Наполеон и Мария-Луиза - Бретон Ги - Страница 34

• Предыдущая
• 34/60
• Следующая

Подобные речи звучали на протяжении всей трапезы».

Во второй половине дня Маршан повстречал в Рюэйс мадам де Пеллапра, не решавшуюся без приглашения явиться в Мальмезон. Она хотела предупредить экс-императора о том, что ей стало известно о переговорах Фуше с бароном Витролем, агентом Людовика XVIII.

За несколько недель до Ватерлоо мадемуазель Жорж также передала Наполеону документы, свидетельствующие о предательстве министра полиции. Итак, пока Мария-Луиза резвилась с Нейппергом, другие женщины делали все от них зависящее, чтобы помочь любимому человеку. «Даже те из них, — пишет Фредерик Массой, — кто был вовсе далек от политики, из преданности становились его шпионами и, руководствуясь интуицией в гораздо большей степени, чем разумом, давали ему разумные советы».

Наполеон пригласил мадам Пеллапра в Мальмезон, выслушал информацию насчет Фуше и, засмеявшись, сказал:

— Ну, а теперь расскажите-ка, чем вы занимались после моего отъезда из Лиона… Я слышал, вы прелюбопытным способом служили моему делу.

Покраснев, молодая женщина рассказала, как она, переодевшись в крестьянское платье, разъезжала по дорогам и раздавала солдатам маршала Нея трехцветные кокарды.

— Я ехала верхом на осле, прикинувшись торговкой яйцами. Никому не приходило в голову задерживать меня. С беспечным видом я проникала туда, куда мне было нужно. Пароля я не знала, но у меня всегда была наготове шутка, которая распахивала передо мной все двери. Я приезжала к солдатам, раздавала им красно-сине-белые кокарды, а они, сорвав с себя белые, кричали: «Эй! Да здравствует курица, которая снесла такие яйца!»

Наполеон расхохотался. И, желая вознаградить мадам Пеллапра за самоотверженность, отвел ее в свои апартаменты и поступил с ней точно так же, как накануне с мадам Дюшатель.

28 июня около десяти часов утра экс-император в окружении офицеров рассматривал военную карту, чтобы установить местонахождение передовых постов прусской армии, которые были замечены в северной части департамента Сены. В это время около дворца остановилась карета и из нее вышла Мария Валевская с маленьким Александром. Наполеон устремился ей навстречу и сжал ее в объятиях.

— Мария! Как вы взволнованы! — воскликнул он. Бонапарт провел ее в библиотеку, и она заговорила с таким жаром и убежденностью, словно речь шла о спасении Польши. В течение четверти часа она умоляла Наполеона возглавить армию, защитить Париж, заставить отступить союзников и вернуть себе французский трон.

Он терпеливо выслушал ее и под конец тихо сказал:

— Решение уже принято, Мария. Ваши доводы теперь уже ни к чему. Ни мой брат Люсьен со своим красноречием, ни брат Жером, отвагу и популярность которого я так ценю, не смогли заставить меня изменить это решение.

— Но тогда Парижу еще ничего не угрожало! — возразила она.

— Так же, как и сейчас.

— Он не был осажден и …обречен!

Император пожал плечами. Приблизившись, Мария прошептала:

— Наполеон, подумайте о Париже… О Франции… О вашем троне… Об орлах… о твоем, сыне!

Но ни то, что она назвала его по имени (обычно она этого избегала), ни обращение на «ты», что они позволяли себе лишь в минуты интимной близости, не смогли поколебать решимости Наполеона.

— Решение уже принято, — упрямо повторял он. — Я попрошу убежища в какой-нибудь отдаленной стране. Я буду жить в изгнании, уважая тамошние законы, и посвящу себя воспитанию римского короля, чтобы в тот день, когда Франция его призовет, он был к этому готов.

Мария в отчаянии безудержно зарыдала:

— Видит Бог, я так хотела спасти вас! — заливаясь слезами, сокрушалась она.

Император был непреклонен, и безутешная Мария Валевская с сыном удалились. На прощание Наполеон поцеловал маленького Александра. Мальчика все больше и больше забавлял этот странный папа, общение с которым сводилось к бесконечным душераздирающим сценам прощания.

