Тайный брак - Коллинз Уильям Уилки - Страница 16

• Предыдущая
• 16/70
• Следующая

Более получаса ехал уже я за городом, когда, опомнившись, захотел узнать, в какое место я попал. Поспешно остановил я лошадь, повернул в противоположную сторону и поскакал на юг. У меня не хватило ни мужества, ни равнодушия, чтобы в этот день ехать одному по той же дороге, по которой мы с Клэрой так часто скакали, и останавливаться в наших любимых местах.

Не останавливаясь, ехал я до Юэля, где и остался отдохнуть.

Ночь застала меня на пути, ничто не принуждало утомлять лошадь дальнейшим переездом.

На следующий день я встал на рассвете и провел большую часть дня, гуляя по деревне, в лесу, по полям.

Ночью мною опять овладели мысли, которые я прогонял от себя в продолжение целой недели, грустные предчувствия тяготили мою душу, как иногда чувствуешь боль в теле, а не знаешь, в каком месте. Вдали от Маргреты я даже не призывал на помощь своей энергии против этого нравственного угнетения. Я только старался умерить его влияние беспрерывной деятельностью, но, не переставая ходить или ехать верхом, я не успел, однако, физическим утомлением превозмочь душевную усталость. Так проходили часы. Более всего тяготила мое сердце не необходимость ждать окончания назначенного срока, а пытка от обманов и притворства, которой я сам себе истязал своим предложением.

Вечером я уехал из Юэля и отправился по дороге в наш отель, но, приехав довольно поздно в Ричмонд, остался там ночевать, с тем чтобы там провести и следующее утро. В Лондон я возвратился после полудня и, не заезжая домой, прямо отправился в Северную Виллу.

Меня преследовало мрачное расположение духа; вид дома, где жила Маргрета, близость часа, когда должна решиться моя судьба — даже все это не оживляло меня, не выводило душу мою из оцепенения.

На этот раз я нашел в гостиной мистера и мистрис Шервин, ожидавших меня. На столе подле сладкого пирога я увидел бутылку хереса, который с такою настойчивостью предлагался мне в предшествующую встречу. Мистрис Шервин резала пирог, когда я вошел, а ее супруг критическим взором следил за этой операцией. Я заметил, что пальцы бедной женщины, пальцы исхудалые, мягкие, как воск, дрожали, управляя ножом под взором своего мужа.

— Очень рад вас видеть, по совести, очень счастлив, мой любезный сэр, — сказал мистер Шервин, с приветливою улыбкою подавая мне руку. — Позвольте представить вам мою лучшую половину, мистрис Шервин.

«Лучшая половина» подскочила, словно на пружинах, и сделала мне реверанс, оставив нож воткнутым в пироге. Бросив на нее суровый взгляд, мистер Шервин поспешно вынул нож из пирога и почти с гневом положил его на поднос.

Бедная мистрис Шервин! Я почти не обратил на нее внимания, когда видел ее в омнибусе с дочерью, теперь я как будто видел ее в первый раз. Очень естественно, что женщины обладают в высшей степени больше мужчин даром передавать свои чувства. Счастливая женщина таинственно разливает вокруг себя лучи счастья, она оказывает влияние, подобное прекрасному солнечному дню. Точно так же справедливо и то, что грусть несчастной женщины непременно заразительна, даже когда она молчит. Мистрис Шервин была именно такого рода женщина. Бледность ее нежной и прозрачной кожи, ее голубые глаза, большие, кроткие и влажные, ее робкое, тревожное, испуганное обращение, смесь напрасного колебания и невольной, нервной живости, заметная в каждом ее движении, — все это были ясные признаки, обличавшие стесненную жизнь, непрерывные опасения, слабый и смирный характер, исполненный великодушных и симпатичных стремлений, осужденный на вечное колебание во мраке пугливой совести. В этом лице с впалыми щеками, прозрачной нежности, в этом болезненном вздрагивании и в порывистой живости движений, в этих слабых звуках ослабевшего и дрожащего голоса — во всем этом я открыл одну из тех сердечных, грустных драм, которые не пишутся, но ежедневно разыгрываются в тайном театре семейного очага, — драмы, происходящие во мраке, который сгущается с каждым днем все больше и больше, пока, наконец, смерть медленно, со дня на день, складка за складкой, опустит черный занавес, за которым все исчезает. — Какая у нас стоит прекрасная погода! — сказала мистрис Шервин едва слышным голосом и не сводя своих печальных глаз с мужа, как будто чтобы удостовериться, точно ли она имеет право произнести также жалкую пошлость. — Чудесная погода, нельзя не сознаться в том, — продолжала несчастная женщина, так робко, как ребенок, в первый раз повторяющий свой урок при постороннем человеке.

