Ангелы и демоны - Браун Дэн - Страница 52

• Предыдущая
• 52/136
• Следующая

— Где? — спросил он и со всех ног бросился бежать через багровый полумрак.

Виттория показала на небольшой столик, и Лэнгдон понял, почему не смог найти книгу раньше. Она находилась не на полке, а лежала в нише, в так называемой folio bin — специальной твердой папке для хранения непереплетенных листов. Наклейка на корешке не оставляла никаких сомнений. На ней значилось:

Лэнгдон упал на колени, чувствуя, как бешено колотится сердце. «Diagramma».

— Отлично сработано, — сказал он, широко улыбаясь девушке. — Теперь помогите мне извлечь манускрипт из контейнера.

Виттория опустилась рядом с ним на колени, и они вдвоем потянули за две выступающие рукоятки. Металлический лоток, на котором покоился контейнер, был снабжен роликами и выкатился безо всяких усилий с их стороны.

— Никакого замка? — удивилась Виттория.

— Ценные архивные материалы никогда не запираются на ключ. В любой момент может возникнуть необходимость в экстренной эвакуации. В случае пожара или наводнения, например.

— Тогда открывайте.

Лэнгдону не надо было повторять дважды. Всю свою жизнь ученого он мечтал о том, чтобы взглянуть на этот манускрипт. Разреженная атмосфера хранилища тоже заставляла спешить. Лэнгдон расстегнул защелку и поднял крышку. На дне контейнера лежала весьма простого вида сумка из черной парусины. Способность этой грубой ткани пропускать воздух была жизненно необходима для сохранности материалов. Лэнгдон подсунул обе руки под сумку и поднял ее, стараясь держать горизонтально.

— А я-то думала, что увижу по меньшей мере ларец для хранения сокровищ, — заметила Виттория. — А эта штука, по-моему, больше всего смахивает на чехол для подушки.

— Идите за мной, — сказал Лэнгдон и направился к центру хранилища, где находился стандартный архивный стол со стеклянной столешницей. Расположение стола до минимума сокращало расстояние, на которое перемещались документы, и, кроме того, обеспечивало исследователям возможность уединения. Жаждавшим новых открытий ученым не нравилось, когда соперники имели возможность смотреть на их работу сквозь стеклянные стены куба. А стоящий в центре помещения стол не был виден снаружи, так как со всех сторон его окружали стеллажи с документами.

Держа сумку перед собой, словно бесценную реликвию, Лэнгдон подошел к столу, положил драгоценный груз на блестящую поверхность и расстегнул пуговицы клапана. Виттория стояла рядом и наблюдала за священнодействиями американца. Порывшись в металлической корзине с архивными принадлежностями, Лэнгдон извлек из нее нечто похожее на плоскогубцы с губами в форме больших, подбитых фетром дисков. Архивисты именуют эти щипцы-переростки «тарелочками для пальцев». Волнение Лэнгдона нарастало с каждым моментом. Ему казалось, что это всего лишь сон и он вот-вот проснется в Кембридже, чтобы приступить к проверке горы экзаменационных работ. Лэнгдон набрал полную грудь воздуха, открыл сумку и затянутыми в белые перчатки дрожащими пальцами потянулся к щипцам.

— Успокойтесь, — сказала Виттория. — Это же всего лишь бумага, а не плутоний.

Тщательно рассчитывая силу захвата, он зажал пачку листков между покрытыми фетром дисками и извлек их из сумки. Действовал он при этом, как опытный архивист. Чтобы снизить до минимума возможность повреждения документа, ученый, вместо того чтобы вынуть листы из сумки, осторожно стянул с них сумку, удерживая драгоценную пачку на месте. Лишь после того, как манускрипт полностью был извлечен и загорелась расположенная под столом неяркая подсветка, Лэнгдон снова позволил себе дышать.

В этом необычном освещении Виттория была похожа на призрак.

— Совсем небольшие листки, — произнесла она с благоговейным трепетом в голосе.

Лэнгдон лишь кивнул в ответ. Пачка лежащих перед ним страниц внешне напоминала сильно потрепанный детективный роман в бумажной обложке. Титульный лист манускрипта служил своеобразной обложкой. На нем располагались нарисованный тушью сложный орнамент, название труда, дата и имя автора. Последнее было начертано рукой самого Галилея.

