Обменные курсы - Брэдбери Малькольм Стэнли - Страница 58
- Предыдущая
- 58/81
- Следующая
– Нет, – отвечает Петворт, лежа на диване, который волшебным образом превратился в кровать, упираясь головой в книжки, глядя снизу вверх на Катю Принцип, которая, опершись на локоть, смотрит ему в лицо.
– Ой, ты так уверенно говоришь, а я вот не уверена. Есть целый мир, мой милый Петвит, разве ты забыл? Разумеется, мы совершили очень приятный обмен, каждый что-то другому Дал, всё очень просто. Такие милые объятия и разговоры, только длятся они недолго, не как история. Любовь – это хорошо, но она не информативна. Вот, ты видишь меня, я смотрю на тебя, и что я знаю? Что у тебя грустная жена, и, может быть, ты сам грустный, может быть, у тебя много проблем. Знаю, что ты не персонаж в историческом мировом смысле, я хотела сделать тебя лучше, но вряд ли у меня получилось. Ты растерян, ты хороший человек, у тебя есть желание, иначе бы ты со мной не пошел, ты немножко в моем сердце. А ты смотришь на меня и
что знаешь? Я могу быть кем угодно, твоей доброй волшебницей или злой. Ты знаешь, что у меня было четыре мужа и что я пишу книги, которые тебе не прочесть. Еще ты знаешь, что у меня есть тело, которое ты можешь прочесть, оно было твоей книгой, и ты в некотором смысле его читал, для удовольствия. Да, надеюсь, ты получил удовольствие, ко много ли ты узнал, сдал бы ты экзамен, а? Что ж, быть может, не важно. Часто самые лучшие отношения возникают между людьми, которые плохо друг друга знают. Может быть, это глупо, что более тесное знакомство заканчивается разочарованием. Кто интереснее нас самих? Кто полюбит нас настолько, чтобы прогнать одиночество и страх? А когда про тебя знают, это опасно, особенно в нашей стране. Нет, думаю, для тебя я маленькое приключение в чужой стране, а вовсе не часть твоей настоящей жизни.
– Неправда, – говорит Петворт, – ты для меня гораздо больше.
– Да, конечно, иногда можно внезапно проникнуть в душу и найти друга. Вот это я и почувствовала, когда увидела тебя на жутком завтраке с Танкичем. Такой аппаратчик, я их знаю. Меня сразу ктебе потянуло, до боли. Может быть, я вела себя глупо и неправильно. Однако что-то случилось, мне захотелось, чтобы ты вошел в мою жизнь, захотелось подарить тебе историю, сделать тебя персонажем. И кажется, ты тоже этого хотел, ты не персонаж, во всяком случае пока, но в твоих глазах что-то есть. Да, мы друг другу понравились, я не сомневаюсь. Конечно, понравились, иначе бы всего этого не произошло. Но что такое влюбленность, если всё так просто? Да, мы ненадолго прогнали дурной мир, для того и существует любовь, но, когда он вернется, нам надо будет в нем жить. Люби, сколько хочешь, и всё равно не сбежишь. Большая часть людей живет в тюрьме, здесь, в моей стране; и в твоей тоже. Не забудь, я там была. Если у тебя иначе, то ты – счастливец. И все любови мира не могут его изменить. Грустная жена в твоей постели. Черная машина под окном, ты ведь ее видел? Как
вода высыхает на твоей коже, так не станет и меня. О да, милый, у нас был наш маленький секрет, всё так естественно. Только, разумеется, всё вовсе не так естественно. Как говорит мой седой отец Маркс, это еще идеологическое и культурное, экономическое и телесное. Оно – часть любой системы, и всякий раз, когда ты что-то выбираешь или делаешь, ты оказываешься в том или в другом. Я сделала тебя определенного рода мужчиной, ты сделал меня определенного рода женщиной. Какой замечательной была бы эта кровать, не будь она в мире, из которого никуда не деться. Петвит, ты слушаешь или уснул?
– Нет, – говорит Петворт, – я слушаю очень внимательно.
