Пелагия и белый бульдог - Акунин Борис - Страница 24
- Предыдущая
- 24/58
- Следующая
Тут Марья Афанасьевна, слушавшая пространную проповедь владыки с необычайным вниманием, упокоенно улыбнулась, и Митрофаний сдвинул черные брови, потому что ожидал иного воздействия. Он вздохнул, перекрестился, увещевать больше не стал.
– Что ж, если чувствуешь ты, что тебе пора, если зовут тебя – задерживать не стану. И причащу, и отпою, и в освященную землю положу, как подобает. Это я тебя с сердца пугал. Помирай, коли решила. Если тебя жизнь ничем больше не держит, не прельщает, где уж мне, слабому, тебя удержать. Только вот… – Он обернулся к диакону и приказал: – Давайте, отче, несите.
Отец Алексий кивнул, вышел за дверь. В спальне стало тихо. Марья Афанасьевна лежала с закрытыми глазами, и лицо у нее было такое, будто она уже не на ложе, а посреди церкви, в раскрытом гробу, и из-под высоких сводов навстречу ей сладко поют ангелы. Митрофаний встал, подошел к висевшей на стене литографии, стал с интересом ее разглядывать.
А вскоре двери отворились, и диакон с келейником внесли плетеный короб с малым поверху окошечком. Поставили на пол и, поклонившись владыке, отошли к стенке.
В коробе что-то странным образом шуршало и чуть ли даже не попискивало. Сестра Пелагия от любопытства вытянула шею и на цыпочки встала, желая заглянуть в окошко, однако Митрофаний уже откинул крышку и запустил внутрь обе руки.
– Вот, тетенька, – сказал он обычным, непастырским голосом. – Хотел показать вам, пока не померли. Из-за того и припозднился. По моему приказанию посланцы мои обшарили всю округу, даже и телеграфом воспользовался, хоть, сами знаете, и не люблю этих новшеств. В помете у отставного майора Сипягина нашелся белый бульдожонок женского пола. И ухо, поглядите-ка, правильное. А из Нижнего в дар от купца первой гильдии Сайкина скороходным паровым катером два часа назад доставили белого же кобелька, полутора месяцев. Тот вообще по всем статьям молодец. Сучка – та не сплошь белая, с рыжими носочками, но зато исключительной криволапости. Звать Муся. Еле Сипягин отдал – дочка никак не хотела расставаться. Пришлось отлучением пригрозить, за погубление души христианской, что с моей стороны было даже и противозаконно. А кобелек пока без имени. Смотрите, какое у него ухо коричневое. Нос, как полагается, розовый, крапчатый, и, главное, мордой замечательно брудаст. Подрастут щенки – можно наново скрещивать. Глядишь, через два-три поколения белый бульдог и восстановится.
Он извлек из корзины двух пузатых щенков. Один был побольше, зло тявкал и сучил лапами, другой свисал смирно.
Пелагия оглянулась на умирающую и увидела, что Марья Афанасьевна магическим образом переменилась и для гроба уже никак не годится. Она смотрела на бульдожат во все глаза, и пальцы на груди слабо шевелились, будто пытаясь что-то ухватить.
Едва слышный, дрожащий голос спросил:
– А слюнявы ли?
Преосвященный шепнул Пелагии: «Доктора», – а сам подошел к кровати и усадил обоих щенков генеральше на грудь.
– Да вот, полюбуйтесь сами. Так ниточкой и текут.
Пелагия выскочила в коридор с таким лицом, что доктор, оказавшийся неподалеку, понимающе кивнул:
– Всё?
Она помотала головой, еще не опомнившись от только что явленного Божьего чуда, и молча показала: идите, мол.
Доктор выглянул через две минуты. Вид у него был озадаченный и деловой.
– Впервые за двадцать семь лет практики, – сказал он собравшимся у двери и крикнул: – Эй, кто-нибудь! Горничная! Бульону горячего, и покрепче!
Владыка встретил Пелагию в отведенных ему покоях посвежевшим и веселым. Успел умыться, переодеться в светло-серый подрясник, выпить холодного кваску.
– Ну, что православные? – спросил он, лукаво улыбаясь. – Чай, про чудодейственное избавление толкуют?
– Разъехались почти все, – доложила Пелагия. – Еще бы, такое происшествие. Не терпится домашним и знакомым рассказать. Но предводитель еще здесь, также и Бубенцов со своим секретарем.