В этот миг Лэнгдон забыл обо всем: тесноте лишенного кислорода помещения, об усталости и о тех ужасающих обстоятельствах, которые привели его сюда. Он в немом восхищении смотрел на рукопись. В те моменты, когда ему выпадало счастье прикоснуться к живой истории, ученый всегда терял дар речи. Наверное, он испытал бы такое же чувство, следя за тем, как гений наносит последние мазки на портрет Моны Лизы.

Вид пожелтевшего, слегка выцветшего папируса не оставлял сомнений в его древности и подлинности. Но если исключить признаки неизбежного старения, то документ находился в превосходном состоянии. Легкое обесцвечивание пигмента… небольшая потертость папируса… но в целом… чертовски хорошее состояние, отметил про себя Лэнгдон. Когда он принялся внимательно изучать надписи на титульном листе, его глаза от недостатка влажности стали слезиться. Все это время Виттория хранила молчание.

— Передайте, пожалуйста, лопаточку, — сказал Лэнгдон, махнув рукой в сторону находящегося рядом с девушкой лотка с архивными инструментами. Виттория нашла и протянула ему лопатку из нержавеющей стали. Инструмент оказался первоклассным. Лэнгдон провел по нему пальцами, чтобы снять остатки статического электричества, а затем с чрезвычайной осторожностью подвел плоскость лопатки под заглавный лист.

Первая страница была написана от руки мелким каллиграфическим почерком, разобрать который было почти невозможно. Лэнгдон сразу заметил, что ни диаграмм, ни цифр в тексте не было. Перед ним находилось самое обычное эссе.

— Гелиоцентризм, — перевела Виттория заголовок на первой странице и, пробежав глазами текст, добавила: — Похоже, что Галилей здесь окончательно отказывается от геоцентрической модели. Но все это на старом итальянском, и у меня могут возникнуть сложности с переводом.

— Забудьте о переводе, — сказал Лэнгдон. — Нам нужны цифры. Нужен «чистый язык».

Он перевернул первую страницу и увидел еще одно эссе. Ни цифр, ни диаграмм. Американец почувствовал, как под перчатками начали потеть руки.

— Эссе называется «Движение планет», — сказала Виттория.

Лэнгдон недовольно поморщился. В иных обстоятельствах он с восторгом прочитал бы это сочинение, в котором Галилей приходил к заключениям, которые мало чем отличались от расчетов НАСА, сделанных в наше время с помощью новейших телескопов.

— Никакой математики, — сокрушенно заметила Виттория. — Автор толкует об обратном движении, эллиптических орбитах и о чем-то еще в таком же духе.

Эллиптические орбиты. Лэнгдон вспомнил, что самые большие неприятности у Галилея начались после того, как он заявил, что планеты совершают движение по эллипсу. Ватикан, считая совершенством лишь круг, настаивал на том, что небесные сферы могут вращаться только строго по циркулю. Иллюминаты видели совершенство также и в эллипсе, преклоняясь перед математическим дуализмом двух его фокусов. Отголосок этого и сейчас можно встретить в некоторых символах масонов.

— Давайте следующую, — сказала Виттория. Лэнгдон перевернул страницу.

— Лунные фазы и движение приливов, — перевела девушка и добавила: — Снова ни цифр, ни диаграмм.

Лэнгдон перевернул еще страницу. Опять ничего. Стал листать страницы без остановки. Ничего. Ничего. Ничего.

— Я считала этого парня математиком, — заметила Виттория, — а здесь ни единой цифры.

Лэнгдон уже начинал ощущать нехватку кислорода. Надежды его тоже постепенно сходили на нет. Количество непросмотренных страниц катастрофически уменьшалось.

— Итак, ничего, — сказала Виттория, когда осталась одна страница. — Никакой математики. Несколько дат. Пара-тройка обычных цифр и никакого намека на ключ к загадке.

Лэнгдон посмотрел на листок и вздохнул. Это было очередное эссе.

— Ужасно короткая книга, — заметила девушка. Лэнгдон кивнул, соглашаясь.

— Merda, как говорят в Риме.

• Предыдущая
• 52/136
• Следующая