Земля, до восстребования - Воробьев Евгений Захарович - Страница 84
- Предыдущая
- 84/168
- Следующая
Возле эстрады опрокинута огромная винная бочка, на дне надпись: "In vino veritas".
На тротуарах и на мостовой, прямо на площади, установлены столики, и всюду пьют вино, но пьяных не видать. Пожалуй, только торговка кожаными поясами под градусом. Уж слишком бесцеремонно хватала она за руки Тоскано, предлагая свой товар.
Судя по тому, как Тоскано долго искал и выбирал уединенный столик, Джаннина поняла, что ей не избежать объяснений.
- Может, отложим?
Тоскано отрицательно покачал красивой головой и пригладил волосы, отведя их с низкого лба назад.
- Очень прошу, Тоскано, не выпрашивай у меня согласия, которое может быть неискренним. Не обижайся и не сердись... Я редко крашу ресницы, но стоит утром их покрасить - обязательно в тот день плачу...
- Напрасно ты вообще красишься. У тебя такие глаза, что...
- У тебя глаза красивее моих. Но жаль, ты закрываешь глаза на многое, что нужно видеть вокруг себя. Делаешь вид, что не видишь, не хочешь видеть. Даже в Испании ничего не разглядел...
- Не думаешь ли ты, что красные откроют мне глаза? Разве они могут чему-нибудь научить? - спросил Тоскано запальчиво. - Нечему у них учиться! Довольно я походил в глупцах у тебя, хватит!
- Да я лучше старой девой пойду в ад, чем с тобой, с таким умником, в рай...
- Замолчи, Джаннина, не смей говорить так, будто ты...
- Когда я стану почтенной синьорой, - перебила его Джаннина, - то буду шнуровать корсет. Но зашнуровывать себе рот? Ты слишком доверчив, мой мальчик. Ты стремишься не познать правду, а все оправдать. Любой ценой! Даже ценой правды. В ваших газетах непрерывно твердят: "Ах, какие мы счастливые!", "Ах, какие мы справедливые!", "Ах, какие мы храбрые!" Но разве от этого что-нибудь меняется?..
- Да, мы храбрые!
Тоскано снова, как уже несколько раз до того, попытался рассказать ей о подвигах "суперардити". Он командовал взводом в Университетском городке под Мадридом, его ребята смело сражались под Брунете и на реке Мансанарес.
Джаннина не вслушивалась и прервала его:
- Недавно я прочитала в "Пополо д'Италия", что компания молодых американцев из Калифорнии поставила своей целью - нарушить как можно больше заповедей. Несколько парней и две девицы нарушили по восемь заповедей. Победила в этом соревновании пятнадцатилетняя девочка. Она изловчилась и нарушила все десять божеских заповедей. На тех ребят из Калифорнии можно смело надеть ваши черные рубашки. Будущие гангстеры и проститутки, у них девиз, как у фашистов: "Все в этой жизни дозволено!" Восторгаются тем, что запрещено католической верой!
- Твои красные - вообще безбожники.
- А сколько невинных душ погубили набожные фашисты в Испании?
- Итальянцев там погибло много. Но меня бог все-таки оставил в живых.
- После того, что сделали с Паскуале, у меня сердце болит от невыплаканных слез. Какой-то умный человек, хотя он и не называл себя умником, заметил: живые закрывают глаза мертвым, а мертвые открывают глаза живым. Вот так Паскуале открыл мне глаза на многое.
- Паскуале мечтал, чтобы мы повенчались...
Тоскано сказал сущую правду. Уже после несчастья Джаннина нашла в бумажнике Паскуале вырезанное им из газеты объявление одной туринской фирмы: "Изготовляем приданое для невест, постельное и столовое белье..."
Но мысль о Паскуале только ожесточила Джаннину, и она сказала отчужденно:
- Ты обещал о свадьбе не говорить.
Тоскано молча пил золотистое вино и как загипнотизированный глядел на правую руку Джаннины. Прежде она носила стальное колечко, и он, боясь услышать окончательный приговор себе, все не решался спросить - почему она сняла колечко? Хотелось думать - колечко снято потому, что оно оставляет на пальце черный след, грязнит кожу...
То было в самом конце 1935 года, если Джаннине не изменяет память, 18 декабря, в тот день женщины во всех городах и селениях Италии торжественно меняли свои золотые обручальные кольца. Джаннина уже была обручена с Тоскано.
