Тайный брак - Коллинз Уильям Уилки - Страница 56

• Предыдущая
• 56/70
• Следующая

— Понимаю, — сказал Ральф. — Точно так бывает с иными женщинами, которые бросаются в омнибус, который едет совсем не в их сторону, проходя мимо того, в котором именно следовало бы ехать.

— Ну точно так… В комнате было немного темно, и она поняла свою ошибку только тогда, когда низко наклонилась к больному, который в это время лежал лицом в другую сторону, но сестра милосердия подошла к ней и отвела к нужной кровати. Тут, по рассказам сестры, произошла совсем другая сцена. Взглянув на лицо больного, она чуть было не упала в обморок, но Тюрнер вмиг успокоил ее. Он положил свою руку на ее руку, шепнул ей что-то, и она тотчас остановилась неподвижно, побледнев как полотно. Первое, что он сделал, было то, что он дал ей листочек бумажки и холодно сказал ей, чтоб она отправилась сейчас же по данному адресу и пришла бы опять в больницу тотчас, как только поукрепится в своей решимости. Тогда она ушла.., и неизвестно куда.

— Но не приходил ли еще кто-нибудь осведомиться, куда именно она ушла?

— Приходил какой-то господин, называвший себя ее отцом. Он вел себя как сумасшедший. Он приходил час спустя после того, как она ушла, и верить не хотел, чтобы мы действительно не могли дать ему сведения об этой посетительнице. А почему мы могли знать о ней? Этого Тюрнера — которого, должен сказать, он называл Маньоном или чем-то в этом роде — он осыпал такими ругательствами и проклятиями, что мы принуждены были не впускать его к нему и выпроводить вон. От самого Тюрнера нельзя было и ожидать объяснений, но я подозреваю, что раны, полученные им, — результат ссоры его с отцом по поводу дочери. По правде сказать, славная ссора, как между дикими зверями, судя по последствиям… Извини, но твоему брату, кажется, дурно… Я боюсь, — прибавил он, обращаясь ко мне, — боюсь, что в этой комнате слишком спертый воздух для вас.

— Нет, право, нет… Я только что начинаю оправляться после опасной болезни… Прошу вас, продолжайте.

— Мне остается очень немногое вам досказать.

Отец ушел в таком же бешенстве, как и пришел, дочь не показывалась с тех пор. Но, судя по тому, что мне передали, она непременно должна прийти — непременно, если она желает видеться с ним, потому что он, по-видимому, раньше двух недель не сможет выйти отсюда. Ему стало хуже оттого, что он беспрерывно пишет письма, мы боялись, чтоб у него не обнаружилось рожи, однако опасность миновала.

— Но самое главное для нас — узнать, где теперь живет эта женщина, ее адрес. Нет ли средства — мы за это хорошо заплатим — нельзя ли уговорить какого-нибудь расторопного служителя следовать за ней, когда она опять появится здесь?

Бернар задумался на минуту.

— А вот я переговорю с привратником, когда вы уйдете… Если только ты дашь мне право обещать требуемую награду…

— Даю тебе полное право, старый товарищ. Нельзя ли дать мне перо и чернила? Я написал бы тебе адрес брата для того, чтоб ты мог тотчас же сообщить ему полученные сведения.

Бернар пошел в другую комнату за требуемыми предметами. Ральф шепнул мне:

— Если он напишет на мое имя, то госпожа *** увидит письмо. Она самая милая особа из своего пола, но если попадется к ней в руки письмо на мое имя с указанием адреса какой-то женщины, клянусь честью… Ты понимаешь, Сидни?.. Притом же тебе легко передать мне полученные известия от Джэка. Надейся же, клянусь честью! Все благополучно, ветер попутный, мы летим по течению.

Бернар принес все нужное для письма. Пока Ральф писал, его друг говорил мне:

— Надеюсь, что вы не заподозрите меня в желании вмешиваться в чужие тайны, если я, — предполагая, что только дружеское участие заставляет вас заниматься Тюрнером, — посоветую вам установить за ним строгий надзор, когда он выйдет из больницы. Или в его семействе бывали уже случаи помешательства, или полученные ушибы затронули его мозги. По закону он имеет право быть выписан из больницы, потому что может сохранять внешне полное самообладание в житейских делах. Но в нравственном отношении, я убежден, это самый опасный сумасшедший: его мания основана на постоянной идее, не оставляющей его ни день, ни ночь. Я готов держать большое пари, что ему суждено умереть в тюрьме или в сумасшедшем доме.

