Амулет (Потревоженное проклятие) - Волков Сергей Юрьевич - Страница 37

• Предыдущая
• 37/84
• Следующая

Дом, к которому мы подошли, не различимый в темноте, огораживал покосившийся, низенький, очень старый штакетник, шершавый на ощупь от лишайников. Калитку во мраке найти было практически невозможно, и Борис, особо долго не думая, перешагнул через кривой заборчик, направляясь к двери. Я последовал за искателем, про себя, в душе, очень надеясь, что хозяева пустят нас на постой — спать хотелось неимоверно, хотя по московским меркам было еще не поздно, часов десять, ну, может быть, самая малость одиннадцатого.

Низкая, тоже старая и покосившаяся дверь, когда-то, видно, крашенная в синий цвет, была чуть-чуть приоткрыта, и из дома выбивалась полоска тусклого света. Борис решительно и громко постучал. Тишина. Он постучал громче, мы прислушались — опять ничего.

— Может, спят все? — предположил я.

— Ага, а свет не гасят, чтобы не страшно было! — усмехнулся искатель и нанес по двери несколько мощных ударов кулаком. Ответом была та же тишина, а потом, неожиданно, с протяжным скрипом, похожим на стон, дверь накренилась вперед, гнилые доски не выдержали, и сорвавшись с верхней петли, вся воротина упала вперед, на руки Бориса.

— Достучался! — проворчал я, отсупив назад — все произошло, как в кино, словно мы ломились в избушку на курьих ножках.

Борис кое-как приладил дверь на место, повернулся ко мне:

— Ну что, может, войдем?

Я пожал плечами:

— Можно и войти, только не нравиться мне все это…

— Да ладно, Серега! Пошли! — и Борис, уверенно сняв дверь с нижней петли, поставил ее рядом и, согнувшись в три погибели, протиснулся под низкую притолоку.

Мы попали в освещенную не ярким светом маломощной электролампочки комнату, в середине которой горой белого когда-то, а теперь здорово закопченного, снега возвышалась русская печь.

Дощатый стол, лавки у стены, из угла, заросшего пыльной паутиной, сурово глянул на нас «боженька». Половину комнаты отделяла цветастая занавеска, и из-за нее доносился причудливый храп, не просто: «Хр-р-р! Фью-ю!», а длинное, замысловатое всхрапование, и такой-же долгий, с переливами, выдох.

В комнате пахло старостью, обыкновенной нищей русской старостью, когда одинокий человек уже и не живет, а больше молиться Богу, в которого его отучали верить всю жизнь, чтобы творец побыстрее прибрал к себе дряхлую жизнь…

Борис отдернул занавеску, и мы увидели спящую на большой никелированной кровати с шарами бабку, укрытую широким цветастым, самодельным одеялом.

Борис кашлянул. Ни какой реакции. Мы кашллянули вместе — в ответ только храп. Я поднял угол скамейки и грохнул им об пол — бабка даже не изменила тональность!

— Ну, и? — я вопросительно посмотрел на Бориса.

— Пошли в другой дом! — махнул искатель рукой: — Тут все равно ночевать негде, одни лавки да стол!

Мы вышли из избушки, аккуратно поставили дверь на место, и отправились по подмерзшей грязи к светящимся вдалеке окнам.

Тут все было совсем по другому. Добротный, сложенный из здоровенных бревен дом, крытый красным железом, солидно возвышался между двух вековых сосен. Ярко горели окна, по синюшным, движущимся бликам в одном из них можно было догадаться, что там работает телевизор. Света от окон хватало, чтобы разглядеть клумбы с увядшими цветами перед дверью, свежекрашенный, разноцветный штакетник, летнюю кухню, и мощный, густой фруктовый сад позади дома.

— Тут, небось, кулаки какие-нибудь местные живут! — предположил Борис, отодвинул деревянную щеколду, и только мы шагнули во двор, как к нам с громоподобным лаем бросился из спрятавшейся в тени дома конуры огромный, лохматый пес-кавказец.

— Все, абзац! Он нас порвет! Бежим! — Борис проворно шмыгнул на улицу, я бросился за ним, еле-еле успев закрыть калитку перед носом грозной собаки.

Вдруг вспыхнули можные лампы на крыше дома, невидимые до того в темноте. Стало светло, как днем. Пес, не переставая лаять, встал на задние лапы, и опираясь передними на калитку, свирепо косил на нас красные глаза.

