Потерянные Души - Брайт Поппи - Страница 11

• Предыдущая
• 11/89
• Следующая

Почему он их видит сейчас – наяву, – этих созданий из сна? Там, во сне, близнецы были жалкими и беспомощными, но теперь они его пугали. Интересно, подумал Дух, во что они превратились сейчас, после смерти? Как смерть их изменила? Если каким-то непостижимым образом они сейчас живы, то что поддерживает в них жизнь или хотя бы подобие жизни? И самое главное: почему они ему снились?

Дух давно уже привык к подобным вопросам. Сколько он себя помнил, мертвецы приходили к нему в его снах; также в снах ему открывалось будущее; он умел читать мысли и воспринимать ощущения близких ему людей – а если сосредоточиться, то вообще всех людей. Но еще никогда существа из снов не приходили к нему наяву.

– Что там? – спросил Стив с той стороны поляны.

– Здравствуй, Дух, – сказал близнец с красными волосами и улыбнулся ему сверху вниз накрашенными губами. На его бледном худом лице эти яркие губы смотрелись как-то уж слишком темно, а в улыбке не было тепла – давно позабытый спазм мускулов, воспоминание об улыбке. Но Дух выдержал взгляд его безжизненных серебристых глаз. За себя он не боялся. Пока еще не боялся. Эти двое давно мертвы, если они вообще жили по-настоящему, за пределами его сна.

– Разумеется, мы не жили по-настоящему, – сказал первый близнец, прочитав мысли Духа. – Мы – всего лишь твой сон.

– И мы не шляемся по ночам по пустынным шоссе и не убиваем маленьких мальчиков лишь для того, чтобы выпить их жизни.

– И в момент своей смерти он был невкусным, правда, любовь моя? Нет, Дух, мы не убивали того ребенка.

– Нет, это не мы. Чтобы оставаться красивыми, нам надо пить жизнь. Но это не мы. Мы – всего лишь твой сон…

Они и не рассчитывали на то, что он им поверит. За экзотическим ароматом, исходившим от близнецов. Дух чувствовал другой запах – запах смерти и разложения, сухой и прогорклый запах с бледно-коричневой кромкой. Их кожа вдруг показалась ему очень хрупкой. Впечатление было такое, что, если ветер подует чуть-чуть сильнее, он просто сорвет ее с тонких и ломких костей. Духу хотелось спросить, больно ли это, когда ты гниешь в могиле, и одиноко им там или нет. Ему хотелось спросить, как их похоронили – может быть, вместе. В одном гробу. Где хватило бы места для них двоих – для двух маленьких ссохшихся тел, которые входят друг в друга, как фрагменты картинки-головоломки из плоти и крови. Или их все-таки похоронили в двух разных гробах, но рядом, и им приходится тянуться сквозь рыхлую землю, чтобы соприкоснуться руками?

Ему надо было понять, что они собой представляют; опасны они или нет. Безо всякой охоты – лишь потому, что так было нужно, – он внутренне потянулся к ним, стараясь коснуться их мыслей. И у него получилось. Их мысли были как отзвуки эха, как безжизненные и пустынные комнаты, где бродят унылые призраки. Их мысли были легки, и трепетны, и холодны, как надгробные камни в серебряном свете луны; и ненасытны, как хищные звери, рвущие зубами добычу. Они взяли Духа с собой в могилу, и он увидел самую темную тьму – темнее, чем беззвездная ночь в горах, где он родился, темнее, чем чернота, что клубится у него за закрытыми веками, когда он лежит по ночам и не может заснуть, темнее, чем миг перед самым рассветом.

Он лежал на гниющем шелке и чувствовал, как его тело медленно высыхает, как содрогается обескровленная плоть. Он чувствовал потаенные ласки других существ, которые делили с ним эту могилу: бледных червей, и блестящих жуков с тонкими черными ножками, и каких-то совсем уже непонятных существ без имени и облика, неразличимых невооруженным глазом, мелких голодных тварей, которые превращали его мертвую плоть в новую жирную землю…

– Дух? Какого хрена вообще ты там делаешь?! Ему на плечи легли руки Стива, большие, сильные и настоящие. Узловатые пальцы больно вонзились в плечи. Дух подался назад и прижался к Стиву спиной.

– Это не больно, – сказал он… Стиву? Или, может быть, близнецам? Он не знал, и ему было все равно.

– Что не больно? Ты с кем говоришь?

