За веру, царя и социалистическое отечество - Чадович Николай Трофимович - Страница 68

• Предыдущая
• 68/88
• Следующая

По знаку Репьева Батожап извлек из кармана пачку сигарет, но арестованный отмахнулся от нее закованными руками:

– Сами этой дрянью травитесь. Я курю только свои… Мои принесите.

– Ишь чего захотели! – Репьев подмигнул ухмыляющемуся Батожапу. – Свои! Да ведь ваши сигаретки с сюрпризом. В одних – яд, в других – отмычки, в третьих – стреляющие устройства. Про сам портсигар я уже и не говорю. Уникальное произведение. Просто чудо шпионской техники! В нашем музее для него найдется достойное место.

– Даже сигарету пожалели… Думаете, я собираюсь вас убить?

– Меня – не знаю. А себя самого – вполне возможно.

– Нет, я бы еще пожил. Пусть даже и на тюремных харчах. Самоубийство не по мне. А вот к вам я испытываю жгучую ненависть. Даже челюсти сводит.

– Майор Цыденбаев, проверьте его рот! – отодвинувшись подальше, приказал Репьев. – Эти фанатики на все способны.

Батожап лезвием ножа разжал зубы арестованного (тот, впрочем, не сопротивлялся) и, как заправский стоматолог, стал изучать их состояние. Окончательное заключение было таково:

– Коронок нет. Пломбы натуральные. Под языком чисто. В общем, ничего подозрительного. Носовые каналы проверить?

– Повременим. – Репьев вернулся на прежнее место. – С чего бы это вдруг вы завели разговор про ненависть?

– Просто хотел узнать, какую смерть вы предпочитаете.

– Дома в постели.

– Но контрразведчику больше подходит пуля. Вражеская, естественно.

– Это если речь идет о неосмотрительном контрразведчике. О лопухе.

– Вот и подыхай лопухом!

Скрябин особым образом сплел пальцы закованных рук и, прежде чем кто-либо успел помешать ему, привел в действие стреляющее устройство, искусно замаскированное в протезе левого мизинца. Крохотная шприц-игла угодила Репьеву в предплечье, и смертельный яд, которым китайские императоры убивали своих врагов на протяжении многих тысяч лет, подействовал почти мгновенно.

Полковник Сынгежапов, незамедлительно явившийся к месту трагедии, выговаривал своему коллеге:

– Сто раз я тебя предупреждал, что руки арестованным надо за спиной заковывать. Учи вас, мазуриков, учи… Вот и загремим теперь под трибунал. А ведь ордена светили…

Ситуация, скажем, самая банальная. Очередной Репьев. Очередные злоключения. Очередная смерть.

И очередные проблемы!

Только, кажется, сделал дело, направил поток истории в надлежащее русло – ан нет, опять осечка. И чую, что на сей раз я сам виноват. Перестарался. То ли тягу к бунтарству в народе искоренил, то ли государственные устои чрезмерно упрочил.

Февральская буржуазная революция, как ей и полагается, свершилась в положенный срок, а вот октябрьский переворот что-то не состоялся. В результате все опять пошло наперекосяк, только уже иначе.

Впрочем, начнем по порядку. После падения монархии Временное правительство наделало массу глупостей, но с годик кое-как продержалось. Смутьянов усмирило, с голодом справилось, фронт не развалило, вольную чухонцам не дала. И даже до Учредительного собрания дотянуло.

А тут с божьей да американской помощью и победа подоспела. Одолела Антанта германо-австрийский блок. Стали победители мир делить. Сообразно с собственными аппетитами. Кому-то достался Эльзас с Лотарингией. Кому-то Того с Камеруном. Япония прихватила Маршалловы острова. Австралия – Новую Гвинею. Сербию накормили от пуза Боснией, Хорватией, Словенией, Македонией и переименовали в Югославию. Россию тоже оделили жирным куском – Восточной Пруссией и черноморскими проливами. Получите, дескать, компенсацию за свои муки, за свое долготерпение и за два с половиной миллиона загубленных душ.

Но главное не это и даже не контрибуция, поистине астрономическая. Главное то, что, избежав ужасов Гражданской войны, Россия получила возможность следовать путем цивилизованных стран, таких, как Англия или Швеция, а не путем, скажем, Оттоманской Порты.

