От великого Конде до Короля-солнце - Бретон Ги - Страница 27

• Предыдущая
• 27/59
• Следующая

Этот арест, говорит Сен-Симон, вызвал «угрожающий ропот и наполнил ужасом сердца всей нации». Через неделю Людовик XIV, несколько пристыженный, отдал распоряжение выпустить маркиза на свободу, а сам бросился в Шамбор, в надежде, что «обширный парк, обнесенный стеной, оградит его от встречи с одержимым человеком».

При выходе из тюрьмы г-н де Монтеснан получил следующее распоряжение:

«Именем короля,

Его величество, выражая крайнее неудовольствие поведением сера де Монтеспана, приказывает начальнику королевской стражи города Парижа сразу же после того, как означенный сер маркиз будет выпушен на свободу по приказу Его величества из тюрьмы Фор-л'Эвек, где он содержался в заключении, вручить ему уведомление покинуть Париж в течение двадцати четырех часов и немедленно отправиться в земли, принадлежащие серу маркизу д'Антену, его отцу, расположенные в Гиени, и оставаться там вплоть до нового распоряжения, в силу запрета Его величества удаляться от этих мест под страхом кары за ослушание».

Тогда г-н де Монтеспан уехал.

Получил ли он, как утверждают некоторые историки, кругленькую сумму за ущерб, нанесенный его чести? Зная характер маркиза, в это трудно поверить, и никаких доказательств подобной сделки не существуем Сен-Симон, мимо которого не проходила ни одна сплетня, не говорит об этом даже в форме предположения, а в королевском казначействе, где тщательно сохранялись все расписки за деньги, выплаченные частным лицам, не осталось ни малейших следов автографа обманутого мужа…

Все это, по-видимому, не более чем домыслы и легенды: маркиз удалился в свою родную Гиень с тяжелым сердцем, но с пустыми руками.

В начале ноября 1668 года он уже был в Бонфоне. Сразу же по приезде собрав родственников, друзей и слуг, он объявил им о «кончине» своей жены, после чего потребовал от священника отслужить «погребальную мессу» по живой женщине, навеки для него умершей. На следующий день в замке состоялось необычное богослужение. Окружив пустой гроб под черным покрывалом, певчие несли зажженные свечи с пением De Profundis. Сзади шел маркиз де Монтеспан с двумя детьми, подаренными ему супругой…

Перед тем как войти в часовню, он приказал отворить настежь главные врата. Когда же люди стали выражать удивление перед этим странным новшеством, он громко возгласил:

— Мои рога так велики, что я не пройду через боковые двери!

Наконец гроб был опущен в землю: на могильном камне было выбито имя мадам де Монтеспан.

Новость об этом вскоре достигла Версаля и не доставила большого удовольствия фаворитке…

Поскольку смешные претензии г-на де Монтеспана едва не всполошили все королевство, Людовик XIV решил придать своим любовницам официальный статус, дабы продемонстрировать величественную непринужденность и пренебрежение ко всякого рода моралистам. Итак, в начале 1669 года он поместил Луизу и Франсуазу в смежных покоях в Сен-Жермене…

Сверх того, он потребовал, чтобы обе женщины, поддерживали видимость дружеских отношений. Отныне все видели, как они играют в карты, обедают за одним столом и прогуливаются рука об руку по парку, оживленно и любезно беседуя.

Король же безмолвно ждал, как отреагирует на это двор. И вскоре появились куплеты, весьма непочтительные по отношению к фавориткам, но сдержанные в том, что касалось короля. Людовик XIV понял, что партию можно считать выигранной. Каждый вечер он со спокойной душой отправлялся к своим возлюбленным и находил в этом все большее удовольствие.

«Тогда это называли „визитом к дамам“, — говорит мадемуазель де Монпансье: — Сначала король входил в комнату Луизы и в соответствии с настроением либо укладывался в постель вместе с ней, либо следовал дальше к Франсуазе.

Разумеется, предпочтение почти всегда отдавалось мадам де Монтеспан. Та не скрывала своего восторга. Ей очень нравилось «обращение» короля, и она, конечно же, нуждалась в особо бережном отношении после грубых выходок мужа. Людовик XIV ласкал ее со знанием дела, поскольку читал, Амбруаза Паре, который утверждал, что «не должно сеятелю вторгаться в поле человеческой плоти с наскоку.