– Смерть – это не больно, – сказал один из близнецов, и его глаза вспыхнули серебром. – Смерть – это сладостная темнота.

Второй близнец подхватил:

– Только смерть длится вечно. Смерть – это вечная красота.

– Смерть – это любовник с тысячами языков…

– И ласки тысячи насекомых…

– Смерть – это просто.

– Смерть – это легко.

– СМЕРТЬ – ЭТО ЛЕГКО, СМЕРТЬ – ЭТО ЛЕГКО, СМЕРТЬ – ЭТО ЛЕГКО…

– Прекратите! – закричал Дух. Слова гремели у него в голове, обращались в ритм его сердца, тянули его к себе. – Прекратите! Оставьте меня в покое!

А потом Стив обнял его и прижал к себе, и Дух больше не чувствовал гнилостно-пряного запаха близнецов – только запах Стива, запах пива и грязных волос, запах любви и страха, – и он уткнулся лицом в плечо Стива, в его мягкую хлопковую футболку, а когда снова открыл глаза, близнецов уже не было. Дух слышал только далекий рев электростанции на том берегу озера и видел лишь темные ветви дуба, что тянулись к ясному небу в мерцающей россыпи звезд.

Дух молчал почти всю дорогу до дома. Он рассказал Стиву только о том, какие смертельно-красивые лица были у двух близнецов, об их ярких шелках и чарующем мертвом запахе. Он сказал, что ему даже не хочется думать о том, что может значить это явление из его сна: может быть, это был некий знак, а может – еще того хуже, – они были реальны. Он допил виски и заснул, свесив голову в окно. И ветер трепал его длинные волосы, и Стив то и дело переводил настороженный взгляд с мерцающей в лунном свете дороги на бледную щеку Духа, на изгиб его темной брови, на подрагивающие ресницы.

И опять Стив задумался о том, какие странные вещи творятся в этой вот голове – из чего состоит внутренний мир его друга, из какого непонятного вещества сотканы его видения. Там, на холме, Стив не заметил ничего необычного. Он не слышал ничего, кроме шелеста ветра в ветвях и далекого гула электростанции; и видел только старый корявый дуб, раскинувший черные ветви на фоне звездного неба. Но он сразу поверил, что Дух видел двух близнецов: близнецов, которые умерли в его сне и возродились, когда он не спал. Теперь Стив всегда верил, что Дух видит и слышит что-то такое, что недоступно другим; что он знает то, чего и сам, может быть, не понимает.

Вера Стива во всемогущих богов из детства – в Санта-Клауса, Пасхального зайца и Парикмахерскую фею, нетривиальное сказочное существо, придуманное специально для него, – развеялась под влиянием старших и более приземленных друзей, которые посоветовали ему не спать ночью и убедиться, что это папа, а вовсе не фея крадет у него из шкафа свертки со срезанными волосами, а подарки на Новый год и на Пасху ему на стол кладет мама. Стив так и сделал, и после этого пасхальный шоколад уже никогда не был таким восхитительно вкусным и сладким – совсем не таким, как тогда, когда Стив был уверен, что его делают под корнями большого дерева в чаще волшебного леса, на подземной фабрике огромного зайца, который в Стивовом представлении был очень похож на мультяшного Багза Банни, но с ярко-розовой шерстью.

Несколько лет спустя, когда тетя в первый раз привела его в церковь, он сразу же заподозрил, что это – та же волшебная белиберда, только для взрослых. Стиву тогда было одиннадцать. С циничной надеждой он попросил у Бога, чтобы космический корабль, который они с другом Ар-Джеем строили в гараже, успешно поднялся к звездам. Но моторы, которые они с Ар-Джеем собирали из деталей от старых фенов, холодильников и одного разбитого мотоцикла, никак не хотели работать – сколько бы они с Ар-Джеем ни колупались с настройками, сколько бы ни щелкали выключателем, сколько бы Ар-Джей ни сверялся с расчетами у себя в блокноте, сколько бы Стив ни ругался и ни пинал эту тупую машину ногами.

Тогда-то, наверное, Стив и утратил остатки веры в чудеса – когда понял, что Господу Богу нет никакого дела до космического корабля, с которым двое мальчишек возились все лето и в который вложили столько труда и веры, – утратил уже безвозвратно. Прямо там, в душном и пыльном гараже, среди обрезков проводов, кусков металла и сломанных сверл для дрели, за которые он получил ремня.

• Предыдущая
• 11/89
• Следующая