— Ну чего ты встал! — Борис тянул меня за рукав: — Пошли, пошли скорее отсюда!

Вдруг распахнулась дверь, и на крыльцо выскочил худой, жилистый мужик в надетом на голое тело тулупе, с ружьем в руках. Он букально секунду рассматривал нас, потом заорал резким, противным голосом:

— Амур, пшел на место! Эй, вы! Чего надо?!

— Извини, хозяин, нам переночевать бы! — крикнул в ответ Борис: — Мы заплатим!

— У меня не ночлежка! — отрезал мужик: — Пошли в задницу!

— Ну ты, куркуль хренов! — уже со злостью заорал на него Борис: Кинул бы ты свою ружбайку, я бы тебя самого в задницу запихал! Хамло деревенское!

Мужик на крыльце флегматично пожал плечами и негромко сказал:

— Амур! Чужой!

Собака с тигриным рыком метнулась к штакетнику, легко перемахивая через колья.

— Атас! — крикнул Борис, и мы побежали в темноту со всей скоростью, на которую были способны.

Амур нас не догнал. Вернее было бы сказать — не достал, потому что, чувствуя, что от резвого кобеля бегством спастись не удасться, мы в конце концов в полной темноте залезли на раскидистое дерево, росшее у последнего в Корьево дома.

Пес прыгал, захлебываясь лаем, где-то внизу, Борис сверху орал на него, а я, уцепившись за трухлявый сук, молил Бога, чтобы только не упасть.

Наконец хозяин отозвал своего лохматого охранника, спустя некоторое время погасла иллюминация на его доме, и мы, кряхтя и переругиваясь, сползли с дерева.

Я закурил, и сказал:

— Эту ночь как-нибудь перекантуемся, хоть у той бабки на лавках, а завтра, ты как хочешь, а я возвращаюсь в Москву!

— А что такого произошло? — неприятным голосом спросил Борис.

— Во-первых, меня последний раз собаками травили лет двадцать назад! Во-вторых, после этого фейерверка с музыкой… — я кивнул на «кулацкий» дом: — …Судаков сразу сообразит, что к чему! А в третьих…

— А в третьих, ты испугался! — перебил меня Борис, сплюнул и продолжил: — Ну и черт с тобой! Езжай в свою ненаглядную Москву, и сиди там, как бурундук в норе!

— Сам ты… — я решительно повернулся и зашагал прочь, как вдруг в окнах темнеющего рядом дома вспыхнул свет, открылась дверь, и на крыльцо вышла кутающаяся в ватник молодая женщина с заспанным лицом. Совершенно спокойным голосом, на правильном русском языке, она сказала:

— Ребята, нельзя ли потише, очень спать хочется!

— Нам вот тоже хочется, да негде! — грубо рявкнул еще не остывший от перепалки со мной Борис. Женщина улыбнулась:

— Это ваши проблемы! Если хотите, могу выделить топчан в сенях, жестковато, да и холодно, но все же не на улице!

Борис некоторое время соображал, потом с криком: «Богиня! Благодетельница!», устремился к хозяйке дома.

Я наблюдал всю эту сцену издали, стоя на грани света и мрака, и во мне боролись гордость и сонливость. Борис тем временем был допущен к ручке и запущен в дом. Женщина двинулась за ним, но в последний момент задержалась на пороге, обернулась и крикнула, обращаясько мне:

— Эй! Ну, а вы что же? Идите скорее, мне холодно!

Ура, будем считать, сонливость победила! Я мелкой рысь устремился к дому, про себя радуясь, что все так получилось…

Мы с Борисом сидели на широкой, добротной лавке, не глядя друг на друга, а хозяйка, оказавшаяся довольно миловидной, русоволосой и приветливой, наливала нам чай из пузатого медного чайника.

Все свободное место в просторной, большой комнате занимали картины, резные доски, вышивки, пучки трав, глиняная посуда, холсты, подрамники, краски. Видимо, мы попали как раз к той художнице, про которую мне говорили старухи еще в Вязьме.

— Да помиритесь вы, наконец! — не выдержала хозяйка нашего очужденного молчания. Мы переглянулись, и чуть не хором сказали:

• Предыдущая
• 37/84
• Следующая