Переводчик Гитлера - Шмидт Пауль - Страница 68

• Предыдущая
• 68/70
• Следующая

Никакого ответа не поступило из Берна или Стокгольма.

Весной 1944 года я сопровождал Хорти в Зальцбург. Он становился все более раздражительным. Снова меня отправили восвояси, когда прибыл Хорти, и поэтому я не знаю подробностей его беседы с Гитлером.

Так как мне нечем было заняться, я болтал с несколькими коллегами в вестибюле обширного замка, когда вдруг дверь конференц-зала широко распахнулась и, к нашему удивлению, оттуда выбежал с лицом, пылающим от гнева, пожилой Хорти и устремился вверх по лестнице на второй этаж. Встревоженный Гитлер в замешательстве выскочил вслед за ним, пытаясь позвать назад своего гостя. Проявив большое самообладание, начальник протокольного отдела Фрайхерр фон Дернберг пустился вслед за сбежавшим венгерским правителем, завязал с ним разговор, пока другой бегун, Гитлер, не смог догнать его и проводить гостя до его комнаты. Потом он снова с недовольным видом спустился вниз и исчез вместе с Риббентропом в конференц-зале.

Скоро мы узнали о том, что произошло. Ссылаясь на ненадежность венгерского правительства, Гитлер потребовал, чтобы в Венгрии установили что-то вроде немецкого протектората. Хорти вскочил на ноги и в волнении, необычном для столь спокойного в основном человека, воскликнул: «Если все уже решено, то мне нет смысла здесь больше оставаться. Я немедленно уезжаю!» С этими словами он покинул конференц-зал.

Теперь замок гудел, как растревоженный улей. Хорти послал за своим специальным поездом (для почетных гостей рядом с замком имелся специальный вокзал). Риббентроп связался с венгерским министром в Берлине, и был инсценирован весьма убедительный воздушный налет на замок, даже с дымовой завесой, в качестве предлога, чтобы помешать отправлению специального поезда Хорти, а телефонная линия на Будапешт оказалась «серьезно поврежденной», чтобы отрезать правителя от внешнего мира. С помощью этих дипломатических и военных средств удалось, наконец, договориться о новом разговоре Хорти и Гитлера.

«Если Хорти не согласится,? сообщил мне Риббентроп,? Вы не будете сопровождать его до границы. Не будет ему никакого почетного караула, а поедет он как пленный».

Но в тот же вечер Хорти со всеми почестями проводили до венгерской границы, так как он сказал, что хочет заменить «ненадежное правительство», о контактах которого с западными державами нам стало известно, на новое правительство во главе со Стохаи. Я был поражен контрастом в сравнении с поведением Антонеску в подобных обстоятельствах: Гитлер показал ему документы, из которых следовало, что его министр иностранных дел Михай Антонеску связывался с западными державами. Но румынский маршал категорически отказался отправить в отставку Михая Антонеску, который, кстати, не был его родственником.

На обратном пути Хорти пригласил нас поужинать с ним в его вагоне. Несмотря на беспокойный день, этот пожилой господин снова вел себя как великий правитель старинной двойной монархии, а в таковом качестве он всегда казался мне очень достойным. Он не упомянул ни единым словом неприятные сцены того дня, а развлекал нас очаровательными историями из времен Австро-Венгрии, воспоминаниями о первой мировой войне и о тех временах, когда он командовал австро-венгерским флотом на Средиземном море. Потом мне было очень больно вспоминать тот приятный вечер, потому что Гитлер сорвал свой «революционный» гнев на старом аристократе. Он привез его в Германию как пленника, после того как похитили сына Хорти, завернув его в ковер, чтобы оказать давление на его отца.

С венгерской границы я вернулся в Зальцбург, так как ожидались другие гости. Но прежде я нанес визит в Бергхоф, когда там находилась Ева Браун, будущая жена Гитлера.

До меня доходили слухи, связывавшие имя Евы Браун с именем Гитлера, но я не думал, что они что-то значат, так как Гитлер, мне казалось, совсем не интересуется женщинами. Я узнал об этом больше, когда однажды вечером увидел, как они держатся за руки у камина в большом холле Бергхофа. За ужином я смог получше рассмотреть Еву Браун, сидевшую рядом с Гитлером. Высокая, стройная и привлекательная; ее манера одеваться и стиль в целом были типичны для берлинских окраин. Это был совсем не тот тип немецкой женщины, который считался идеалом красоты в национал-социализме. Она имела хорошую косметику и носила драгоценности, но, мне показалось, она не совсем непринужденно чувствует себя в своей роли. Мне не довелось хорошо ее знать, и я не входил в число приближенных в Оберзальцберге. Ее присутствие здесь тщательно скрывалось от посторонних.

