Миры под лезвием секиры - Чадович Николай Трофимович - Страница 85
- Предыдущая
- 85/96
- Следующая
Везде встречались следы недавних боев – фасады домов выщерблены пулями, из провалов окон вверх по стенам тянутся языки копоти, на уличных газонах открыты стрелковые ячейки, тут и там видны проволочные заграждения, на развалинах детского сада установлена деревянная пирамидка с красной звездой, количество убитых обозначено двузначным числом, но его не разберешь, дождь размыл карандашные каракули.
Веркин внешний вид ни у кого не вызывал удивления – женщины носили мужские пиджаки и куртки, мужчины не стеснялись брюк, пошитых из бордовой портьерной ткани, и дамских шляпок с отрезанными полями. Почти все были вооружены: кто охотничьими двустволками, кто трофейными мечами и саблями, кто просто вилами.
Налицо были все приметы военного времени, однако документов никто не проверял – своих и так видно, а у степняков и арапов какие могут быть документы? Их и без документов за версту отличить можно. На тротуарах старухи торговали всяким хламом: книгами, одежонкой, посудой, детскими игрушками. Только съестного нигде не было заметно. Верка даже пожалела, что не пригнала из-за реки парочку коров – сколько их, бедолаг, осталось в саванне на поживу гиенам.
Дома ее ждал новый удар – соседка, утирая кулаком слезы, рассказала о том, как во время кастильского нашествия все они просидели в подвале целых шесть дней. Когда с отцом случился сердечный приступ, мать побежала искать врача и не вернулась. Ее убило на улице шальной пулей, а отец умер, узнав об этом.
– Где их могилы? – спросила Верка.
– Мамочки твоей неизвестно где, а папочку прямо в подвале закопали. Только туда сейчас не зайти, затопило.
Так Верка сделалась не только вдовой, но и круглой сиротой. Отлежавшись немного, она отправилась в свою больницу, где уже на следующий день бинтовала, гипсовала, колола, кормила и обихаживала пациентов хирургического отделения, а также ассистировала при операциях и при захоронении умерших, которых далеко не возили, закапывали тут же, в больничном сквере. За свои труды Верка получала только скудную кормежку и наркомовские сто граммов. Впрочем, многие в городе не имели и этого. Спала она тут же, в ординаторской, используя вместо подушки обмотанный рваным одеялом автомат.
Вначале Верке было нелегко врубиться в события, происшедшие за время ее отсутствия. Причины, по которым исчезли светила, времена года, смена дня и ночи, а также электричество, объяснялись по-разному, но в основном винили или паскуд-империалистов, применивших сверхсекретную бомбу, или своих же гадов-физиков, сплоховавших при испытаниях точно такой же отечественной бомбы. Называли даже ее тип – темпоральная. Это, кстати, объясняло, по какой причине рядом с Талашевском появилась африканская саванна, центральноазиатская степь и кастильское плоскогорье.
Как бороться с этой напастью, никто не знал, но общественное мнение высказывалось в том смысле, что родное правительство не оставит талашевских граждан в беде и, по примеру челюскинской эпопеи, пришлет им на выручку какой-нибудь межвременной ледокол. Люди, игнорировавшие общественное мнение, – были в Талашевске и такие – утверждали обратное: родному правительству, если оно само уцелело, начхать на своих граждан с высокой трибуны Мавзолея, а беду эту придется расхлебывать нашим внукам и правнукам, если таковые на свет появятся.
Подруги-медички поведали Верке о всех злоключениях, которые им пришлось пережить после наступления Великого Затмения – так называли то достопамятное событие наиболее культурные горожане. (Менее культурные употребляли другой термин – Большой Пиздец.)
От них она узнала о бунте заключенных; о нашествии степняков, несмотря на побоище у реки Уссы, прорвавшихся к Талашевску; о губительной позиции райкомовских начальников, все действия которых в те дни ограничивались принятием постановлений, созданием комиссий, проведением расширенных пленумов и отправкой посыльных в областной центр за директивами; о захвате власти военным комендантом Коломийцевым, действовавшим по наущению армии и милиции; о конфликте между двумя этими уважаемыми ведомствами, в результате чего не осталось ни того, ни другого, а из уцелевших бойцов были сформированы так называемые отряды самообороны; о превентивном ударе по Кастилии, закончившемся позорным поражением; о непрекращающемся голоде и о драконовских мерах, которые применяет против спекулянтов якобы виновный в нем военком и одновременно глава районной администрации Коломийцев; о жутких, никому ранее не известных болезнях, выкашивающих ослабленных недоеданием людей, и о намечающемся союзе со степняками против кастильцев.
