Последний солдат Третьего рейха - Сайер Ги - Страница 41

• Предыдущая
• 41/112
• Следующая

– Думаешь, мы сумеем здесь поспать? – спросила она.

– Кто знает. В любом случае…

– Вдруг нас обнаружат. Будут неприятности… О чем она думала?

– Да наплевать. Я слишком устал.

Паула, облизавшая пораненный палец, ничего не сказала. Я готов был сразиться хоть с Богом, хоть с дьяволом. Я обнял ее и страстно поцеловал; ее руки гладили мои волосы. Мы хотели вернуть то, что не удалось осуществить днем, но усталость взяла свое, и мы погрузились в сон.

Весь следующий день мы провели на спасательных работах. Чтобы более или менее наладить жизнь города, понадобилась неделя. Однако уже вечером нас сменили новые отряды добровольцев. К счастью, мне не дали никаких особых поручений.

Прошло еще два дня. Я не отходил от Паулы. Каждый день приносил из привезенной отцом посылки новую порцию шоколада и сигарет. Город зализывал раны и хоронил мертвецов. По улицам тянулись длинные погребальные процессии. Однако все уже возвращалось к своему обычному ритму.

В моем распоряжении оставалось пять дней. Паула делала все, чтобы отвлечь меня. К счастью, больше налетов не было. У Нейбахов выбило стекла и разрушилась крыша. В ста пятидесяти ярдах, на площади, упали бомбы: теперь она напоминала улицу в Минске.

У матери Паулы, с которой я встретился, закрались подозрения: ведь мы с ее дочерью не расставались ни днем, ни вечером. Но она понимала, в какое время мы живем, и не особенно протестовала. Однажды Паула, у которой было больше денег, чем у меня, повела меня в кино. Мы смотрели фильм «Необъятное море», в основу которого легло стихотворение о водяных лилиях.

Так мы прожили до последнего моего дня в Берлине. Я должен был прибыть на Силезский вокзал в семь часов вечера. Наше прощание с Нейбахами было трогательным. Они понимали, что я хочу провести оставшееся время с возлюбленной. Фрау Нейбах убедила меня взять теплый пуловер, который когда-то носил Эрнст. Ее муж подарил мне сигары, мыло и две коробки консервов. Они обняли меня и заставили пообещать, что во время следующего отпуска я навещу их. Я заверил их: так и будет, я буду время от времени присылать им весточки. Со своей стороны, я попросил их позаботиться о Пауле.

– Ты ведь ее любишь? – спросила меня фрау Нейбах.

– Конечно, фрау Нейбах. – Я попытался произнести эти слова спокойно, но мои чувства готовы были выплеснуться наружу.

Я расцеловал их и ушел. Фельдфебель позволил Пауле пойти в казармы и помочь мне упаковать пожитки.

От горя у меня сжималось горло. Сколько времени пройдет, прежде чем я снова увижу Паулу? Мы без конца повторяли, как любим друг друга, и нам слегка полегчало. Через три-четыре месяца мне наверняка дадут новый отпуск, а Паула конечно же будет ждать меня. Она клялась, что будет писать мне каждый день, что совсем скоро мы будем принадлежать друг другу, что мы поженимся. Ее губы во время поцелуев тысячу раз повторяли мне эти слова. Война уже скоро закончится: ведь так дальше продолжаться не может. Мы не выдержим такой зимы, как в прошлом году. Все сполна натерпелись, бои придется прекратить. В этом мы были уверены.

Мы добрались до Силезского вокзала и здесь узнали, что из-за бомбардировок перрон, с которого отправлялся поезд, перенесли на полкилометра. Паула шла рядом со мной и, несмотря на обуревавшие ее чувства, улыбалась. Она несла с собой гостинец, который хотела отдать в последнюю минуту. На платформе красовались знамена в честь солдат, возвращающихся на Восточный фронт. Перед первым вагоном поезда на Познань мы остановились. Я поправил ранец и, повернувшись, увидел отчаянное лицо Паулы.

– Не печалься, любимая. Я так тебя люблю.

Я долго стоял так, не выпуская ее рук, и не мог ничего сказать. Я хотел бы обнять ее, но в общественных местах это было запрещено. Мимо проходили люди. На покрытом цементом перроне раздавались шаги солдат. Мир исчез для меня, оставалась одна Паула.

