Выбери любимый жанр

Спецпохороны в полночь: Записки «печальных дел мастера» - "Novela" - Страница 3


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:

3

— Ты жив, жив, мой дорогой друг! А мне сказали, что умер!

Но пунктуальный, настойчивый отставной генерал все-таки не хотел сдаваться так сразу. Он взял грузина за руку, подвел к гробу, спросил шепотом:

— Вам совсем незнаком этот человек? Или знаком? Кто это?

Грузин пожал плечами:

— Дорогой мой, я тебя спрошу — кто это? А мой друг Панов жив, вот он, мы благополучно встретились… Мы пойдем сейчас с ним отметить свою встречу. Простите.

Нам с генералом оставалось только догадаться, что столь удачно обретенный нами для минут показательной скорби грузинский товарищ просто-напросто перепутал фамилии — Ш-ва и Панова, очень, кстати, похожие…

Что нам оставалось с Виктором Николаевичем? Скорбеть у гроба вместо тех многих-многих поклонников и почитателей, в которых так верили в секретариатах двух Союзов и которые оказались не более, чем мифом…

С тех пор я, признаюсь, уже попривык к подобным разночтениям, когда в глазах аппаратчиков умерший писатель предстает во всем великолепии "исторически значительных" свершений, достойных нашего великого народа, а на поверку — нет этого самого народного пиитета, даже симпатии…

И наоборот — аппаратчику усопший видится столь уж микроскопически незначительным и все его произведения настолько необязательными в этом мире, а народ отшвыривает эти "бухгалтерские", казенные счеты-расчеты, ломится к гробу, скорбит и рыдает…

Никогда не забуду пеструю, бесконечную очередь к гробу Василия Шукшина, эти алые гроздья калины в руках…

Бог мой! Но чиновник-то как бдил и тогда, когда уже ясно — Василий Шукшин — народный писатель, подвижник и страстотерпец… Где лежать его телу? Казалось бы, ясно — на Новодевичьем…

Ан нет, канцелярист сказал мне:

— Не выйдет. Не положено.

И я понял — не переломить, "регалии" у Шукшина — не те.

Но друзья писателя не могли смириться с таким унизительным решением… Мы думали, думали… И надумали. Я посоветовал вдове Василия Макаровича, актрисе Лидии Федосеевой, заявить, что если чиновники будут настаивать на своем, — она увезет тело мужа на Алтай…

Так она и сделала. Пошла и сказала. И что-то там, в механизме, где то "дают", то "не дают", заело, умолкло, а потом все-таки сработало в ответ: "Разрешаем Новодевичье…"

Кто победил? Я? Или Федосеева-Шукшина? В самый разгул застоя? Да нет, люди, массы… гроздья народного гнева уж слишком явственно заколыхались у самых окон чиновничьих кабинетов…

РОЗОВЫЕ РОЗЫ ОТ СИМОНОВА

О Константине Симонове уже написано множество воспоминаний. И претензий к нему предъявлено порядком. Тогда-то и там-то проявил себя не так, как следовало, там-то и тогда-то не рискнул, не… Имя, обросшее и слухами, и легендами, и правдой, и полуправдой, и чистой ложью.

Но для меня, который ребенком дышал запахом пожарищ, который сполна узнал, что такое эвакуация под бомбами и как кстати оказываются крепкие, истинно мужские руки партизан, помогающие тебе поскорее забраться в лодку, истово работающие веслами с единственной целью — спасти тебя, незнакомого мальчишку, — вечно будут дороги картины военного быта, точно нарисованные его горячим пером:

Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди…

Это мог написать только остро видящий, остро чувствующий человек, как говорится, — свой в доску.

То, что он многое-многое понимал давно и четко — в этом тоже не сомневаюсь. Высказаться не мог, не смел. Не дано, значит, сверхсмелости. Но многим ли это дано? Судить — легче, проще… Я предпочитаю благодарить человека за то хорошее, что он сделал, оставил, дал… Мое сердце и сегодня согревают строки:

Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди…

Не обессудьте, о Константине Симонове у меня свои воспоминания. Я, например, с удовольствием наблюдал за ним, когда он, тамада, вел застолья. Сколько веселья, какое легкое, никому не обидное остроумие!