Верка в ответ рассказала подругам грустную историю своего плена, своей любви и своего несчастья. Не стала она скрывать и того, что ждет ребенка.
– Черненького? – удивились подруги.
– А хоть в крапинку, – ответила она. – Главное, что мой.
– Ох, Верка, трудно тебе придется, – посочувствовали ей. – Тут и одной невозможно прожить, а уж с дитем…
– Ничего, прорвемся. А если что, в Африку вернусь. Я же не кого-нибудь, а наследника трона собираюсь родить.
– Какая ты, Верка, смелая! – восхищались подруги. – Расскажи хоть, как там, в Африке…
– В Африке акулы, в Африке гориллы, в Африке большие… ну сами представляете что, – обычно говорила уже изрядно захмелевшая к этому времени Верка. – А пошли вы все знаете куда?
Подруги знали, куда им идти. С Веркой, тем более с пьяной, никто старался не связываться. Всем было известно про ее автомат и про то, что она недавно тайком приобрела на толкучке два полных магазина.
Жизнь между тем развивалась стремительными темпами, как это всегда бывает в бедламах и бардаках. Совместный поход на Кастилию все же состоялся и снова закончился поражением – подвели степняки, не умевшие осаждать крепости и плохо ориентирующиеся в горных условиях. Больница переполнилась ранеными. Верка, которой подходило время рожать, разрывалась между приемным покоем, операционной и моргом – примерно по такому маршруту проходило большинство их пациентов. Кастильские аркебузы и алебарды оставляли чудовищные, малосовместимые с жизнью раны, а тут еще начались перебои с дезинфицирующими материалами и антибиотиками. Коломийцев распорядился реквизировать все имущество аптек и аптечных баз (слава Богу, их в районе имелось целых три – гражданской обороны, облздрава и министерства путей сообщения), но было уже поздно, тонны разнообразнейших медикаментов как в воду канули. Уголовное дело, возбужденное коллегами Смыкова по этому факту, пришлось срочно прекратить, – прошел слух о том, что кастильская пехота и кавалерия идут на Талашевск.
Началась паника. Рассказывали, что вместе с солдатами идут попы в черных рясах и сжигают на кострах каждого, кто не носит крест, не умеет правильно перекреститься и не знает молитв.
Все способные носить оружие мужчины попали под мобилизацию (в этом деле Коломийцев оказался большим мастаком) и были срочно переброшены на рубеж Старое Село – Гарбузы, который кастильцы, двигавшиеся совсем другим путем, штурмовать и не собирались (к сожалению, в стратегии военком не разбирался).
В больницу поступил приказ срочно эвакуировать всех больных и раненых в район станции Воронки, для чего в самое ближайшее время обещали подать железнодорожный состав. (Несколько паровозов к тому времени уже удалось расконсервировать и перевести с угля на дрова.)
К назначенному сроку на привокзальной площади лежали под дождем три сотни тяжелораненых, а примерно столько же ходячих слонялось вокруг в напрасных поисках хлебной корки или окурка.
Это было поистине апокалипсическое зрелище – полтысячи человек в сером больничном белье и в сизых больничных халатах, в гипсе, на колясках, на мокрых матрасах, на клеенке, прямо на голом асфальте. Многие громко бредили, а другие еще громче требовали еды, питья, капельниц, уток, палаток, лекарств и расстрела Коломийца.
Верка, до этого десять часов подряд таскавшая носилки с третьего, а потом с четвертого этажа – больше было некому, мужчины пили самогон и курили самосад в окопах где-то за Старым Селом и Гарбузами, – уже ощущала приближение родовых схваток, хотя по времени выходило еще рановато.
- Предыдущая
- 85/96
- Следующая