— Погода очаровательная. Мне хотелось наслаждаться ею в деревне, и я провел эти последние дни в окрестностях Юэля, еще не знакомых мне.

Минута молчания, мистер Шервин откашлялся, вероятно, это был условный между ними знак, потому что мистрис Шервин вздрогнула и пристально на него посмотрела.

— Кажется, доброй хозяйке следовало бы предложить такому дорогому гостю рюмку вина и кусок пирога, — сказал он. — От этого, кажется, не расстроилось бы ваше здоровье.

— О! Простите меня, добрый друг! Будьте уверены, что это происходит от рассеянности.

Она тотчас стала наливать вино, и ее рука так сильно дрожала, что все время горлышко бутылки стучало о края рюмки. Хотя мне ничего не хотелось — ни пить, ни есть, однако я тотчас же принялся за то и другое из сострадания к расстроенному виду мистрис Шервин. Если б в эту минуту подали бы мне какую-нибудь микстуру, я так же бы скоро проглотил и ее.

Мистер Шервин налил себе полную рюмку вина, поднял ее кверху, как бы любуясь вином на свет, и сказал:

— За ваше здоровье, сэр, за ваше доброе здоровье!

И он отпил вино с видом знатока и причмокивая губами.

Его жена все время смотрела на него с глубочайшим подобострастием.

— Что же вы сами, мистрис, ничего не покушаете?

— Мистрис Шервин, — подхватил муж, не давая ей говорить, — никогда не пьет вина и не может есть сладкого пирога.., у нее такой слабый желудок… Прошу вас, еще рюмочку. Ведь это настоящий херес, который мне обходится по шести шиллингов бутылка, стало быть, хорош!.. И действительно, первого сорта херес. Ну что делать? Если нельзя уже вас уговорить выпить еще рюмочку, то потолкуем о нашем деле. Ха! ха! ха! Вот как я говорю — о нашем деле!.. Надеюсь доставить вам тем удовольствие.

Мистрис Шервин закашлялась, у нее был сухой, слабый кашель, как будто давивший ей горло.

— Вот вы опять кашляете! — сказал он, быстро повернувшись к жене. — Опять кашель, а шесть месяцев лечитесь!.. Счет-то за лекарства в продолжение полугода порядочно вытащил у меня денег, а пользы никакой.., да, пользы никакой, мистрис Шервин.

— О, мне гораздо лучше, покорно благодарю.., это я только так.

— Итак, сэр, в тот же вечер, когда мы с вами расстались, я имел, так сказать, объяснение с моей милой дочерью. Разумеется, она немного сконфузилась и пришла в некоторое замешательство, по совести. Ведь это дело серьезное, само собою разумеется, в такие годы такой решительный шаг… Малоизвестный шаг, от которого зависит все будущее счастье!

Мистрис Шервин поднесла платок к глазам, вероятно, долгой практикой в жизни она выработала способность плакать тихо. Однако ее движение тотчас привлекло внимание ее мужа, и, по правде сказать, в его взгляде ничего не было симпатичного.

— Ах, Боже мой! Мистрис Шервин, что за необходимость принимать вещи с таким плачевным видом? — сказал он с негодованием. — Маргрете не грозит ни несчастье, ни болезнь. Какая же тут помеха? Клянусь честью, вы всегда хлопот наделаете.., и еще в присутствии гостей. Гораздо лучше будет, если вы оставите нас в покое переговорить о деле… Вы всегда вмешиваетесь в дело, а по-моему, только мешаете.

Без возражения мистрис Шервин хотела уйти. Мне от души было жаль ее, но я ничего не мог сделать.

Повинуясь первому побуждению, я встал, чтоб отворить ей дверь, и в ту же минуту раскаялся. Ее замешательство до такой степени увеличилось, что она ударилась ногой о стул и не в силах была удержать стона от боли. Она ушла.

Мистер Шервин налил себе еще рюмку вина, не обращая внимания на ее уход.

• Предыдущая
• 16/70
• Следующая