Жизнь Кости Жмуркина - Чадович Николай Трофимович - Страница 20

• Предыдущая
• 20/84
• Следующая

Однако его уже поджидал начальник охраны подполковник Корыто. На этот скромный пост он слетел аж с должности начальника уголовного розыска. О причинах подобного афронта ходили противоречивые слухи: не то он кого-то случайно пришиб на допросе, не то хапнул взятку, превышающую допустимые размеры. Работа в охране была для любого милиционера тем последним пределом, за которым открывались необъятные и неблагодарные просторы так называемого «народного хозяйства». Видом Корыто напоминал косожского богатыря Редедю. Каждая его ладонь была размером с лопату, а на загривок не всякий хомут налез бы. Он был одним из последних монстров уходящей эпохи. Даже в МВД такие экземпляры уже почти не сохранились. В органы он попал сразу же после окончания оккупации еще несмышленым губошлепом. Зачлись довольно сомнительные партизанские заслуги. Университетов он, естественно, не кончал и уже в майорском звании был почти насильно определен в заочную среднюю школу милиции. Проучился он там, а вернее, промучился, целых четыре года, но дальше середины второго курса так и не добрался. Не помогли даже свиные полутуши, без которых юристам-заочникам являться на сессию было так же неприлично, как и без штанов.

Читать он еще читал. Даже написанный от руки текст разбирал. Но дальше начиналась мука мученическая, поскольку на каждый документ надлежало наложить соответствующую резолюцию или хотя бы оставить на нем автограф.

Подполковник брал самописку в правую руку, а левой обхватывал ее запястье, словно собирался стрелять из крупнокалиберного пистолета «магнум-питон». Тщательно прицелившись, он тыкал пером в левый верхний угол документа и, сопя, выводил первую букву – заглавное "К". Отдохнув немного и придав бумаге более удобное положение, он вновь атаковал ее, на этот раз посылая дуплетом сразу "о" и "р". После буквы "ы", очевидно, самой трудоемкой для него, Корыто вытирал испарину и уже на последнем дыхании изображал размашистую завитушку, обозначавшую заключительный слог «то».

Добросовестно проделанная работа требовала поощрения и, не дождавшись его со стороны, Корыто делал комплимент самому себе. При этом он обычно обращался к глуховатому бригадиру Зайцеву:

– Вот перемрем мы, дед, что тогда молодежь без нас делать будет, а?

– И не говорите даже, – озабоченно отвечал бригадир, ковыряя в ухе. – Пропадут.

Нельзя сказать, чтобы в течение всех тридцати лет своей службы Корыто пребывал в органах бесполезным балластом. Культуру и образование ему вполне заменяли опыт, настырность, интуиция и пудовые кулаки. С самогонщиками, ворами, браконьерами и семейными скандалистами он боролся вполне успешно, и если бы не тот единственный досадный просчет (то ли у подследственного череп слабый оказался, то ли у взяткодателя в последний момент дрогнула лапа), карьера подполковника Корыто могла бы иметь дальнейшее развитие.

На Костю начальник смотрел долго и взыскующе, как будто бы уже уличал его в каком-то преступлении, а затем спросил, словно в ржавую трубу протрубил:

– Ты сколько классов кончил?

– Десять. – Этот факт Костя скрывать не собирался.

– А в сторожа чего пошел?

– Семейные обстоятельства, знаете ли… – уклонился Костя от прямого ответа .

– Судимый? – Корыто стукнул ладонью по столу.

– Н-н-нет. – От неожиданности Костя даже поперхнулся.

– Тогда бригадиром пойдешь. Зайцеву нашему давно на покой пора. Зажился. Уже землей пахнет. Работа у тебя будет непыльная. И денег на два червонца больше.

– Я… я… – Костя хотел сказать: «Я подумаю».

– Пиши заявление! – Это прозвучало уже как приговор.

Корыто ногой пихнул Косте табуретку. (До сих пор тот стоял перед начальником навытяжку.)

Под диктовку той же всезнающей кассирши Костя написал новое заявление и отправился на квартиру к одряхлевшему Зайцеву, который должен был ввести преемника в курс дела.

