Последний солдат Третьего рейха - Сайер Ги - Страница 23

• Предыдущая
• 23/112
• Следующая

– Боже правый, – произнес сержант. – Да здесь никого. Невероятно.

Презирая опасность, он взгромоздился на самую вершину горы динамита и начал проверять номера на коробках, указывавшие, куда их направлять. А мы стояли и смотрели на него, подобно обреченным узникам, расставив ноги, с пустыми головами, ожидая приказов. Прибежали двое перемазанных в грязи солдат. Сержант начал им что-то кричать. Несмотря на грохот орудий, они отдали честь.

– Это вы здесь караульные?

– Да, герр сержант, – ответили они в унисон.

– Так где вас носило?

– Зов природы, – сказал один из караульных.

– Пошли сразу двое? Болваны! Тут такое творится, не до шуток. Назовите свои имена и соединения.

Сержант и не думал спускаться.

Про себя я проклял его: свинья, даже здесь думает о дисциплине, стоит там, готовит рапорт, как будто не происходит ничего особенного. Новые взрывы, прозвучавшие совсем близко, бросили нас на землю, лишь один сержант не обращал на них внимания.

– Зачищают наш тыл, – сказал он. – Выпустили небось свою чертову пехоту. Ну, что стоите, забирайтесь сюда и помогите мне.

Парализованные страхом, мы вскарабкались на жерло вулкана. Вспышки, освещавшие все вокруг, придавали нашим фигурам трагический облик. Через несколько минут мы уже бежали со всех ног, груженные тяжелыми ящиками.

Начался рассвет. Вспышки были почти не видны, горизонт окутало густым дымом. К полудню начала стрелять и наша артиллерия. Мы бегали, выполняя то один приказ, то другой, хотя и валились с ног от усталости. Помню, с Гальсом и Ленсеном мы сидели на краю огромной воронки, прислушиваясь к разрывам мощных снарядов. Два дня подряд мы практически не спали. Продолжалась все та же пляска смерти. Мы несли в убежища, наполовину наполнившиеся водой, все больше раненых; их клали тут же на срубленные из бревен носилки. Полевые медики оказывали первую помощь. Вскоре госпитали, в которых не прекращались стоны раненых, оказались переполнены; новых пришлось класть под открытым небом, прямо на грязь. Хирурги проводили операции на умирающих то здесь, то там. Человеческие обрубки состояли из крови и грязи.

На утро третьего дня бой стал еще более напряженным. Мы валились с ног от усталости. Обстрел продолжался до наступления темноты, а затем сразу же прекратился. По всему фронту виднелись облака дыма. Мы постоянно ощущали присутствие смерти: это был не просто запах разлагающихся трупов, а именно запах, исходящий от смерти, когда число убитых достигает запредельной величины. Все, кому приходилось пройти через такие бои, знают, о чем я говорю.

От двух из восьми изб, составлявших наш лагерь, остался один пепел. Оставшиеся были переполнены ранеными. Лаус, у которого было доброе сердце, разрешил каждому два часа сна. Мы валились прямо на землю, там, где стояли, как будто внезапно усыпленные. Когда время отдыха проходило и нас будили, казалось, мы спали всего несколько минут.

И снова приходилось носить агонизирующих калек или рыться на обожженных трупах, выискивая бляхи с номером. Их потом высылали семьям на Родину с надписью: «Пали смертью героя на поле боя во имя славы Германии и за фюрера».

Несмотря на тысячи убитых и раненых, на следующий день после прекращения стрельбы сражение на Дону немцы отмечали как свою победу. Рты умирающих раскрывали, чтобы и они насладились ею, напившись водки. По всей длине тридцатикилометрового фронта генерал Жуков и его «сибирская» армия, только что ставшая причиной разгрома немцев под Сталинградом, пытались прорвать линию фронта на Дону к югу от Воронежа. Но отчаянные атаки русских разбивались о наши непреклонно стоявшие боевые ряды. За эту неудачную попытку заплатили жизнью тысячи советских солдат, но и нам она обошлась очень дорого.