Я хорошо знал его первую жену и всех его четверых детей в разных возрастах помню. Я знаю, что К. Симонов сумел и после своей смерти не разобщить семью, как это подчас бывает, а сдружить. Как? Очень просто. Он составил продуманное завещание, и никого из родных не унизил, не обидел. Правда и то, что ему было чем наделять — богатый человек… Так или иначе дружба между детьми сохранилась.

Всем, кто знал его за несколько лет до смерти, и мне в том числе, казалась нечеловечески исступленной его работа. Он писал, писал, выступал, работал с теледокументалистами, мотался, как обычно, по миру… И вдруг звонок:

— Симонов умер…

Впрочем, не совсем вдруг. И не совсем "умер". Его, как говорится, "запороли" врачи. До лечения в нашей больнице он побывал в Париже. Там его осмотрели медицинские светила. Он жаловался на почки. Им же не понравились его легкие. Он успел потом побывать на симпозиуме в Ташкенте. Прилетел в Москву — очень плохое самочувствие. Куда? В Кремлевку… Там и умер. Сочли — от рака легких. Но приехал профессор-легочник из Исландии и… Да, бывают такие печальные курьезы… Этот профессор выяснил, что пациент много лет курил трубку. Исландец обнаружил слой смолы на легких писателя. И там, за рубежом, оказывается, есть, создана специальная машинка для очищения этого налета… Но — поздно…

Все это мне рассказали в больнице, когда я приехал забирать тело писателя.

Боже мой, какое ужасное у него было лицо! Что же за боль, за муку он перенес! А ведь вроде совсем недавно я видел его энергичным, красивым, с этими живыми, въедливыми глазами, белыми волосами и темными бровями! И надо свыкнуться с этим новым, пугающим обликом… Тяжко. Лучше не смотреть…

Где хоронить? Заранее было решено, что "согласно регалиям" — на Новодевичьем. Шуршат бумажки в руках чиновника, заполняются анкетные данные. Вопросов нет — Симонов есть Симонов. И даже здесь, в спецотделе, ведающем куда какого покойника отправить на последнее "место жительства", витает дух симоновского поэтического обаяния… Секретарша задумчиво произносит: "Жди меня, и я вернусь…" И в глазах у нее тоска о недополученном, о тех верных рыцарях, которые где-то, значит, есть, бывают, встречаются…

И вдруг звонок…

— Вас, Лев Наумович.

Голос оргсекретаря правления Союза писателей СССР Юрия Верченко:

— Отбой. Не оформляйте ничего. Срочно ко мне.

Приехал, ничего не понимаю.

— Вскрыли завещание. Воля покойного такая — кремировать и прах развеять. Будем выполнять.

Почему развеять? Почему именно под Гомелем? Его личный юрист рассказал мне — там он воевал, попал в окружение, из которого выйти практически было невозможно. Там, в окопе, Константин Симонов поклялся одному полковнику:

— Если мы все-таки прорвемся и останемся живы — я свой прах развею здесь.

Позже тот полковник стал начальником Белорусского военного округа.

Мне надо было все сделать быстро. Отвез тело в Донской крематорий. Получил обещание — через три дня отдадут урну с пеплом. Но у нас уже билет на завтра, на утро… Пробую убедить, растолковать. В ответ будничное:

— Ничего не получится.

Значит, пора предлагать деньги…

Ранним утром нам с юристом Келлерманом служитель крематория протянул горшочек… Мы в обмен отдали мятенькую бумажку — квитанцию. Это, признаюсь, страшненько и неловко — нести Симонова в горшочке… Конечно, прах, пепел, да и еще к тому же, кто может точно сказать, чей… Нас же в "преисподнюю", где сжигают, — ни на полшага… Идем, молчим… Думаем об одном: "Как же так, вся огромная, разнообразная, набитая событиями, страстями жизнь поэта и писателя уместилась в итоге вот в этом горшочке! Вот и все? Точка?"

3
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело