Когда любовь была «санкюлотом» - Бретон Ги - Страница 20

• Предыдущая
• 20/66
• Следующая

— Прощайте, госпожа де Корф!

Берлина тронулась…

Но уже на рассвете маленькая процессия, лишившаяся умелого руководителя, замедлила скорость. Бегство превратилось в прогулку; король вышел из экипажа, заговорил с крестьянами, потом они остановились, чтобы выпить вина, дофин начал собирать цветы…

А 21-го, в половине первого ночи, королевскую семью догнали в Варение люди Лафайетта…

Несмотря на все свои усилия, Ферзен не смог спасти женщину, которую так любил…

Монархов оскорбляли, почти силой заставив сесть в карету. Толпа вокруг них кричала:

— В Париж! В Париж, там мы их расстреляем!

Все увидели, как побледнела Мария-Антуанетта, и некоторые подумали, что ей страшно.

Но она наклонилась к герцогу де Шуазелю и спросила:

— Как вы думаете, господин де Ферзен спасся?..

В момент, когда рушилась вся ее жизнь, она думала о судьбе Ферзена…

После возвращения из Варенна Людовик XVI был отстранен от власти и помещен под стражу. Ни один король Франции никогда еще не был в подобном положении. Эта ситуация была затруднительна для всех: она раздражала монархов, но и депутаты оказались перед проблемой — лишение короля власти «не устранило ни одной трудности».

Как пишет Пьер Гаксот, депутаты не могли решить, «будет ли король лишен власти навсегда? Кто тогда станет его преемником? Если маленький дофин, то кому быть регентом? Нужно ли, независимо от того, кто станет следующим монархом, следовать конституции или лучше будет провозгласить республику? Какую республику? Народную, на базе плебисцита, или республику, где трибун, как Цезарь, получит почти диктаторские полномочия?.. С другой стороны, было совершенно очевидно (и многие вынуждены были это признать, хотя бы в душе), что король не хочет покидать Францию. Иначе он не бежал бы к дальней, восточной границе. Он выбрал бы более короткий путь, на север, через Лилль или Мобеж, как это сделал до него граф Прованский, бежавший ночью, при подобных же обстоятельствах. Наконец, без короля рушились все планы Учредительного собрания… Поэтому было решено объявить раз навсегда, что короля похищали. Благодаря этой выдумке декретами от 15 и 16 июля король восстанавливался во всех своих правах. Для большего правдоподобия было даже открыто следствие против Буйе и его сообщников, объявленных виновниками похищения».

Такое решение совершенно не устраивало кордельеров и якобинцев: они хотели полного отрешения короля от власти и замены королевской власти «конституционными методами». Они составили петицию, призывавшую Собрание считать короля отрекшимся от престола. 17 июля они отнесли этот документ на «алтарь Родины», на Марсово поле, чтобы собрать там подписи. Пропаганда была хорошо организована — там собралась порядочная толпа.

Национальное собрание, чрезвычайно обеспокоенное этим сборищем, приказало Лафайетту, командующему национальной гвардией, и Бани, мэру Парижа, разогнать толпу. Войска окружили Марсово поле. К полудню собравшиеся там люди обнаружили под алтарем двух странных субъектов — какого-то инвалида и цирюльника, «которых нездоровое любопытство загнало в это странное место, откуда они разглядывали икры собравшихся гражданок». Их немедленно обвинили в попытке взорвать помост и растерзали, возбужденная толпа требовала смерти короля и всех членов Национального собрания. Потерявший терпение Лафайетт попытался восстановить порядок. Именно в этот момент какой-то хулиган — никто так никогда и не узнал его имени — выстрелил из пистолета. Немедленно вступил в силу закон военного положения, и гвардейцы разрядили ружья в толпу. На скамьях остались лежать пятьдесят два убитых.

В тот момент, когда на Марсовом поле происходили эти кровавые события, Робеспьер и его друзья бурно спорили в Клубе якобинцев. В восемь часов, узнав о побоище, они немедленно разошлись.

— За мою голову уже наверняка объявлена награда, — сказал с перекошенным лицом Робеспьер.

Один храбрый столяр, гражданин Морис Дюпле ходивший на все заседания клуба, подошел к нему:

— Пойдемте ко мне, я живу совсем рядом и спрячу вас.