– Поджал, поди, хвост, бесенок? – Митрофаний посерьезнел. – Пока ты тут, Пелагия, попусту время теряла, у нас в Заволжске такие дела пошли…
Монахиня приняла упрек безропотно, склонила голову. Что ж, виновата – не уберегла она малютку Закусая, а если Марья Афанасьевна на поправку пошла, то не ее стараниями.
– Бубенцов большую силу взял, таких турусов наворотил, такого шуму на всю Россию поднял, прямо не знаю, отобьюсь ли…
И преосвященный поведал Пелагии то, что она уже слышала от самого Бубенцова, только у Митрофания толкование убийства выходило совсем иное.
– Бред и глупость все эти выдумки про бога Шишигу. Загубили какие-то лихие люди две человеческие души, раздели и головы отрезали – то ли от озорства, то ли по лютой злобе, то ли еще от чего. Мало ли каких извергов земля носит. А Бубенцов обрадовался, давай паутину плести. Летопись допотопная ему куда как кстати пришлась. Сам знаю, что зытяки наши христиане больше по названию и много подвержены языческим суевериям, но ведь тихий народец, мирный. Не то что убить, у них и крастьто заводу нет. А этот бес в считанные дни поднял муть со дна людских душ, расплодил наушников и клеветников. Как в Евангелии: «И тогда соблазнятся мнози, и друг друга предадят, и возненавидят друг друга». Тьфу, скверна какая! Теперь многие по вечерам боятся из дому выйти, и двери со ставнями на ночь запирают – уж этакого-то сраму у нас лет десять не было, с тех пор как всех разбойников повывели. Ну да ничего, Сатана – наваждение, а Господь – избавление. На всякую злую каверзу сыщется управа. Как нынче сыскалась здесь, в Дроздовке.
И вернувшись к отрадной теме, Митрофаний снова пришел в приятное расположение духа.
– Что, Пелагиюшка? – прищурил он смеющийся глаз. – Простительный это грех, если я погоржусь самую малость?
– Как тут не погордиться, – искренне молвила инокиня. – Не раздражится Господь. Спасли вы Марью Афанасьевну, и все это видели, все подтвердят.
– То-то. Особенно я рад, что мерзавцу этому неведомому, тихоне, что собачек истребил, все карты спутал. Паскудник уж, поди, ручонки потирал, что сгубил старушку, ан вот тебе. – И архиерей сложил из пальцев ту самую фигуру, которую еще малое время назад сам назвал «знамением дьявольским». – Порода у нас крепкая. Тетенька еще лет десять проживет, а Бог даст, и пятнадцать. И наново уродов своих мордастых выведет.
Совсем немного погордился Митрофаний и, видно, решил, что хватит. Взглянул на Пелагию испытующе, покачал головой:
– Что, непростое послушание вышло? А ты, верно, думала – пустяк, какие-то псы смехоподобные, я, мол, и не такие клубки распутывала? Только, видишь, дело само разрешилось. Я тут говорил «мерзавец», «паскудник», а надо бы «мерзавка» и «паскудина». Картина ведь ясная. Осерчала Марья Афанасьевна на законных наследников да в пику им составила духовную на англичанку эту. Не всерьез, конечно, для острастки. А у лютеранки от жадности помрачение рассудка вышло, в ее положении очень понятное. Из приживалок на старости лет вдруг богачкой сделаться. У кого хочешь мозги набекрень съедут.
– Мисс Ригли не старая, – сказала Пелагия. – Ей вряд ли больше пятидесяти.
– Тем более. Самый возраст, когда из человека начинает сила уходить и делается страшно завтрашнего дня. Выгонят ее теперь отсюда, и правильно. Неблагодарность – тяжкий грех, а предательство – наихудший.
– Нельзя допустить, чтоб выгнали, – решительно заявила Пелагия. – Мисс Ригли собак не убивала. Когда подсыпали яду Загуляю и Закидаю, завещание еще не было изменено в ее пользу. Я так думаю, что наследство тут вообще ни при чем.
– Как так ни при чем? Ради чего ж тогда было старуху в могилу загонять? И кто всё это умыслил, если не англичанка?
Митрофаний удивленно смотрел на свою духовную дочь, а та подвигала вверх-вниз рыжими, да еще выгоревшими на солнце бровями, и – как с обрыва в речку:
– Ради чего, сама не пойму, а вот кто собачек извел, пожалуй, знаю.
В дверь деликатно, но настойчиво постучали – очень уж не ко времени. Заглянул протодиакон.
- Предыдущая
- 24/58
- Следующая
