Щепки плахи, осколки секиры - Чадович Николай Трофимович - Страница 47
- Предыдущая
- 47/98
- Следующая
– Политика… – многозначительно произнес Мирон Иванович. – Каждый хочет свой интерес соблюсти. Сила, конечно, на стороне аггелов, но больно уж у них репутация подмоченная. В крови по уши замараны. А Плешаков с компанией, наоборот, – славу народного защитника имеет… Усмиритель распрей и рупор национальной идеи. До отца народа мало чего не хватает… Но все это, думаю, временно. Как только они власть в Отчине под себя подгребут, тут союз и кончится. Перегрызутся, как собаки за кость. Тем более что аггелы без крови не могут, хоть и поклялись своих впредь не трогать… Сейчас в поход готовятся. Не то против Лимпопо, не то против Степи.
– Почему же этот бардак в зародыше не задавили? – У Зяблика от ярости даже язык заплетаться стал. – Ведь… ведь… ведь все под контролем было. Аггелы Отчину стороной обходили. Кругом наши ватаги шастали. Сиволапые в симпатиях к нам клялись.
– Не знаю. Меня в ту пору здесь не было… Но только, как я на старости лет убедился, любой народ – что глупая девка. Обмануть его – раз плюнуть. На посулы, на болтовню, на заигрывание попадается, как сикуха шестнадцатилетняя. А уж память точно – девичья. На следующий день про все обиды забывает и любого гада подколодного простить готов. Плох только нынешний день! В прошлое всех тянет, в светлое прошлое, хотя оно на самом деле чернее ада может быть. Прошлое, как гиря, у нас на ногах висит, на дно тянет, свежего воздуха глотнуть не дает! Свободы хотели, а потом от нее в кусты давай шарахаться. Дескать, порядок нужен, твердая рука, дисциплина! Верните Плешакова, верните Коломийцева! Скоро с того света Генералиссимуса звать станут! Сами в хомут лезем! Эх, дураками были, дураками и помрем!
– Ну хорошо, – сказал Цыпф. – Возьмут Плешаков и аггелы власть. А дальше что? Идея какая-нибудь у них есть? Реальный план действий? Что они людям обещают?
– А кому чего не хватит, то и обещают. Да еще в немереном количестве. Правда, не сразу, а лет этак через пять. Всех накормят, все наладят, чужаков приструнят, экстремистов образумят, бабы станут рожать, как кошки, а земля даст по три урожая в год. В смысле свободы совести будет полнейшая идиллия – в кого хочешь, в того и верь. Хоть в Христа, хоть в Каина, хоть в Кырлу-Мырлу бородатую.
– Ты аггела по имени Ламех не встречал? – спросил Зяблик. – Морда у него такая паскудная-паскудная. Раньше он у них в главарях ходил.
– Нет, – покачал огромной седой башкой Мирон Иванович. – Аггелы особняком кучкуются. С плешаковцами не мешаются.
– А как обстановка в других странах? В Кастилии, в Степи? – Цыпф в первую очередь интересовался проблемами глобального масштаба.
– Не ко мне вопрос. В правительстве этом хреновом есть специальные люди, которые раз в пять дней бюллетень на машинке печатают и в специальных местах вывешивают. Там все про все сказано. А если усомнишься или, того хуже, беспочвенные домыслы распространять будешь, можешь там оказаться, куда и ворон костей не занесет. Паникер, говорят, хуже врага, а клеветник – страшней заразы.
– Ну а про ту напасть, которая Киркопию погубила, что здесь слышно? – не унимался Цыпф.
– Ничего не слышно… Бумажный тигр это якобы… Еще одна попытка посеять панику и расколоть нацию. Подсудное дело! Какие-нибудь вопросы еще будут? А не то у меня уже в глотке пересохло.
– У меня вопрос прямой, – опять набычился Зяблик. – Ты сам на чьей стороне?
– Дорогой ты мой, прямые вопросы не от большого ума задаются, а чаще всего от дремучей глупости, – сказал Мирон Иванович наставительно. – Разве обязательно на чьей-либо стороне быть? А потом – что вы, интересно, за сторона такая? Три мужика, две бабы… Да у одного Плешакова в личной охране не меньше полусотни головорезов! Это не считая аггелов, которые тоже вояки известные. Ты про те времена, когда на твой свист братва отовсюду сбегалась, забывай! Нет уже давно той братвы. Не сторона ты, а пустое место!
Пока Зяблик подыскивал для достойного ответа слова позаковыристей и доводы поубийственней, на сторону бывшего попечителя Киркопии встал Лева Цыпф.