Следующим гостем, за которым я поехал, был Муссолини, который руководил тогда фашистской республикой Северной Италии в Милане. Его дочь, которую мы освободили вместе с женой и детьми Муссолини, оставалась в Германии.

Я дважды переводил беседы графини Чиано и Гитлера. Каждый раз высокая, элегантная дочь итальянского диктатора поднимала политические вопросы и без колебаний, пылко и очень умело высказывала мнения, противоположные его собственным. «Вы не можете наказывать кого-то только потому, что его бабушка еврейка»,? сказала она однажды, сверкая большими карими глазами, такими же, как у отца. Она мягко выступала за проявление гуманности в отношении евреев. Во время второго визита, который произошел после свержения Муссолини, она предъявила длинный перечень жалоб на обращение с итальянскими военнопленными в Германии. На Гитлера, очевидно, произвела большое впечатление сила, с которой Эдда Чиано высказывала свои убеждения. Он терпел, когда она критиковала его политику, чего не позволил бы ни одному мужчине. Но оставался непреклонен, когда возникал вопрос об отъезде Чиано и его жены в Испанию.

«Боюсь, вас ждут там одни неприятности,? говорил Гитлер.? Вам лучше остаться с нами в Германии». Этот отказ стоил Чиано жизни[15].

Как я уже сказал, предполагалось, что я доставлю отца темпераментной Эдды с итало-германской границы в конце апреля 1944 года, так как он тоже получил приглашение в Зальцбург. Но судьба распорядилась иначе.

У главы фашистской республики, естественно, больше не имелось специального поезда, к которому обычно цепляли на границе два моих вагона, поэтому в моем распоряжении находилось большинство вагонов специального поезда Гитлера, который отправлялся в Милан, чтобы забрать Муссолини. Когда я отъезжал, Дорнберг сказал: «Только не устраивайтесь в поезде слишком комфортно и не думайте, что последуете до самого Милана. Почетный караул будет только на германской границе, а если итальянцы в их теперешнем обидчивом настроении услышат, что вы едете до Милана, то начнут говорить, что нынче министерство иностранных дел Германии продвинуло границу рейха до Милана!»

В три часа дня я прибыл в Линц на реке Драу в специальном поезде фюрера. Здесь почетный караул сошел с поезда с намерением присоединиться к нам в три часа ночи, чтобы ехать обратно. Но когда поезд вернулся, никого из почетного караула на перроне не оказалось? все находились в больнице Линца с ушибами и переломами. Окружной начальник, умеющий лучше руководить людьми, чем управлять машиной, вез нас в Хайлигенблут, свернул на обочину дороги, проколол шину, и в результате машина рухнула с берега, перевернулась и все мы оказались в реке.

Некоторое время мне уже не пришлось ни продолжать путешествия, ни переводить. Когда я выписался из больницы, министерство иностранных дел отправило меня в Баден-Баден поправлять здоровье. Я остановился в приятных апартаментах отеля «Бреннер», которые до меня занимал один интернированный американский дипломат. Позднее, когда меня интернировали американцы, мне было интересно сравнить американское и немецкое гостеприимство в отношении интернированных дипломатов.

В Баден-Бадене мой драгоценный радиоприемник стоял у изголовья моей постели, он позволил мне слушать Рузвельта и Черчилля на протяжении всей войны. Речи Черчилля всегда доставляли удовольствие в литературном смысле, хотя я и не во всем с ним соглашался. Благодаря моему приемнику я постоянно расширял свой запас военной лексики, объем которой часто удивлял моих слушателей, когда я объяснял обстановку на фронте. «Чем дольше длится война, тем легче становится переводить»,? сказал я однажды одному коллеге. Внимательно слушая и сравнивая сообщения с обеих сторон, я заметил, что каждый из участников войны в сходных ситуациях говорит в значительной степени одно и то же. Эта параллель особенно ярко проявилась к концу войны в призывах к формированию отрядов «Фольксштурм»[16] в Германии. Я сказал сотрудникам из бюро переводов, что, переводя эти призывы, они могут использовать тексты английского радиовещания того периода, когда в 1940 году создавалась Национальная гвардия: эти тексты намного облегчали перевод. И это был, конечно, не единственный случай, когда бюро переводов прибегало к ценной помощи своих противников.

• Предыдущая
• 68/70
• Следующая