Вот и наступило время отправки. По моему телу пробежала дрожь, задергались пальцы. Смотритель в красной фуражке прошел по платформе и объявил станции: Познань, Варшава, Люблин, Львов, Россия. Эти слова доконали меня. Я с трудом собрался с духом.

– Паула…

Железнодорожник продолжал называть далекие пункты, в которые направлялся поезд.

– Паула… Как я буду жить без тебя?

– До свидания, любимый, – прошептала Паула. По лицу ее катились слезы.

– Паула, прошу… не плачь… умоляю… Ты же знаешь, я скоро вернулсь.

– Знаю, любимый. До свидания, Гиль. По другой платформе прошел взвод солдат, распевавших во все горло:

– Слышишь, Паула… даже в песне поется о возвращении. Послушай…

Чувства душили меня. Я вернусь – вернусь только потому, что меня ждет Паула. Вот о чем поется в песне. И тут раздался сигнал отправления. Все кончено. Я прижал к себе Паулу и изо всех сил обнял ее.

– Займите свои места! Скорее! Скорее! Уезжающие, займите места в поезде! Внимание! Пассажиры, займите свои места! Внимание!

– Я люблю тебя, Паула. Мы скоро увидимся. Не плачь. Смотри, какой прекрасный день! Разве можно плакать в такой день!

Но Паула была безутешна. Я сам готов был разрыдаться. Вагоны поезда дернулись. Я вскочил на подножку. Паула махала рукой. Стоявшие на платформе люди плакали. Солдаты высунулись из вагонов. Пока поезд набирал скорость, Паула бежала за нами. Но в конце концов она отстала.

– Мы скоро увидимся, любимая!

Стоял такой прекрасный день; можно было подумать, что мы уезжаем на пикник. Еще долго я стоял на подножке и смотрел, как уменьшается силуэт возлюбленной. Наконец он исчез, исчез навсегда. Я вернусь, вернусь… Но я так и не вернулся. Я никогда больше не увидел Паулу, Берлин, Клерингштрассе и Нейбахов.

Война помешала мне выполнить свое обещание, когда же настал мир, оно потеряло цену. Франция жестоко напоминает мне об этом. Прости меня, Паула. Не я один виноват. Ты сполна познала горести войны, страх, боль. Может быть, ты тоже выжила. Всем сердцем я желаю, чтобы это было так. Тогда ты тоже вспомнишь обо мне. Война покончила с Берлином, с Германией, с Клерингштрассе, может быть, с Нейбахами, – но не с тобой, Паула, не с тобой: это было бы слишком… Я ничего не забыл. Закрыв глаза, я вспоминаю мгновения, которые мы провели вместе. Я снова слышу твой голос, ощущаю запах твоей кожи и сжимаю твою ладонь в своей…

Я остался стоять в коридоре переполненного поезда. Не теряя ни секунды, открыл коробочку, которую дала мне Паула при расставании. В ней лежали две пачки сигарет, которые я подарил ей: их привез мне отец. Отец не курил, наверное, он годами собирал сигареты от случая к случаю. В коробочку Паула вложила короткую записку и свою фотографию. В записке она выражала надежду, что сигареты будут мне подспорьем в трудные минуты, которых впереди у меня еще много. Наверное, я раз десять перечитал записку, прежде чем засунул письмо и фотографию в пропуск.

Поезд двигался не спеша. Все погрузились в печальные размышления. Я нашел уголок, где не слишком качало, положил листок бумаги на оконную раму и начал письмо к Пауле. Но не тут-то было: ко мне подошел какой-то придурок из Альпийского корпуса и завел беседу:

– Вот и закончился отпуск. Вечно он заканчивается слишком быстро! Я тоже возвращаюсь – назад, к оружию!

Я посмотрел на него, но ничего не сказал. Он был просто невыносим.

– Погода стоит прекрасная, так что на фронте, видно, жарко. Помню прошлое лето. Как-то раз мы…

– Извини, друг, я пишу письмо.

– Вот оно что? Небось своей девчонке, угадал? Да не волнуйся ты так.

Мне захотелось проткнуть его штыком.

– Встречаются такие девчонки, ты не представляешь! Вот как-то в Австрии…

• Предыдущая
• 41/112
• Следующая