Она тогда приехала из Турина в Рим, жила в недорогом пансионате на окраине города, училась машинописи и стенографии. Она помнит, как мальчишки зазывно выкрикивали: "Экстренный выпуск газеты "Мессаджеро!" Экстренные выпуски назывались "Мессаджеро роза", печатались на розовой бумаге и выходили только с важными сообщениями. В те дни "Мессаджеро роза" выходила часто, газета сообщала о победах в Абиссинии. Шли парады, митинги, гремели марши. Чтобы сплотить народ, дуче призвал итальянцев к добровольным жертвам, бросил лозунг: "Мы затянем пояса потуже!" - и обратился к итальянским женщинам с призывом отдать золотые кольца в обмен на стальные.
И вот многие матери, жены, сестры солдат приняли участие в шествии фанатичек. Джаннина тоже шла в колонне женщин, то и дело ощупывая золотое колечко у себя на руке. Бесконечную процессию римлянок возглавляла Елена, королева Италии. Джаннина старалась держаться ближе к королеве, она хорошо видела ее красивое чуть надменное лицо. Процессия дошла до пьяцца Венеция и остановилась у подножия белой мраморной лестницы. Королева поднялась к Алтаре делла Патриа, где погребен Неизестный солдат, и возложила венок. Джаннину еще дальше оттеснили от королевы, на верхние ступени лестницы сперва пускали только вдов и матерей погибших воинов. Джаннина видела, как Елена перекрестилась, поцеловала свое золотое кольцо, затем поцеловала другое золотое кольцо (кто-то почтительно шепнул, что это кольцо Виктора-Эммануила) и опустила оба кольца в чашу, стоящую на треножнике рядом с гробницей. Над чашей густо курился ладан, и запах его кружил голову, повергая Джаннину в религиозный экстаз. Кто-то из князей церкви, в красном одеянии, должно быть кардинал, благословил королеву Елену и надел ей на палец стальное кольцо.
Вот и Джаннина, превозмогая внезапное головокружение, поднялась на верхнюю ступеньку мраморной лестницы, судорожно сдернула колечко с пальца, поцеловала его и опустила в чашу; уже не видно было дна под золотыми кольцами, которые навсегда расстались с женскими пальцами и утратили их тепло. Кардинал, архиепископ, или кто он там был, благословил синьорину, надел ей на палец стальное колечко, и она, счастливая, не чувствуя под собой ног, сбежала с белой лестницы. А национальный гимн не только бил ей в уши, но, казалось, пронизывал все ее существо до корней волос, до ногтей. Оркестр карабинеров играл и играл не переставая, и церемония превратилась в бурную, восторженную манифестацию.
Сейчас Джаннине показалось, что все это было не два года назад, а в какую-то другую историческую эпоху.
Она не понимала, откуда у нее это ощущение, - может, она сама сильно изменилась за прожитые годы...
Тоскано спросил Джаннину насчет работы, она ответила, что если контора "Эврика" после Нового года закроется, ей придется искать себе работу в Турине. Она тотчас же пожалела о том, что сказала, - Тоскано не разделил ее огорчения, а даже обрадовался и оживленно стал доказывать, что ей давно пора отдохнуть.
- Ты рассуждаешь так, словно имеешь право распоряжаться моей судьбой.
- Я давно чувствую себя бесправным. Это ты имеешь на меня все права.
- В таком случае я имею и право тебя разлюбить... Улыбаться тебе без согласия души? А потом вести одинокие диалоги наедине с собой? Почему так случилось? Не знаю... Никто третий не стал на нашем пути.
И тут Тоскано потерял самообладание и начал кричать на Джаннину. Она, наверное, потому пренебрегает им, что ей слишком симпатичен бывший хозяин. Очень подозрительны ее заботы о том, чтобы он чувствовал себя в тюрьме как в богатом пансионе.
- Мелкий шпион! - процедил Тоскано презрительно.
- Он антифашист и вел тайную войну против вашего друга Гитлера. - Она из последних сил старалась говорить спокойно, не повышая голоса. - Ты унизился до неверия мне, до грязных подозрений. Но я не унижусь до попыток оправдаться в твоих глазах. Когда-то ты мне очень нравился... Потом ты стал богатеть и быстро умнеть в своем фашистском клубе. Ты все умнел, богател, умнел, а я оставалась такой же... Наверное, поэтому нам теперь трудно найти общий язык. Может, принести тебе справку из клиники о том, что я девственница?..
- Предыдущая
- 84/168
- Следующая