Слова молодой женщины, однако, возымели свое действие. В утомленной, смирившейся душе Наполеона пламя, казалось, погасшее навсегда, вспыхнуло с новой силой. И когда на следующий день пришли доложить, что по приказу морского министра в его распоряжение предоставлены два фрегата, на которых он без промедления должен отплыть от берегов Франции, он обратился к правительству с просьбой возглавить армию и остановить наступление прусских войск. Но Фуше ему отказал в этом.

Все было кончено. Молча пожал он руки друзьям, поцеловал Гортензию и мать, уединился на несколько минут в комнате, где окончила свои дни Жозефина, надел гражданское платье, круглую шляпу, сел вместе с Бертраном в коляску, бросил прощальный взгляд на дорогой его сердцу Мальмезон и уехал навсегда…

Едва карета, увозящая императора, скрылась из виду, к генералу барону Гурго, совсем уже было собравшемуся отправиться следом, подбежали двое мужчин. Оба были сильно взволнованы.

Одним из них был Антон Белина Ступиески — тот самый поляк, жена которого скрашивала ночи Наполеона на Эльбе. Лицо второго господина в широкополой шляпе было наполовину закрыто плотным шарфом. Ступиески жестом дал понять Гурго, что хотел бы поговорить с ним наедине. Заинтригованный генерал пригласил его в свою карету. Как только дверца закрылась, Ступиески принялся умолять генерала:

— Вы непременно должны взять с собой мою жену. Она готова повсюду следовать за императором и разделять с ним все тяготы изгнания. В какой бы уголок земли судьба ни забросила императора, она хочет быть рядом с ним. Никто, кроме Белины, не способен успокоить его мятущуюся душу. Ее любовь, ум и разнообразные таланты будут служить ему отрадой.

Гурго, казалось, колебался, но супруг настаивал:

— Вы не представляете себе, что значит для императора моя жена. В Порто-Феррайо она буквально вернула его к жизни, окружив нежной заботой, разжигая и утоляя его страсть. Возьмите ее с собой!

— Но где же она? — спросил наконец генерал.

— Перед вами, — ответил Ступиески, указывая на своего спутника. — Она переоделась, чтобы ее никто не узнал и не помешал уехать.

И Ступиески тут же в карете упал на колени со словами:

— Умоляю, позвольте моей жене поехать с вами! Времени на размышления не было, и Гурго знаком дал понять Белине, что он согласен.

— Я беру вас обоих, — сказал он.

Затем он приказал кучеру ехать в Рамбуйе, где прелестной мадам Ступиески вполне мог представиться случай украсить печальное однообразие жизни Наполеона…

Путешествие длилось пять часов, и на протяжении всего этого времени г-н Ступиески с детским восторгом и упоением расписывал радость, которую испытает император, узнав, что к нему приехала его возлюбленная. Добропорядочный Гурго, не сталкивавшийся со столь беззастенчивой манерой поведения в высшем обществе, смотрел на этого более чем странного супруга с крайним изумлением.

Когда к десяти часам вечера трио достигло Рамбуйе, Наполеон, уставший за день, уже собирался лечь спать. Поляк стал нервничать.

— Передайте императору, что моя жена здесь, — сказал он. — Несчастный наверняка захочет с ней увидеться.

Но его просьбу отвергли, и они с женой были вынуждены провести ночь в гостинице.

На следующий день в восемь часов утра Наполеон принял Гурго. Последний гак вспоминает об этой встрече:

«Я рассказал о моем путешествии со Ступиескн и высказал сомнение: подобает ли мне ехать в одной карете с его женой, переодетой к тому же в мужское платье. Выслушав это, император заключил, что ни она, ни ее муж не должны далее следовать за нами. Бертран поручил мне сообщить супругам эту плохую новость, но я отказался. Тогда он передал мне записку для несчастного поляка и распорядился выдать ему один или два наполеондора»

— Соблаговолите объяснить, дорогая племянница, что вас так рассмешило в этой истории? — обратился к ней король. — Я говорил о покойной вашей матери-королеве, и не предполагал, что это может вызвать у вас такую странную реакцию.

При этих словах герцогиня Ангулемская разразилась слезами.

• Предыдущая
• 34/60
• Следующая