Кажется, живи себе да радуйся. Умножай богатства, плоди народонаселение. Продвигай в массы культуру, с которой у российских подданных, скажем прямо, во все времена было неблагополучно. Поддерживай добрые отношения с соседями. Заседай в Лиге Наций, благо Россия оказалась в числе ее учредителей.

Сначала так оно вроде и было, но со временем нарисовалась совсем другая картина. И не от вредности нашей, и не от жадности неосмысленной, а от какой-то, знаете ли, душевной ненасытности.

Ну всего нам мало! Узки привычные рамки. Уж если пир, так на весь мир. А если радость – так до слез. Плясать – до обморока. Любить – до смертоубийства. Горевать – чтоб чертям тошно стало.

Выпадет кого-нибудь в небе ловить, так не синицу и даже не журавля, а как минимум Змея Горыныча. Если в карты играть – обязательно с перебором. Вот так! Знай наших.

Опуская многие малозначительные частности, могу констатировать, что спустя всего век буржуазно-демократическая Россия из второстепенной страны, экспортировавшей лишь зерно, пеньку, лес, щетину, меха да эмигрантов, превратилась в сверхдержаву, в этакого мирового жандарма, на сей раз сытого и безупречно экипированного (кроме всего прочего ядерным и аннигиляционным оружием).

Но ведь жандарм – это вовсе не миссионер и не сестра милосердия. Его предназначение – пресекать брожение в умах и принуждать к порядку всех недовольных, как своих, так и чужих. Заодно, по мере возможностей, обращать в казну смежные территории с тягловым людом. Рвение для жандарма – черта похвальная. Суровость – тем более… Жаль только, что некому бывает поставить зарвавшегося жандарма на место.

Вот что порой случается, если огромная государственная машина, силой обстоятельств резко рванувшая с места, не имеет в своей конструкции тормозов. А ведь в иной реальности, которую я привык считать генеральной, таким тормозом послужил большевистский переворот. И пусть тормоз этот оказался во многом губительным для собственного народа (а какой же тормоз не стирает обод колеса?), но для всего остального мира в исторической перспективе он обернулся благом.

Обреченный на бестелесное существование, я тем не менее остаюсь патриотом страны, в которой прошла вся моя короткая земная жизнь. Но в гораздо большей степени я патриот всего рода человеческого и просто обязан восстановить прежний баланс сил, привычный мне статус-кво.

А потому прощай, таинственное и непознаваемое ментальное пространство. В который уже раз прощай.

Здравствуй, мир людей, в одного из которых мне предстоит воплотиться. Здравствуй, тысяча девятьсот семнадцатый год христианской эры, для кого-то уже такой далекий, а для меня всегда близкий. Столь же близкий, как год гибели Илиона или дата основания Рима…

Ясным июльским днем, лишенным всех недостатков, свойственных южному лету, как-то: жары, духоты, пыли и мух, – на прекраснейшем клочке балтийского побережья, с одной стороны омываемом теплым мелководным заливом, а с другой – уютным озерцом, полным кувшинок, окуньков, стрекоз и солнечных бликов, появились три приезжих господина, одетых явно не по-дачному.

Один, демонстративно сложив руки на груди и попыхивая сигарой (для голодного Петрограда вещью редчайшей), держался особняком, а двое других расхаживали парой, тыкая тросточками в густую траву и кусты. Все трое натянуто молчали, и создавалось впечатление, что парочка в чем-то проштрафилась перед одиночкой-курильщиком.

– Хотя дело и происходило впопыхах, я прекрасно помню, что мы оставили здесь ориентир, пустую коньячную бутылку, у которой из предосторожности отбили горлышко, – произнес наконец невысокий головастый человек, совсем недавно сбривший бороду и усы, а потому ощущавший себя несколько стесненно. – Не правда ли, Григорий Евсеевич?

Его напарник, напротив, только что начавший отпускать на лице растительность, не совсем уверенно ответил:

– Вполне возможно, Владимир Ильич… Но не исключено, что это было чуть дальше, вон за теми кустами.

• Предыдущая
• 68/88
• Следующая