Особый отдел и пепел ковчега - Чадович Николай Трофимович - Страница 48

• Предыдущая
• 48/82
• Следующая

Мужчины, окончательно сраженные этими рифмованными доводами, переглянулись.

– Стихотворение посвящено Сонечке? – уточнил Кондаков.

– Вот именно! – с победным видом ответила Людочка.

– Как же мы всё это раньше проморгали? – Цимбаларь почесал за ухом.

– А не надо было над чужими стихами издеваться! – Людочка торжествовала. – Это, между нами говоря, тоже документ. Более того, улика.

– Неужели Софья Валериановна так ничего и не заподозрила? – удивился Кондаков. – Стихи-то выдавали Уздечкина с головой.

– Вряд ли она читала их, – ответила Людочка. – Наталья Гончарова, например, была абсолютно равнодушна к творчеству своего гениального мужа.

– В отличие от сестры Сашеньки, которая любила своего свояка и как поэта, и как мужчину, – заметил Цимбаларь. – Я вот о чем думаю: как понимать стихотворную строчку: «Ты однажды впорхнула птичкой…»

– Если это не поэтическая метафора, то его Сонечка, скажем, могла танцевать на сцене. Прыг-скок, прыг-скок… – такое предположение высказал Кондаков.

– Или выламываться в стриптизе, – добавил Ваня. – Уж там действительно порхают. Правда, чаще всего вверх ногами.

– Кроме того, нельзя сбрасывать со счетов гимнасток и прочих спортсменок, – сказала Людочка. – Чтобы выяснить пристрастия Уздечкина, надо сначала изучить его образ жизни. Бывал ли он в театре, посещал ли спортивные состязания.

– Каждый нормальный москвич хоть раз в год да побывает в театре, – оживился Кондаков, по-видимому, вспомнивший что-то своё. – Меня пару месяцев назад тоже затащили в оперу. Скукотища! Два часа подряд одни арии, причем не по-русски. Балет в этом смысле куда занимательней. Короче, заснул я во втором отделении и благополучно проспал до самого конца…

– Ближе к теме нельзя? – поинтересовался Цимбаларь.

– Можно, можно, – спохватился Кондаков. – Я одного боюсь – как бы эта любовь не оказалась платонической. Типа того, как у Данте с Беатриче. Или у девы Марии с Иосифом Обручником.

– Нет, какой-то интим у них, скорее всего, был, – возразил Цимбаларь. – Вспомни стихи Уздечкина: «Мне юная красавица дана…» А слова «дать», «дана» и «отдаться» – близкие по смыслу. Все они, грубо говоря, подразумевают совокупление. Тем более, зачем бы Уздечкину дарить бетил малознакомой девушке, пусть даже и курносой?

– По-моему, платонической любви теперь вообще не существует, – печально вздохнула Людочка.

– Ещё как существует! – хором воскликнули мужчины. – Мы все тебя любим исключительно платонической любовью.

– Это потому, что я не позволяю вам ничего лишнего. – Она снова вздохнула.

В дверях появилась медсестра со шприцем, та самая, что недавно выставила припозднившихся посетителей из палаты. Кондаков, держась за резинку пижамных штанов, заторопил друзей:

– Ну ладно, чего нам на ночь глядя дебатировать! Будем расходиться. А завтра вплотную беритесь за эту Сонечку. Приметы её известны, возраст тоже. Да и бетил, без сомнения, оставил какой-то след в её биографии.

Поиск неведомой Сонечки был начат рано утром сразу по трём направлениям. Ваня опять рыскал вокруг дома Уздечкиных, расспрашивая стариков и старушек, а также деклассированных граждан, помнивших вечно хмельного, но всегда приветливого поэта. Цимбаларь теребил его знакомых по телефону. Людочка наводила справки в Интернете, примеряя к добытому из стихов образу всех более или менее известных Сонечек.

К середине дня стало ясно, что Уздечкин был в общем-то неплохим конспиратором – сказывалась, наверное, долгая и плодотворная служба на гарнизонной гауптвахте. Лишь одна-единственная старушка вспомнила, что как-то раз видела девушку (по её образному выражению – «сикуху»), сидевшую в такси, которое доставило подвыпившего поэта домой. Но ни о приметах девушки, ни о номере такси она не могла сказать ничего определенного.