– Просто тебе не нравятся мои слова. Вот почему любовь печальна, и вот почему потом люди лежат в постели, как мы с тобой, и не чувствуют себя счастливыми. Милый, прости, пожалуйста. В моей стране, когда что-то произошло, мы всегда анализируем. Наша культурная особенность. Понимаешь, я хотела дать тебе лучший смысл к существованию. В том, чтобы жить, нет ничего особенно фантастичного. Любой дурак это может. Надо только, чтобы двое сделали свой маленький секрет, и – пуф! – в мир рождается третий. Не думаю, что это случится сейчас, Петвит, не делай такое испуганное лицо, конечно, я предохраняюсь. Просто так мы входим в жизнь. И проблема не в том, чтобы существовать, а в том, чтобы был смысл. Мы не просто камни на поле. Ты – камень, Петвит? Я – нет. Разве мы не должны отыскать желание, проявить волю? Разве мы не идем всё время к чему-то? Разумеется, это не только приятно, но и трудно, иногда даже опасно. Нет безупречных учителей. Нет безопасных волшебниц. Ой, Петвит, милый, я тебя расстроила. Что ж, может быть, я нарочно. Не чтобы тебя огорчить, а чтобы научить. Лежи совсем тихо, пожалуйста, минуточку, я хочу кое-что сделать. Нравится? Я целую тебе ноги. Мы так иногда делаем. А у вас нет? Что ж, в таком случае стоило сюда прилететь. Ой, Петвит, ты скоро уедешь, мне так жаль. Я бы хотела оставить тебя здесь навсегда. Может быть, ты этого не хочешь, но помни, от волшебницы не так просто отделаться. Когда ты войдешь в лес, я буду неподалеку. И даже если ты не вернешься, забыть меня будет трудно.
– Я тебя не забуду, – говорит Петворт. – Правда.
– Знаешь, я хочу рассказать тебе еще историю, не очень интересную, всего лишь про меня. Настоящую историю про то, как я стала писательницей. Я жила тогда с одним из своих мужей, не самым лучшим – с тем, про которого тебе говорила, с аппаратчиком. Весь день он сидел у себя в кабинете с толстой секретаршей, ездил на официальной машине с занавесками, занимал видное место в партии, возвращался домой в приличном черном костюме. Я была тогда студентка, умненькая, читала много книг. Я вместе с ним разбиралась в его работе, давала ему советы, участвовала во всем этом безобразии. Он просил об одном: будь хорошей женой, аппаратчику нужна хорошая жена. Ну, он был не очень хороший человек, но я была ему хорошей женой. Я давала обеды, сидела за столом, не за этим, конечно, в другой квартире, очень роскошной, шутила, болтала по-русски и по-английски, говорила о музыке и живописи. Не о политике, конечно, это не разрешалось. Так вот, однажды вечером он пригласил в гости очень важных людей, чтобы говорить о государственных делах. Я знала про это все; я слушала, понимала, и мне захотелось вмешаться. Я сделала ошибку: заговорила. Эти люди, они были не очень плохие, они слушали вполне вежливо, но по тому, как они вертели бокалы, как переглядывались, я видела: они хотят, чтобы я замолчала. Ну, сначала я говорила умные вещи, потом стала говорить глупые, потому что неуместные. Однако я не могла замолчать, не хотела, чтобы они отвернулись, поэтому продолжала. Я покраснела и всё равно говорила и говорила, а потом выбежала на улицу и даже там не могла перестать. Я ушла в парк и ждала, пока за гостями не приехали машины. Тогда я вернулась к мужу, он стоял посреди комнаты в шикарном костюме, очень злой. Знаешь, что он мне сказал?
– Нет, – отвечает Петворт.
– Он сказал, когда будешь снова устраивать прием, молчи, никогда больше так не говори. Ну вот, на следующий день он вернулся домой в приличном черном костюме и, наверное, звал меня, но я была в другом месте, с другим человеком. И я уже была писательницей. Я не могла жить в мире, где нельзя говорить, что думаешь. Конечно, если одни превращают реальность в тюрьму, то другие хотят из нее сбежать. Я записала свои слова, чепуху и не чепуху, слова, которые могла сказать и которые только училась произносить, слова, которые еще не были словами. Тогда я обрела определенный смысл бытия. Однако если ты думаешь, что это просто, ты ошибаешься, потому что слова печальны, как любовь. Моя жизнь – не лучше, но она – моя. Прости, милый, на самом деле это очень нудная история. Другие куда интереснее. Правда скучна.
– И что сталось с твоим мужем? – спрашивает Петворт.
– С тем, с аппаратчиком? О, в моей стране произошли политические перемены. Правильное стало неправильным. Те, кто был наверху, потеряли свои места. До тех пор мы имели некоторые привилегии. Мы построили хорошенькую дачку, в лесу, неподалеку отсюда. Однажды он отправился туда в приличном черном костюме и застрелился. Он был охотник, ему разрешалось иметь ружье. Для него так было лучше, чем суд и тюрьма. Эту историю мои недоброжелатели тоже мне вспоминают. Боюсь, для него я была не такой уж доброй волшебницей. Для тебя, надеюсь, буду гораздо лучше. Теперь ты видишь, почему я могу столько говорить про историю. Я знаю ее из первых рук.
- Предыдущая
- 58/81
- Следующая