Работа бригадира действительно оказалась несложной. В начале месяца требовалось составить график дежурства на каждый пост, а в конце – табель учета рабочего времени. Если какой-нибудь сторож заболевал или запивал, Костя обязан был найти ему замену. Конечно, полагалось еще проверять несение службы в ночное время, но начальник на этом внимание не заострял. Он и сам трудился спустя рукава, воспринимая свою новую должность как ни к чему не обязывающую синекуру.

В один из первых же дней Костиного бригадирства он буркнул, глядя куда-то в сторону:

– Пошли. Научу тебя обследовать техническую укрепленность охраняемых объектов.

При ходьбе в животе Корыта, раздутом неумеренным питьем и обжорством, хлюпало, как в катящейся бочке. Каждый его шаг был вдвое длиннее Костиного, и тому приходилось бежать вслед за начальником вприпрыжку. Обследование началось с ближайшего гастронома. Не говоря никому ни единого слова, Корыто прорезал толпу, ожидавшую подвоза молока и хлеба, прошел на склад, выхватил из ящика бутылку вина и прямо из горлышка опорожнил ее на две трети. Остатки достались Косте. В склад так же молча зашла молоденькая продавщица и положила на подоконник две соевые конфеты.

Корыто закусил, удовлетворенно икнул, порылся в карманах и оставил на том месте, где раньше лежали конфеты, мятый рубль.

– Добавляй сорок копеек, – сказал он Косте.

На этом обследование технической укрепленности гастронома закончилось.

Конечно, в каждой работе имеются негативные стороны.

В работе бригадира охраны основной негативной стороной был сам по себе контингент сторожей, средний возраст которых превосходил среднюю продолжительность жизни по стране.

Хлебозавод охранял дед, сравнимый с египетской мумией если не годами, то внешним видом. Родственники доставляли его на пост автомобилем, совали в руки некое подобие посоха и оставляли в одиночестве. Опираясь на этот посох и медленно-медленно, почти незаметно для чужих глаз подволакивая ноги, старик мог пройти за ночь метров десять-пятнадцать. Утром вновь налетала деловая родня и в темпе утаскивала своего пращура, исправно пополнявшего семейный бюджет.

Другой дед, заменивший Костю на посту возле стогов льна, питался не через пищевод, а через трубку, торчавшую из-под ребер. Залив туда полбутылки вина, он распевал похабные песни и плясал вприсядку, но поскольку запах алкоголя отсутствовал, отстранить его от службы не представлялось возможным.

Одна шустрая старушка, которой Костя сделал запись в служебной книжке «Спала на посту», удлинила в первом слове левую палочку буквы "п" и жаловалась на бригадира всем встречным-поперечным:

– Гляньте, люди добрые, что мне этот сопляк написал! «Срала на посту»! А где же мне еще срать? Я ведь пост бросить не могу, даже если подыхать придется! Опозорил, ирод! Да только я этого так не оставлю! Я до министра с жалобой дойду!

И действительно дошла. Правда, не до министра, а только до начальника областного отдела охраны. Костя был строго предупрежден за нетактичное поведение и нецензурную запись в служебной книжке. Свою правоту он доказать не сумел. Свидетелей этого конфликта, конечно же, не имелось, а поскольку Костя неосмотрительно воспользовался шариковой ручкой, принадлежащей лично старушке, ему не помогла бы даже графологическая экспертиза. Как говорится среди канцелярской братии – то, что написано пером, не опровергнуть языком. Сторожа выделывали на постах кротовые шкурки, вязали веники, выстругивали на продажу косье и, несмотря на преклонный возраст, предавались всем человеческим порокам, включая прелюбодеяние и пьянство. Приятное исключение составляли лишь ветераны НКВД-МВД да бывшие школьные учителя, никогда не терявшие бдительности.

К Косте начальник относился сносно, пустыми придирками не изводил и по мелочам не дергал. Иногда даже выписывал денежную помощь, которую они потом вместе и пропивали.

Впрочем, встречались они не часто. На работу Корыто являлся часам к одиннадцати-двенадцати, а сразу после обеда исчезал. Бухгалтерша, второй по влиянию человек в охране, приходила за час до начальника и уходила сразу вслед за ним. Весь рабочий день высиживала на месте только надутая, вечно чем-то недовольная кассирша. Иногда она ссорилась с начальником, причем всегда нападала первой.

• Предыдущая
• 20/84
• Следующая