– Мирон Иванович в чем-то прав! – заявил он. – Пусть этот вопрос до сих пор всерьез и не обсуждался, но подразумевалось, что мы должны восстановить в Отчине статус-кво, существовавшее год или полгода тому назад. Но по силам ли нам такая задача? У нас нет ни опоры в массах, ни связей в среде нынешней власти, ни даже какого-нибудь сверхмощного оружия типа кирквудовской пушки. Практически мы изгои. Гости, опоздавшие к дележке торта… Конечно, все можно начать сначала. Пропаганда, контрпропаганда, партизанская война, интриги, компромиссы, вероломство… Без всего этого не обойтись. Даже если мы уцелеем в этой борьбе, даже если победим, в кого мы превратимся? Мало ли палачей начинали в свое время как друзья народа… Кромвель, Разин, Марат, Дзержинский… Имя им – легион… Вы просто не задумываетесь над тем, что нам предстоит! Опять война, опять кровь, опять брат пойдет на брата…
– Вот ты как запел! – Руки Зяблика, помимо воли, заметались по столу, сшибая посуду. – Вот ты, значит, что в душе таил! Братьев тебе жалко! Где ты их видишь? Может, аггелы тебе братья? Или Плешаков сват? Они бандиты! Суки последние, все законы преступившие, как Божьи, так и человеческие! Талашевский трактат и поныне действует! Не имели они права его отменять! Под ним подписи трехсот делегатов из четырех стран стоят!! Там черным по белому записано, что нет над человеком иной власти, кроме его совести! И ты после этого в услужение Плешакову пойдешь? Найду я здесь опору! А не найду, подниму Степь! Кастилию подниму! И в следующий раз под точно таким же трактатом каждый распишется! Может, даже и своей кровью!
– Ну началось, – нудным голосом произнес Смыков. – Еще и палец о палец не ударили, а уже от идейных разногласий дом трясется. Точно как на втором партсъезде… Вы оба пока успокойтесь, а я свой вопрос задам.
– Только покороче, – Мирон Иванович рывком расстегнул ворот. – Измаялся я… Сколько времени по этим колдобинам скакал, которые теперь дорогой называются.
– Плешаков, пока у власти был, всех против себя успел настроить. Как же он на прежнее место вернулся?
– Я и сам удивляюсь… Мистика какая-то. Когда он пропал, люди буквально плясали… И теперь пляшут, только от восторга… Тут опять же только из женской психологии сравнения могут быть… Жил, допустим, с бабой, обыкновенной нашей бабой какой-то проходимец. Обманывал ее на каждом шагу, пил, гулял, долг свой супружеский не выполнял, а если вдруг и дорывался до тела, то всегда с какими-нибудь извращениями, короче, дрянной был мужичишко… А потом спер последнее барахло и съехал куда подальше… В покое ее оставил… И что вы думаете будет, если через пару лет он вернется – грязный, голодный, вшивый, с побитой мордой? Прогонит она его? Да черта с два! Примет, облобызает и все простит. На руках носить будет. Сама сто грамм нальет и раком встанет. Тот из вас, кто постарше, должен помнить, что было, когда Генералиссимус откинулся. Страна три дня так выла, что в лесах волки побесились. Хотя одна половина населения пострадала от него прямо, а другая – косвенно. И оживи он лет этак через десять, все опять станут ему сапоги лизать под песни композитора Дунаевского. Нет, что вы ни говорите, а у власти есть страшная магия, как и у красоты, к примеру. Ты про себя вспомни, – он вдруг погрозил пальцем Смыкову, – тоже ведь начальником числился, хотя, если честно сказать, какой из тебя начальник… Так, кочка на ровном месте. Мент с тремя звездочками. И все равно люди, под твою власть попавшие, на тебя молиться готовы были. Каждое желание твое старались угадать, в рот твой щербатый заглядывали…
– Я бы попросил не переходить на личности, – сухо сказал Смыков. – А за лекцию о природе власти спасибо, хотя нынешнюю ситуацию в Отчине она совершенно не проясняет…
– Примерно то же самое сказала мартышка, надев себе очки на хвост. – Мирон Иванович, крякнув с досады, отыскал взглядом Верку и почти взмолился: – Милая, налей еще чуток!
Отказа от Верки, обычно весьма щепетильной в этом вопросе, ему не последовало, хотя кружка Зяблика, как бы ненароком пододвинутая поближе к фляжке, едва не улетела со стола. Спирт Мирон Иванович выдул с такой же легкостью, как здоровый ребенок – бутылочку подслащенного молока, но когда Смыков попытался задать еще один вопрос, выставил вперед обе ладони сразу.
- Предыдущая
- 47/98
- Следующая
