Щепки плахи, осколки секиры - Чадович Николай Трофимович - Страница 73
- Предыдущая
- 73/98
- Следующая
По словам певца, эта достойная женщина, чьи волосы от горя стали белее лица, умела варить волшебный напиток, вселяющий мужество в сердца воинов, благодаря чему те одержали много славных побед. Напиток сей называется «бормотуха», и тайна его изготовления, кроме самой Анаун, была известна только старшим богам.
Много знатных женихов сватались к светлой умом и обильной телом вдове, но она осталась верна памяти покойного мужа, тем более что никто из претендентов не мог выполнить три предварительных условия: выпить, не отрываясь, кувшин бормотухи, обыграть суженую-ряженую в хитрую игру под названием «шашки», а уж затем три раза подряд ублажить ее женское естество.
Вдоволь поиздевавшись над очередным незадачливым женихом, эта Пенелопа саванны каждый раз сообщала подданным, что свой трон, устланный львиными шкурами, передаст только внучке Лизе, которая вскорости должна явиться из страны белых людей, где нынче правят злые духи, изводящие настоящих героев, а тем более героинь.
Как только Цыпф перевел эту балладу Лилечке, та буквально расцвела и тут же заявила категорическим тоном:
– Ну вот я и явилась! Ты уж, Левушка, теперь разговаривай со мной как с особой благородного происхождения. А я тебе, так и быть, пожалую должность писца при дворе королевы Елизаветы первой.
– А вдруг это совсем не про твою бабушку пели, – засомневался Цыпф. – Да и потом, какая же ты Елизавета…
– Самая натуральная! Лилечкой меня дома звали, хотя крестили Елизаветой. А в песне все про бабушку один к одному. Она и самогон гнать мастерица, и в шашки очень хорошо играет.
– И свое женское естество ублажать любительница, – как бы между прочим добавил Цыпф.
– Вот это уже форменная клевета! – возмутилась Лилечка. – Все поэты склонны к преувеличениям. Как белые, так и черные… Три раза подряд… Тоже мне придумали. Ей бы и одного хватило.
– Тебе виднее, – буркнул Лева.
– А ты не хами! – напустилась на него Лилечка.
– Ты первая начала!
– Интересно, что я такого сказала?
– Я, между прочим, на должность мужа претендую, а ты меня в писцы собираешься определить. Хорошо хоть не в повара.
– У королевы и супруг король! А из тебя, миленький, какой король? Здесь тот, кто льва не убил, и за мужчину не считается. В короли придется кого-то из местных брать. Чтоб армией командовал. Вроде того дылды, что с барабаном пляшет. Ну скажи, разве не красавец?
После этого Цыпф окончательно обиделся и умолк. Лилечка надкусила сладкую лепешку и задумчиво сказала:
– Между прочим, королева и одна может править, без всякого супруга. А для приличия мужской гарем иметь, чтоб женихи зря не набивались… Так и быть, Левочка, в моем гареме местечко для тебя найдется…
На следующий день, кое-как разузнав у охрипшего певца примерное местонахождение владений пресловутой Анаун, они тронулись в путь.
Цыпф продолжал хранить демонстративное молчание, зато Лилечка веселилась от души.
– Лева, ну перестань! – тормошила она своего спутника. – Я же пошутила. Ну чего ты надулся, как мышь на крупу?
– Нет ничего такого на языке, чего раньше не было в мыслях! – ответил он высокопарно.
– Это у вас, мужиков. А у нас ум девичий, короткий, – возразила Лилечка. – Сначала ляпнешь, не подумав, а потом мучаешься.
– Ничего себе! И это ты называешь – ляпнула? Да я же в твоем понимании и не мужчина вовсе!
– Это в местном понимании. А у нас, в Отчине, львы не водятся, там и понимание другое. Мужчиной даже тот считается, кто только таракана убил, – расхохоталась Лилечка.
Цыпф глухо застонал от этого нового оскорбления.
Он еле шел, с трудом переставляя ноги (накануне его все же принудили сплясать с воинами несколько неистовых танцев), а вот Лилечка буквально порхала по саванне, обуреваемая сумасбродной идеей собрать для бабушки букет. Однако кроме высокой, сухой травы и колючих кустов, никакой другой растительности вокруг не было.
