавших событий Лева Цыпф не запомнил – возможно, в человеческой памяти есть какой-то фильтр, способный отсекать все самое кошмарное и отвратительное, все, что потом не позволит спокойно есть, пить, спать, разговаривать… В сознании остался лишь бессвязный и обрывочный, похожий на бездарно смонтированный фильм набор картин: вот они все втроем бегут к берегу, чтобы помешать высадке, пистолет Смыкова бьет безостановочно – бац-бац-бац-бац – и после каждого выстрела рядом с притопленной мордой ближайшего бегемота встают высокие фонтанчики, зверь ревет, вздымается из воды, топит лодку и сам уходит на глубину, окрашивая пену в розовый цвет; вот Толгай, размахнувшись из-за уха, швыряет гранату, от взрыва плоскодонка вспыхивает костром, во все стороны расползается жадное ревущее пламя, клочья обшивки, парящие в воздухе наподобие летучих мышей, тоже загораются, обожженный зверь не ревет, а верещит, как поросенок; вот среди бегемотов, не только взятых в упряжь, но и пасущихся на воле, начинается паника, а это пострашнее, чем паника в слоновьем стаде; вот потоплено еще две лодки, уцелевшие ангелы добираются до острова вплавь, один горит, словно смоляной факел, но его никто не тушит; вот Смыков, расстреляв очередную обойму, дает команду к отступлению и тут же падает на песок, уворачиваясь от пущенной едва ли не в упор пули (и как только сумел этот рогатый гад подобраться к ним сзади?!); вот Толгай, никогда не игравший в волейбол, бросается вперед так, как будто хочет достать безнадежный мяч, и все же дотягивается кончиком сабли до руки ангела, металл лязгает о металл, и пистолет отлетает в сторону вместе с четырьмя пальцами; вот они уже вышли из шатра, на пороге которого лежит неизвестно кем убитый Колька, и теперь, когда пьяная муть покинула его остекленевшие глаза, видно, что они ярко-голубого цвета; вот навстречу им, волоча за собой размотавшиеся бинты, ковыляет Зяблик, черный, страшный, даже на человека не похожий, а в обеих его руках тявкают и плюются огнем пистолеты – ни дать ни взять маленькие, но злобные сявки-дракончики; вот Верка неловко, по-бабьи, бросает гранату – слава Богу, хоть кольцо не забыла выдернуть, – осколки секут кожу шатров, но достают и врагов, засевших за ними; вот они всем скопом валятся в плоскодонку, уже запряженную бегемотом (паника еще не перекинулась на этот берег, и туземец, у виска которого плачущая Лилечка держит пистолет, тычком копья посылает толстокожее животное вперед…
- Предыдущая
- 73/96
- Следующая
