Годы эмиграции - Вишняк Марк - Страница 16

{48}

ГЛАВА III

Вместо фронтовой гражданской войны другие формы борьбы с большевиками в России. - Публицистика как главное занятие в Париже. - Отношение к восстанию в Кронштадте, НЭП, мирному договору с Польшей, англо-советскому договору, к голоду в России. - Неумирающие иллюзии. - Пересмотр своего прошлого эсерами в России и в эмиграции, кадетами, левыми и правыми, и другими. Земско-городское и другие объединения, общественные, профессиональные, научные. - Созыв Совещания членов Всероссийского Учредительного Собрания. Его Исполнительная Комиссия. - Состав, деятельность, судьба.

В Париже 20-х годов наша и, в частности, моя политическая работа или то, что ею называлось, была незначительной. Я соучаствовал в ней с другими, выступал порой на публичных собраниях с докладами или в прениях по докладам других, писал статьи на политические темы - и только. Второстепенная роль, которой я ограничивался, объяснялась разными причинами. Прежде всего объективными - положением эмиграции. Но были и причины субъективные. При почти одинаковой, хотя и разной, образованности, в ближайшей нашей среде между друзьями и единомышленниками произошел "естественный отбор". Старшие по возрасту и партийной иерархии, авторитету и популярности - Авксентьев, Руднев, Фондаминский, Зензинов - заняли руководящее положение. Да и ряд политических вопросов, близких сердцу моих друзей - судьбы социалистического интернационала, разнообразные формы помощи, благотворительности, просвещения и т. д., как ни почтенны и достойны признания они были, меня мало увлекали. К тому же ораторствовать публично мне, хоть и приходилось, и даже нередко, - не было моей "стихией". Даже лекции и доклады я читал без особой охоты. Устному слову я предпочитал написанное и напечатанное, и только в ответном или заключительном слове доклада я бывал в себе уверен.

И так произошло, что я с головой должен был погрузиться как раз в литературную работу, направленную на политические цели, но допускавшую некоторое обособление или отчуждение. "Современные Записки" выходили сначала ежемесячно объемом страниц в 300, потом стали двухмесячным и даже трехмесячным журналом объемом до 600 страниц. Первый номер вышел в ноябре 1920 года, последний, семидесятый том, в начале 1940 года, когда Гитлер уже вторгся во Францию. За это время, особенно в первые пятнадцать лет, журнал стал главной моей заботой, местом приложения {49} большей доли моего труда, времени и духовных интересов. И не потому, что вне "Современных Записок" я ничего более важного и ценного не видел, подобно моему другу и пестуну журнала Фондаминскому. А по гораздо более прозаической причине: как недруги и друзья журнала, так и я, были далеко не уверены, что нашей коллегии удастся справиться с организацией и ведением толстого журнала в условиях эмигрантского быта. В частности, я опасался за себя лично, как бы не ударить лицом в грязь.

Никто из нас не был профессиональным редактором и даже публицистом. Все пописывали - одни больше, другие меньше. Я бывал и редактором и писал больше и чаще своих коллег, но тоже не был уверен, что сумею поставлять из книжки в книжку статьи на злободневные темы, которые не устареют к моменту, когда очередная книга дойдет до читателя. Как отмечено в воспоминаниях о "Современных Записках", я инстинктивно пришел к тому, что сделал текущие события поводом или предлогом для рассуждения на общие темы - политические, правовые, мировоззренческие, - если не вечные, то всё же менее подверженные воздействию момента.

Одновременно с этой главной для меня работой, продолжалось и участие в, так называемой, политической деятельности, - не приносившей видимых результатов. Расчеты на возможность воздействия на решения Конференции мира оказались иллюзорными. Наше обращение к ней, как и ряд обращений Политической Комиссии и других русских организаций, не имели никакого результата. Неудача, однако, не обескураживала неудачников.