Тем вечером уехало три четверти моей роты. Грузовики были переполнены ранеными, лежавшими чуть ли не друг на друге. На некоторое время я остался без Гальса и Ленсена. Дружба на войне дорогого стоила: может быть, ей способствовала общая ненависть, сплотившая людей. В обычной мирной жизни о такой дружбе и помыслить было невозможно. Теперь же я оказался с парой солдат, с которыми, возможно, и было интересно поговорить, но перекинуться словом мне так и не удавалось. При первой возможности я ушел от них, уселся в грузовике и попытался собраться с силами.

Ранним утром следующего дня раздался сигнал сбора. Я открыл глаза. В кабине грузовика оказалось отличное ложе: наконец-то я хоть немного поспал. Но от усталости мои мышцы одеревенели, и, несмотря на сон, потом я с трудом поднялся на ноги. Выбравшись наружу, ту же усталость читал на лице каждого.

Даже про Лауса нельзя было сказать, что он брызжет энергией. Он, как и остальные, проспал в обнимку с ящиками. Лаус сообщил, что мы отправляемся на запад. Вначале мы должны быть готовы оказать помощь саперам в погрузке или уничтожении того, что нельзя захватить с собой. Мы собрались у большого чайника, из которого нам наливали горячий напиток, который даже и не пытались назвать кофе, а затем пошли к саперам.

Весь вермахт на западном берегу Дона получил приказ отступать. Нас послали зачистить всю территорию, оставляемую войсками. Был дан приказ брать все, что возможно увезти. Врагу ничего не должно достаться. Кажется, уезжали все. На запад маршировали длинные цепочки пехотинцев, перемазанных грязью. Зачем было героически сопротивляться целых три дня, а затем отступать, мы так и не смогли понять.

Большинство из нас и не подозревало, что на Восточном фронте с января произошли крупные перемены. После падения Сталинграда в результате мощного наступления советских войск им удалось достичь пределов Харькова, перейти Донец и взять направление на Ростов, отрезав немцам пути наступления с Кавказа. Расположенным там германским войскам пришлось отходить к Азовскому морю, неся тяжелые потери. Газета «Восточный фронт» сообщала, что под Харьковом, на Кубани и даже в Анапе идут напряженные бои.

Поскольку большинство солдат имело смутное представление о географии России, мы и понятия не имели, что происходит. Тем не менее одного взгляда на карту было бы достаточно, чтобы понять, что западный берег реки Дон представляет собой крайнюю восточную точку германских позиций на территории России. К счастью для нас, верховное командование отдало приказ об отступлении еще до того, как русские войска, замкнув клещи с севера и юга, отрезали бы нас от баз, расположенных в Белгороде и Харькове. Дон больше не являлся нашей линией обороны. От мысли о том, что мы могли бы оказаться в западне, как защитники Сталинграда, у меня холодело в жилах.

В течение двух дней пехотинцы уходили: либо на своих двоих, либо на грузовиках. Вскоре в почти полностью опустевшем лагере осталось лишь небольшое танковое подразделение роты. Аэродром люфтваффе являл собой странное зрелище: тысячи грузовиков, танков, тракторов и людей, копошащихся среди грязевых потоков.

А мы оказались в эпицентре этого сиропа: в нашу задачу входило распределение оставленных припасов. С нами работали саперы: они готовились взорвать боеприпасы, которыми мы обложили сараи, прикрепив к их каркасам остатки восьми сломанных грузовиков. К полудню мы подготовили настоящий фейерверк. На воздух взлетели повозки, сани и избы; все они сгорели. Две крупнокалиберные гаубицы, которые не удалось вытащить из трясины с помощью тракторов, также следовало уничтожить. Мы заталкивали в дула первую попавшуюся взрывчатку и как следует заделывали отверстие. От взрывов гаубицы раскололись пополам, во все стороны посыпалась смертельная шрапнель. А нас переполняла какая-то тихая радость. Вечером на территории лагеря обнаружили нескольких советских разведчиков, появившихся здесь, чтобы разузнать, что творится. Войска, прикрывавшие танковое подразделение, подали сигнал о том, что на нескольких направлениях враг проник на бывшие немецкие позиции. Спешно был дан приказ об отступлении. Мы уже не могли дальше удерживать нажим русских. В последний час перед отправлением мы попали под легкий артиллерийский обстрел. А затем отправились в путь.

• Предыдущая
• 23/112
• Следующая