Из праха восставшие - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 8

• Предыдущая
• 8/30
• Следующая

— А ты и не обязан его любить, сынок, совсем не обязан его любить. Не любишь, значит, так уж вышло. Дядюшка Джейсон управляет похоронами.

— А чего ими управлять? — удивился Тимоти. — Все и так знают, куда нести.

— Отлично сказано! Ему как раз нужен подмастерье!

— Только не я, — сказал Тимоти.

— Не ты, — согласилась мать. — А теперь зажги побольше свечей. И подай вино. — Она сунула ему в руки поднос с шестью всклянь наполненными кубками.

— Это не вино, мама.

— Лучше, чем вино. Ты хочешь быть таким, как мы, или не хочешь?

— Да. Нет. Да. Нет.

Судорожно всхлипывая, он уронил поднос на пол, бросился к двери и вырвался наружу, в ночь.

Под лавину крыльев, обрушившуюся на его лицо, плечи, руки. Крылья беспорядочно хлопали его по ушам, по глазам, по поднятым в тщетной попытке защититься кулакам, и постепенно из этой суматошной неразберихи выплыло весело ухмыляющееся лицо, и тогда Тимоти закричал:

— Эйнар! Дядюшка!

Своею собственной персоной! — крикнуло в ответ лицо, а затем сильные руки подбросили Тимоти высоко вверх, он испуганно завизжал, повис на мгновение в воздухе, а крылатый человек подпрыгнул, поймал его и с хохотом увлек еще выше, к ночному небу.

— Как ты меня узнал? — крикнул человек.

— А только один дядя с крыльями, — пробормотал, задыхаясь Тимоти; они поднялись над крышами, спикировали вниз, скользнули в нескольких дюймах от обшитого дранкой ската, мимо чугунных горгулий и снова, крутым виражом, взметнулись к небу, откуда были видны просторы лугов и полей, простирающихся на все четыре стороны света.

— Лети, Тимоти, лети, — крикнул огромный перепончатокрылый дядюшка.

— Я лечу, лечу!

— Нет, ты лети по-взаправдашнему, сам!

С громким хохотом дядюшка отшвырнул Тимоти в сторону, и тот начал падать вниз, пока дядюшкины руки его не поймали.

— Ну что ж, со временем все получится, — сказал дядюшка Эйнар. — Думай. Хоти. Но вместе с хотением — старайся!

Тимоти крепко зажмурил глаза, плавая под огромными, мерно взмахивающими крыльями, которые заполняли все небо и заслоняли серебряную россыпь звезд. Он ощущал на лопатках маленькие бутоны огня и хотел, изо всех сил хотел, чтобы они стали больше, лопнули и раскрылись! Проклятье адово. Адово проклятье!

— Всему свое время, — сказал дядюшка Эйнар, угадав его мысли. — Когда-нибудь все получится, или ты не мой племянник! Ну — поехали.

Они круто упали к частоколу дымовых труб, заглянули на чердак, где спала Сеси, поймали октябрьский ветер, который вознес их к облакам, а затем плавно спланировали на веранду; две дюжины теней с заполненными туманом глазницами встретили их приветственными возгласами и шквалом рукоплесканий.

— Отлично полетали, да, Тимоти? — крикнул дядюшка; он никогда не шептал, не бормотал, а непременно взрывался оглушительными, театральными возгласами. — Хватит пока что!

— Хватит, хватит! — По щекам Тимоти катились слезы восторга. — Спасибо, дядюшка!

— Его первый урок, — объяснил дядюшка Эйнар. — Скоро воздух, небо, облака — все это будет принадлежать ему не меньше, чем мне!

Под новый шквал рукоплесканий Эйнар внес племянника в гостиную, к весело отплясывающим призракам, почти скелетам, разгульно пировавшим за столами. Колышащиеся клубы дыма, вылетавшие из каминов и очагов, превращались в туманные подобья памятных и подзабытых дядюшек и кузенов, затем обретали плоть и, в соответствии с личными вкусами, либо бросались в гущу танцующих, либо протискивались к одному из накрытых столов, и так продолжалось до самого утра.

Когда с одной из соседних ферм донесся первый крик петуха, все в Доме застыли, как громом пораженные. Шумное веселье стихло. Колышущиеся, быстро теряющие очертания струйки дыма и тумана сползали по ступенькам в подвал, торопились укрыться на винных стеллажах, в чуланах и ящиках с латунными табличками на до блеска отполированных крышках. Последним в подвал спустился дядюшка Эйнар, он оглушительно хохотал над чьей-то полузабытой смертью, возможно — над своею собственной, а затем улегся в самый большой из ящиков, втиснул по бокам крылья, аккуратно уложил концы их себе на грудь и кивнул. Крышка послушно захлопнулась, оборвав не стихавший все это время хохот; в темном опустевшем подвале воцарилась воистину гробовая тишина.