Зато после этого можно было действовать с отвагой мужа и короля.

Такой подход не мог не принести плодов. В конце марта 1669 года мадам де Монтеспан произвела на свет восхитительную девочку.

Зная, что г-н де Монтеспан имеет полное право забрать ребенка, король стал тут же подыскивать надежную и скромную воспитательницу. Франсуаза подсказала ему кандидатуру, идеально соответствующую требованиям. Эту даму звали Франсуаза д'Обинье: она жила одна после смерти своего мужа, знаменитого поэта Скаррона [60]…

Вдове намекнули, и она согласилась. Ребенок был немедленно передан в ее руки, и она тут же сняла дом с садом в пригороде Сен-Жермен, дабы взращивать там королевское дитя вдали от любопытных взглядов, в компании лишь нескольких слуг, но крики новорожденной все-таки дошли до ушей прохожих, и, как говорит Лафон д'Оссон, «в Париже стали поговаривать, что мадам Скаррон затворилась здесь либо от великого раскаяния, либо для великого предприятия».

К ней стали являться с неожиданными визитами и «заметили, что она краснеет. Тогда она решилась на необычную меру: „чтобы не заливаться краской, приказала отворять себе кровь“.

Но это ни к чему не привело. «В самом деле, — объясняет Лафон д'Оссон с полной серьезностью, — причиной внезапных волнений была чувствительность ее натуры, а не излишнее изобилие крови в венах. Изнемогая от слабости, она заполняла кровью целые лохани, но все равно краснела до ушей, стоило кому-нибудь застать ее врасплох или взглянуть вопросительно».

Короче говоря, скоро все поняли, чем занимается мадам Скаррон, и лишь королева по-прежнему не подозревала, что в мире существуют, помимо монсеньера дофина, и другие принцы.

В то время как мадам Скаррон успешно исполняла роль кормилицы без молока, в Сен-Жермен-ан-Ле продолжалась совместная жизнь обеих фавориток, которую несколько омрачал лишь злобный характер Франсуазы. «Маркиза де Монтеспан, — пишет мадам де Кайлюс, — злоупотребляла своим преимуществом, стараясь превратить мадемуазель де Лавальер в камеристку: Она небес превознося ловкость соперницы, она утверждала, что может вверить себя лишь в эти руки. Мадемуазель де Лавальер принималась за дело с рвением горничной, вся жизнь которой зависит от расположения хозяйки.

Сколько же унижений и насмешек пришлось ей вынести, пока она оставалась при дворе, можно сказать, в свите новой фаворитки».

Король, который все больше и больше привязывался к пылкой маркизе, также проявлял жестокость к бедной Луизе: «Когда он возвращался с охоты, — рассказывает аббат де Шуази, — то снимал сапоги, менял одежду и пудрился у мадемуазель де Лавальер: затем, даже не поговорив с ней, переходил в апартаменты мадам де Монтеспан, где оставался на весь вечер». Если верить принцессе Пфальцской, то порой он позволял себе совсем некрасивые вещи: «Мадам де Монтеспан смеялась в глаза над мадемуазель де Лавальер, относилась к ней очень плохо и склоняла к тому же короля. Его холодностъ и ирония доходили до оскорблений. Проходя через комнату Лавальер к Монтеспан и подстрекаемый последней, он брал свою собачку, прелестного спаниеля по кличке Малис, и бросал его герцогине со словами:

«Вот вам компания, мадам, на сегодняшний вечер! С вас и этого достаточно».

Для бедняжки и без того было тяжким испытанием видеть, что он появляется в ее комнате, лишь проходя в другую.

Мадам де Монтеспан была так обласкана королем, что 31 марта 1570 года родила второго ребенка — будущего герцога Мэнского. На сей раз ребенок появился за свет в Сен-Жермене, «в дамских покоях», и мадам Скаррон, которую король недолюбливал, не посмела прийти туда. Но за нее все сделал Лозен. Он взял ребенка, завернул в собственный плащ, быстро прошел через покои королевы, пребывавшей в неведении, пересек парк и подошел к решетке, где ждала карета воспитательницы. Через два часа мальчик уже находился вместе со своей сестрой.

• Предыдущая
• 27/59
• Следующая