Через несколько минут они уже шли по улице Сент Оноре.

Они быстро вошли в дом № 366, прошли под аркой и оказались во внутреннем дворике-садике, где и находилась столярная мастерская.

— Здесь вам будет спокойно, гражданин Робеспьер никто не станет вас искать в моей мастерской.

Они вошли в дом, где их встретила госпожа Дюпле Это была женщина лет» сорока пяти, с горячими глазами. Она сохранила свою красоту, а ее крепкую грудь знали все мужчины квартала.

Узнав Максимнльена, она всплеснула руками.

— Ах, гражданин Робеспьер, какая честь для нас!

Манерный элегантный депутат в напудренном парике сел и вздохнул. Впервые с тех пор, как они поспешно покинули клуб в предместье Сент-Оноре, на его лицо вернулась улыбка.

В двух словах столяр Дюпле рассказал жене о событиях дня и объяснил, что полицейские генерала Лафайетта могут попытаться арестовать Робеспьера, которого власти считают ответственным за демонстрацию на Марсовом поле.

Госпожа Дюпле пошла за детьми, чтобы представить их оратору, о котором говорила вся Франция. Она привела старшую дочь Элеонору, хорошенькую двадцатилетнюю брюнетку, восемнадцатилетнюю Элизабет, пятнадцатилетнего Виктуара и двенадцатилетнего Мориса.

— У меня есть еще одна дочь, — сказала гордая мать Робеспьеру, — но она замужем за господином Оза, адвокатом из Иссуара.

Поросячье лицо Дюпле сморщилось. Он терпеть не мог своего зятя, считая его ретроградом, и называл его не иначе, как «этот дурак Оза».

— Теперь, когда в нашем доме находится гражданин Робеспьер, ноги этого роялиста здесь не будет, — сказал он.

Госпожа Дюпле, ослепленная тонкими руками, живыми глазами и элегантностью депутата, ничего не ответила мужу. Многие годы она очень легко обманывала мужа со всеми соседями с улицы Сент-Оноре и даже окрестностей и теперь почувствовала, что где-то в сокровенных уголках ее натуры зарождается живой интерес к Максимильену.

— Вы будете жить на первом этаже, гражданин, — сказала она.

По маленькой лесенке она провела Робеспьера в удобную тихую комнату, выходившую в сад. Он разложил на столе свои бумаги, наброски будущей речи и несколько газет, а жена столяра в этот момент ставила в вазу цветы.

Она бросила несколько весьма красноречивых взглядов на Робеспьера и даже тихонько похлопала ладонь» кровати, но Максимильен сделал вид, что не понимает.

Немного позже, за ужином, он обратил внимание на вполне зрелую грудь Элеоноры и, казалось, впал в задумчивость. Молодая девушка, как и ее мать, с первого взгляда влюбившаяся в трибуна, залилась краской, колени у нее дрожали, она уставилась в тарелку.

В полночь Робеспьер отправился спать.

Он проведет в этой семье три года.

Эта совместная жизнь поставила перед историками много вопросов. Был ли Робеспьер любовником госпожи Дюпле? Или он предпочел Элеонору?

В зависимости от политических убеждений некоторые твердо отвечают: да. Другие яростно опровергают: нет. Сарданапал террора или незапятнанный ангел? Кем все-таки был Робеспьер?

Послушаем вначале термидорианцев, которые, естественно, яростно нападают на него.

«У приютивших его Дюпле Робеспьер завел любовницу: дочь хозяина дома, очаровательную двадцатилетнтнюю брюнетку по имени Элеонора.

Каждую ночь она приходила в комнату к своему любовнику, и они предавались неуемному разврату.

Однажды ночью она так кричала от сладострастия, что разбудила мать, и госпожа Дюпле постучала в дверь депутата.

— Вам плохо?

— Нет, мне просто приснился кошмар, — ответил Робеспьер, а девушка в этот момент пряталась за кроватью. Госпожа Дюпле вошла в комнату, она была в ночной рубашке. Видя своего гостя в волнении, предположила причину этого смущения и, забыв о своем священном супружеском долге, подошла к кровати с искаженным от желания лицом.

• Предыдущая
• 20/66
• Следующая