Появление наше в Париже совпало с разгаром фронтовой гражданской войны в России, с переменным счастьем для сражавшихся. В прямом соответствии с положением на фронте находилась и внешняя политика былых союзников России: более примирительная к большевикам при отступлении "белых" и более твердая и "принципиальная" при неудачах "красных".

С течением времени фронтовая борьба стала сокращаться и замирать. Борьба принимала новые формы, недовольство населения, особенно крестьянского, стало всё чаще выливаться в открытые восстания. Они возникали повсеместно - на окраинах, в Сибири, в центральных губерниях, захватывая иногда до пяти уездов одновременно. Отчет ВЧК насчитывал в 1918 году до 245 подавленных восстаний; за первые семь месяцев 1919 года произошло 99 восстаний в 20 губерниях Центральной России и 114 восстаний в 12 губерниях той же центральной России за первые три месяца 1921 года. Описывая, "как вооружалась революция", Троцкий уже в 1919 году отмечал: "Волна бессмысленных, бесцельных, но нередко крайне кровавых мятежей прокатилась весной прошлого года по частям Красной армии. Растерянность и смутное недовольство значительной части крестьян и солдат заражали даже наиболее отсталую часть рабочих". (Том II, стр. 188).

Полустихийные крестьянские восстания достигли апогея и поразили своей неожиданностью воображение всего мира, не исключая и коммунистов, когда вспыхнуло восстание прославленной "красы {50} и гордости" Октября кронштадских матросов. Восстание было необычным как по составу участников, так и по требованиям восставших. Они пошли на риск жизнью и свободой, чтобы добиться переизбрания Советов, точнее - для создания не существующих надуманных Советов без коммунистов. Это граничило с революционным героизмом и одновременно - с предельной наивностью и утопизмом, будучи равнозначным предъявлению требования к компартии отказаться от ее привилегий и радикально изменить советскую систему, то есть покончить политическим самоубийством.

За этими событиями мы могли следить и о них судить лишь из парижского далека. Но огромное их значение было бесспорно. Не только засевшие в Кремле и невольные эмигранты были кровно в них заинтересованы. Они оказывали прямое влияние и на политику союзников в отношении к Советской России. Восстание в Кронштадте и факт беспощадного его подавления опровергли доводы скептиков и маловеров, отвергавших стремления русских людей к освобождению от большевистского ига. И самые благоразумные и осторожные стали строить оптимистические прогнозы. Не стану называть имен - очень громких. Скажу за себя, что при всем скепсисе, к которому меня приучил опыт прошлого, и я допускал, что, может быть, наступает начало конца большевистской диктатуры. Это ощущение более определенно и рационально выразилось в очередной статье в "Современных Записках", которой я, по обыкновению, пытался придать характер "внутреннего обозрения" происходившего в России и которая была посвящена "Кронштадту". Она заканчивалась словами: "Безрадостно настоящее положение в России. Темно и загадочно ее будущее. Но первый благовест ее близкого освобождения от большевистской анархии уже раздался ... Народ идет. Да свершится воля его! Да утвердится народовластие!"

Звучало это торжественно, даже помпезно, но оказалось столь же иллюзорным (Это не могло ускользнуть от острого анализа М. А. Алданова, и в статье "Проблема исторического прогноза" в редактированном мною сборнике "Современные проблемы", Париж, 1922 г., он не без сарказма, но, как всегда, с основанием, упомянул и о моем "прогнозе", на ряду с другими, давними и современными. Существо статьи сводилось к историческим иллюстрациям неоправданности делавшихся прогнозов, к которым Алданов в конце статьи прибавил свой собственный, пока что разделивший судьбу всех тех, которые он изобличал. По мнению Алданова, "в общем можно с полной уверенностью сказать, что в России не будет системы двух партий. ... Можно с полной уверенностью сказать, что у нас есть почва для добрых пятнадцати политических партий". И он наметил эти партии: а) большевики, б) две или три социал-демократические партии, в) две или три партии, вышедшие из партии социалистов-революционеров, г) партия народных социалистов, д) радикально-демократическая партия (оттенка Милюкова), е) национально-либеральная (одна или две),