— С своей стороны я тоже могу биться об заклад, что если он вздумает тревожить нас своим сумасшествием, то мы именно и запрем его туда, — сказал Ральф. — Вот тебе адрес, а теперь мы не станем более отнимать у тебя время. Я нанял квартиру в Бромптоне, Джэк. Вы непременно должны с Сидни обедать у меня, лишь только готова будет моя квартира.

Мы простились с Бернаром. Проходя через вестибюль, мы были встречены каким-то господином в белом халате, который сказал Бернару:

— У больного в палате Виктория обнаружилась, наконец, горячка. Сегодня появились все симптомы.

— Чего?

— Самого злокачественного тифа.., и сомнения никакого нет. Взгляните сами.

Я видел, как вздрогнул Бернар, и взглянул на брата.

Ральф пристально посмотрел на друга и воскликнул:

— В палате Виктория… Да ты сейчас, кажется, сказал…

Он замолчал, лицо его странно изменилось, потом он отвел Бернара в сторону, говоря:

— Мне надо у тебя спросить: кровать, где лежит больной в тифе, та самая или другая?..

Остальную часть фразы я не слыхал, потому что они удалились.

Несколько минут они говорили тихо, после чего опять подошли ко мне.

Бернар объяснял брату разные варианты заражения тифом.

— По-моему, — говорил он, — или, скорее, по мнению тех, с кем я согласен, обычно заражению подвержены легкие: достаточно подышать в зараженной атмосфере непосредственно вокруг больного, чтобы тотчас же заразиться этой болезнью, если только есть расположение к тому в организме человека. Известно, что это расположение очень усиливается нравственной тревогой или внутренней слабостью, но в настоящем случае — при этих словах, он взглянул на меня — вероятность заражения или незаражения одинакова, по крайней мере, в настоящем течении болезни трудно что-нибудь предсказать.

— Ты напишешь мне, лишь только узнаешь что-нибудь наверное? — сказал Ральф, пожимая ему руку.

— Тотчас же, даю тебе слово. Адрес твоего брата у меня.

Мы расстались.

Ральф был необыкновенно задумчив и встревожен, когда мы возвращались домой.

Он торопливо простился со мной, как только мы подошли к моей квартире, ни слова не сказав о нашем посещении больницы.

Прошла неделя, я не получал никакого известия от Бернара. В это время я очень редко виделся с братом, который был занят своим переселением в новую квартиру.

В конце недели он зашел ко мне сказать, что уедет из Лондона на несколько дней. Отец просил его съездить в поместье, находящееся в графстве ***, и подзаняться там делами, связанными с обработкой земли, с чем он обязан был познакомиться как будущий наследник.

Ральф вполне сохранил свое прежнее отвращение ко всем счетам, управляющим и адвокатским совещаниям, но из благодарности к отцу за все милости, которыми он осыпал его с самого возвращения в Англию, он считал своим долгом изменить свое отношение. Он не думал оставаться в поездке больше трех дней, но горячо убеждал меня тотчас написать ему, лишь только получу я известие из больницы.

В эту неделю Клэра два раза навещала меня, украдкой ускользнув из дома. Как всегда, она проявляла ко мне нежнейшую любовь, так просто, так естественно подавая мне пример душевного спокойствия и ясности и стараясь поддержать во мне надежду. Но несмотря на все ее усилия, я со страхом видел, что на лице ее выражались та же грусть и безнадежность. Не желая волновать ее, Ральф не говорил Клэре ни о нашем посещении больницы, ни о наших действиях, боясь усилить ее тревогу, которая, очевидно, подрывала ее здоровье. Когда Клэра была у меня в третий раз, то, прощаясь со мной еще с большей грустью, чем прежде, она не в силах была скрывать ее. Я не думал тогда, что звуки этого чистого, нежного голоса в последний раз раздавались в моих ушах перед отъездом моим в западную часть Англии, где я теперь пишу…

• Предыдущая
• 56/70
• Следующая