Бомжи и бомжихи старшего поколения, коим посчастливилось посещать те самые питейные заведения, где Уздечкин частенько топил в рюмке тоску, характеризовали его моральный облик в самой превосходной степени. Он считался верным супругом уже хотя бы потому, что, по меткому выражению одного люмпика, «рождённый пить блудить не будет».

Бывшие коллеги по перу, а также литературоведы и работники издательств, уцелевшие в губительных передрягах, неизбежно сопровождающих любой социальный катаклизм, без стеснения называли Уздечкина и графоманом, и стихоплётом, и подкаблучником, но ни разу не упрекнули его в прелюбодеянии.

Оказалось, что Уздечкин частенько посещал театры, отдавая предпочтение Большому, заглядывал в оперетту, однако к спорту относился равнодушно, пренебрегая даже фигурным катанием и хоккеем, от которых в то время тащилась почти вся страна.

Когда речь заходила о пресловутых посвящениях, знатоки поэзии дружно относили их на счёт Софьи Валериановны. Ни о какой девушке, якобы вдохновлявшей Уздечкина, никто из них и слыхом не слыхивал.

Ничего не добилась и Людочка. Все Сонечки подходящего возраста, а главное, с удавшейся судьбой в имеющиеся параметры не укладывались. Если в своё время они танцевали на сцене, то где-нибудь в Перми или Новосибирске, если взлетали над гимнастическими помостами, то не имели вздёрнутого носика и карих глаз, если прыгали в высоту, то под определение юных красавиц никак не подходили. Что касается стриптиза, столь дорогого сердцу Вани, то при жизни Уздечкина он широкого распространения ещё не получил.

На исходе дня недоброе предчувствие овладело даже убеждённым оптимистом Кондаковым, благодаря мобильнику, постоянно находившемуся в курсе всех проблем опергруппы.

Зато этой ночью оперативники спали без задних ног – не понадолбились и седативные препараты (не считать же таковыми стакан водки, выпитой Цимбаларем перед отходом ко сну, или двадцать пять капель настойки пустырника, которые Людочка приняла для успокоения нервов).

На следующий день работы продолжались с той же интенсивностью.

Ваня пошёл на крайнюю меру – выследил рыжую Нюрку и завёл разговор о сердечных увлечениях её папаши, мотивируя это тем, что знает одного типа, который выдает себя за побочного сына известного поэта.

Нюрка, равнодушно пожав плечами, ответила, что очень рада за отца, хотя и сильно сомневается в его донжуанских способностях. Однажды нечто такое открылось, и Уздечкин при детях получил горячей сковородкой по башке, после чего с полгода не притрагивался к перу. Матушка, имевшая в родне и сектантов-хлыстов, и соратников Стеньки Разина, была крута от природы и всех домочадцев держала в ежовых рукавицах.

После дальнейших расспросов выяснилось, что тот пренеприятнейший инцидент был связан с корреспонденцией, поступавшей в адрес поэта едва ли не пачками. Одна из почтовых открыток, кстати, весьма красивая, и вызвала у Софьи Валериановны приступ ревности.

Дело было в общем-то давнее, и Ваня не надеялся узнать какие-либо подробности, но Нюрка доверительным тоном сообщила ему, что в тот же вечер тайком извлекла обрывки открытки из мусорного ведра и склеила их, используя навыки, полученные на уроках домоводства. Очень уж приглянулась ей эта открытка – яркая, глянцевая, с изображением какого-то заморского пейзажа. В Советском Союзе такие штучки считались большой редкостью.

Смысл рассказа сводился к тому, что за тысячу рублей Нюрка готова найти уникальную открытку. Ваня, конечно, мог бы дать и больше, но подобная щедрость обязательно вызвала бы подозрение у Нюрки, и без того понимавшей, что плутоватый пацан имеет к ней какой-то интерес. Поэтому он согласился отдать за открытку всё, что имел при себе, а именно рублей семьсот.

Нюрка для приличия чуток поломалась, но в конце концов согласилась – деньги хоть и небольшие, однако на дороге не валяются. На них можно купить набор косметики для себя или дозу наркотиков для брата. Как ни крути, а жизнь станет веселей, пусть даже на часок.

Спустя пятнадцать минут Ваня держал в руках старую, склеенную из отдельных кусочков почтовую открытку, на лицевой стороне которой красовался римский Колизей. На обороте полудетским неустоявшимся почерком было написано: «Я даже здесь скучаю о тебе. Надеюсь, скоро увидимся. Твоя С.». Обратный адрес отсутствовал.

• Предыдущая
• 48/82
• Следующая