Вдали паслись стада антилоп, а в небе кружились огромные черные птицы.
– Послушай, Лева, у меня такое впечатление, что эти птички летят за нами, – Лилечку интересовало все, что происходило на земле и в воздухе. – Как ты думаешь, что им от нас надо?
– Это грифы. Летающие гиены. Их интересует только падаль или то, что в скором времени ею станет. Арапы верят, что появление этих птиц предвещает чью-то смерть, – со зловещей серьезностью объяснил Цыпф, стараясь хоть как-то уязвить свою легкомысленную подругу.
– Разве? – сразу поскучнела Лилечка. – А я думала, это аисты, символ любви и верности…
– Ошибаешься, – злорадно продолжал Цыпф. – Отыскав ослабевшую жертву, эти милые пташки первым делом выклевывают ей глаза, а потом, еще живую, пожирают. Причем начинают с анального отверстия и постепенно выклевывают все внутренности. Если грифов собирается много, то от жертвы даже костей и шкуры не остается.
– Ты что, нарочно меня пугаешь? – насупилась Лилечка.
– Вовсе нет. Как будущая королева саванны, ты просто обязана знать все особенности ее жизни. О чем тебе еще рассказать? О повадках гиен? О ядовитых гадах? Между прочим, в этих краях обитает мамба, одна из самых опасных змей на свете.
– Нет, спасибо. – Лилечка уставилась себе под ноги. – С меня предостаточно и такой змеи, как ты.
– Вот и поговорили, – вздохнул Цыпф.
А между тем стервятники сопровождали Цыпфа и Лилечку неспроста. Их зоркие глаза прекрасно различали, что параллельно тропе, по которой движется парочка двуногих, осторожно пробирается хорошо им знакомый лев-людоед, а значит, в самом скором времени предвидится угощение.
В свое время этот лев, тогда еще молодой и сильный, охотясь на антилоп у водопоев Лимпопо, наскочил на противопехотную мину. Взрыв сильно изувечил его правую переднюю лапу и выбил глаз. Лев выжил, питаясь лягушками, дохлой рыбой и человеческими останками, гнившими в прибрежных камышах (только что закончилась очередная война с Отчиной), но охотиться на привычную дичь уже не мог.
Родной прайд, в котором верховодили его братья, отверг калеку. Гиены и шакалы, на законную добычу которых он попытался претендовать, сразу поняли, с кем имеют дело, и устроили несчастному зверю такую веселую жизнь, что он стал за версту обходить самую незавидную падаль.
Единственной доступной пищей для льва-парии стали теперь дети, беспечно игравшие вдали от своих хижин, да женщины, ходившие за водой к источнику. Мужчин – пастухов и воинов, – резко отличавшихся запахом от женщин и детей, он боялся не меньше, чем гиен, и встреч с ними старательно избегал.
Свою физическую немощь лев научился компенсировать хитростью и терпением. Вот и сейчас, почуяв людей, пахнувших как-то совершенно особенно, но совсем не так, как скорые на расправу чернокожие воины (хотя и присутствовал в этом нездешнем букете один почти неуловимый запах, напоминавший о чем-то весьма неприятном), он упорно и осторожно преследовал их, чтобы в удобном месте напасть наверняка.
Гривастый инвалид знал окружающую местность не хуже, чем нищий все закоулки своих карманов. Охоту на людей он собирался завершить в простиравшейся впереди глубокой лощине, обильные травы которой почти смыкались над тропой.
Сейчас лев страдал не только от боли в искалеченной лапе, давно ставшей для него привычной, но и от острого чувства голода. Сезон окота, когда можно было легко поживиться беспомощным молодняком, закончился. Последнее время детей перестали выпускать за ограду деревушек, а женщины ходили за водой только в сопровождении воинов. Птенцы, давно вылупившиеся из яиц, уже встали на крыло. Даже змеи и ящерицы куда-то исчезли.
Убить обоих двуногих сразу лев не рассчитывал, но даже одного вполне хватило бы ему на первое время. Как назло, потенциальные жертвы вели себя весьма странно – вместо того чтобы целеустремленно следовать туда, куда их вела тропа, они то и дело останавливались, топтались на одном месте, петляли и все время издавали громкие звуки, чем-то похожие на крики грифов, ссорящихся над добычей.
- Предыдущая
- 73/98
- Следующая