Тимоти чувствовал себя несчастным, никому не нужным. Все уснули, спрятались от занимавшейся на востоке зари, а он один во всем Доме любил свет и солнце. Страстно мечтая стать таким же, как все, полюбить ночь и тьму, он поднялся по лестнице на самый высокий чердак и сказал:

— Сеси, я очень устал, но не могу спать. Не могу, и все тут.

— Спи, — сказала Сеси, и секунду спустя, когда он лег рядом с ней, в ее египетские пески, повторила:

— Спи. Слушай меня. Спи, спи…

И Тимоти послушно уснул.

Закат.

Три дюжины длинных, сверкающих темным полированным деревом ящиков сбросили крышки. Три дюжины холмиков пыли, клочьев паутины, эктоплазм зашевелились, запульсировали, чтобы потом — воплотиться. Три дюжины кузенов, племянников, тетушек, дядюшек выплавляли себя из упруго дрожащего воздуха — нос здесь, рот там, пара ушей, руки с оживленно жестикулирующими пальцами, ждущие в нетерпении появления ног, чтобы в окончательно оформленном виде ступить на земляной пол подвала, а тем временем одна за одной открывались бутылки с загадочными надписями и из них струились не древние вина, но осенние листья, похожие на крылья, и крылья, легкие, как осенние листья, взлетавшие без помощи ног по лестницам, а из остывших печек и каминов валили клубы дыма, где-то играли невидимые музыканты, а невероятных размеров крыса лупила по клавишам рояля, в явном ожидании восхищенных аплодисментов.

Тимоти оказался в самой гуще веселящихся теней и был совсем тому не рад. Им перебрасывались, как мячиком, он попадал то к какому-то жуткому, громоподобно ревущему родственнику, то к полуребенку-полушакалу, то к чему-то такому, для чего не придумано и названия; в конце концов, совершенно отчаявшись, он вырвался из десятков цепких рук и лап и убежал на кухню, в компанию странного существа, сиротливо прижавшегося к оконному стеклу. По стеклу стекали струи дождя, существо хныкало, тяжело вздыхало и все время чем-то постукивало, а потом Тимоти оказался вдруг снаружи, его сек дождь и до костей продувал леденящий ветер, он попытался заглянуть в окно, но там было совершенно темно, свеча, как видно, потухла. И вообще все это празднество сулило ему мало радости. Там танцевали, а он танцевать не умел. Угощались пищей, до которой он боялся и дотронуться, пили вина, о которых страшно и подумать. Тимоти зябко поежился и взбежал на спасительный чердак, к Сеси, крепко спавшей среди своих барханов.

— Сеси, — прошептал он чуть слышно, — где ты сегодня?

Губы Сеси шевельнулись:

— Дальний Запад. Калифорния. У широкого синего моря. Рядом с грязевыми ямами, едким дыханием земли и покоем. Я жена фермера, сидящая на крыльце. Солнце уходит за горизонт.

— А что еще, Сеси?

— Слышно, как бормочут грязевые ямы. Из ямы поднимается большой серый пузырь, надутый вулканическими газами, затем пузырь лопается, словно резиновый, и оседает. Получается звук, словно чмокнули мокрыми губами, и запах серы и древнего, глубокого огня. Два миллиарда лет, год за годом, здесь варится динозавр.

— Ну и как он, Сеси, уже готов?

— Вполне готов. — По спящим губам скользнула улыбка. — А теперь здесь, в горах, уже совсем ночь. Я в голове этой женщины, смотрю ее глазами, слушаю тишину. Пролетают самолеты, словно птеродактили с непомерно огромными крыльями. Вдали — паровой экскаватор, тиранозавр, неодобрительно поглядывающий на этих шумных, разлетавшихся к ночи рептилий. Я смотрю и вдыхаю запахи палеозойской стряпни. Покой, покой.

— Сколько ты еще будешь в ее голове?

— Пока я насмотрю, наслушаю, наощущаю достаточно, чтобы изменить ее жизнь. Жизнь в ней не похожа ни на какую другую. Это ущелье с ее домиком, словно юный доисторический мир. Черные горы замыкают его молчанием. Раз в полчаса я вижу проезжающую машину: свет фар скользнет по узкой грунтовой дороге и снова молчание ночи. День и ночь я сижу на крыльце и смотрю на тени высоких сосен, они ползут, вытягиваются, сливаются в огромную ночь. Я жду, когда мой муж вернется домой. Он никогда не вернется. Ущелье, море, редкие машины, крыльцо, кресло-качалка, я сама, молчание.

• Предыдущая
• 8/30
• Следующая