Полуночный танец дракона - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 13

• Предыдущая
• 13/45
• Следующая

— Здравствуйте.

— Хороший сегодня вечер, — сказал он, заглянув в корзинку.

— Богатый улов?

— Сами видите. — Он взвесил корзину на руках.

— Неплохо. Может быть, вам помочь?

— Что вы! — удивился он. — Я и сам смогу их разыскать.

— Конечно, конечно. Но минут через пять стемнеет, и искать их будет уже поздно.

— Верно, — согласился он и поглядел на меня с любопытством. — А почему вы решили мне помочь?

— Много лет тому назад сюда приходил и мой отец, — ответил я. — Он всегда что-нибудь находил, а потом продавал найденные мячики. Денег-то особых у нас никогда не водилось.

— Все понятно, — вздохнул старик. — Что до меня, то я прихожу сюда раза два в неделю. На прошлой неделе мне удалось найти столько мячей, что я даже смог пригласить супругу в ресторан.

— Я знаю, — кивнул я.

— Откуда?

— Это я так, — ответил я. — Идемте. Смотрите, мячик! А возле самой изгороди еще один! Сейчас я его достану.

Я перебрался через канаву и вернулся назад с мячом в руках. Старик с интересом посмотрел мне в лицо.

— Почему вы плачете? — спросил он.

— Неужели? Наверное, все дело в цветах. У меня аллергия.

— Мы знакомы?

— Возможно.

Я назвал ему свое имя.

— Странное дело, — рассмеялся он. — У вас такая же фамилия, как и у меня. Впрочем, мы вряд ли приходимся друг другу родственниками.

— Скорее всего, вы правы, — не стал спорить я.

— Будь мы родственниками или знакомыми, я бы об этом помнил…

Господи, — подумал я, — вот это как. Какая, в конце концов, разница между синдромом Альцгеймера и смертью? И в том, и в другом случае ты ничего не помнишь. Память там уже не нужна.

Старик обратил внимание на мою задумчивость и почему-то заволновался. Взяв у меня мячик для гольфа, он опустил его в корзинку.

— Спасибо.

— Там есть еще один! — сказал я, вновь спустившись в канаву, и, смахнув слезы с глаз, добавил: — Стало быть, вы так сюда и ходите…

— Что значит «вы так сюда и ходите»?

— Это я себе, — ответил я. — В том смысле, что вас всегда можно здесь застать.

— Ну, это уж как повезет.

Он вновь удивленно уставился на мое лицо.

— Странное дело. Когда-то у меня был сын. Хороший такой мальчишка. Но потом он куда-то исчез. Никогда не мог понять, куда же это он запропастился.

Ничего удивительного, подумал я. Исчез не он, исчез ты. Так, должно быть, бывает, когда вы прощаетесь с людьми и они для вас исчезают, а на самом деле это вы поворачиваетесь и уходите, идете и исчезаете.

Солнце скрылось за горизонтом, и теперь мы шли в полумраке, которого не мог рассеять свет одинокого фонаря, стоявшего на противоположной стороне улицы. Я увидел еще один мячик, лежавший в нескольких футах от ног старика, и указал на него кивком головы.

— Вот и все, — сказал он, поднимая мячик. — И куда же вы теперь?

Я собрался с мыслями и, посмотрев вперед, произнес:

— В любом гольф-клубе имеется девятнадцатая лунка, так ведь?[17]

— Разумеется. Здесь тоже есть бар.

— Позвольте угостить вас стаканчиком вина.

— Очень мило с вашей стороны, — сказал он нерешительно. — Но, честно говоря, я не совсем…

— Всего один стаканчик. Он вам не повредит.

— Поздно уже. Мне пора идти.

— Куда? — спросил я и тут же пожалел о своем вопросе.

Старик отвел глаза, мучительно пытаясь найти правдоподобный ответ.

— Понимаете, — сказал он наконец. — Дело в том…

— Пожалуйста, ничего не говорите. Я не должен был задавать вам этот вопрос.

— Ничего страшного. Мне действительно пора.

Он протянул мне руку на прощание и вдруг, крепко сжав мою руку и пристально глядя мне в глаза, воскликнул:

— Мы действительно знаем друг друга, правда?

— Да, — сказал я.

— Но где и когда мы встречались?

— С той поры прошло много-много лет.

Он так и не выпускал моей руки, он схватился за нее так, будто выпусти ее — и он упадет.

— Вы не могли бы сказать еще раз, как вас зовут?

Я назвался еще раз.

— Забавно, — сказал он и тихо продолжил: — Мы носим одну и ту же фамилию. Бывает же такое!

— Бывает, — сказал я.

Когда мне удалось наконец высвободиться, я тут же сам взял его за руку точно так же крепко.

— В следующий раз мы встретимся у девятнадцатой лунки.

— У девятнадцатой, — повторил он. — Вы что, правда собираетесь сюда еще вернуться?

— Теперь, когда я знаю, где вас найти, я непременно как-нибудь приду. Мне понравилось гулять и подбирать мячи.

— Спасибо вам. Признаться, у меня и знакомых-то особых нет…

— Я постараюсь приезжать сюда почаще.

— Все это только слова…

— Нет. Я даю вам честное слово.

— Смотрите. Честное слово — вещь серьезная…

— Я знаю.

— Пойду я. — Теперь уже ему пришлось с усилием высвобождать свою руку и массировать ее, чтобы восстановить кровообращение. — Здесь ведь ничего не ходит.

Он зашагал прочь и, подняв с земли еще один, теперь уже последний, мячик, бросил его мне.

— У девятнадцатой, — тихо сказал он.

— Да, — ответил я.

В следующее мгновение он уже исчез в темноте.

Я стоял на прежнем месте и плакал. В моем нагрудном кармане лежал подаренный им мячик для гольфа.

«Долежал бы там хотя бы до утра», — подумалось мне.

За обедом Смит и Конуэй неведомо почему заговорили о невинности и о зле.

— В тебя когда-нибудь ударяла молния? — спросил Смит.

— Нет, — ответил Конуэй.

— А в кого-нибудь из твоих знакомых?

— Нет.

— И тем не менее такие люди существуют. Ежегодно это происходит со ста тысячами человек, и только тысяча из них погибают, денежки плавятся прямо у них в карманах. Каждый из нас полагает, что в него-то молния уж всяко не ударит. Мы-то, мол, подлинные христиане и исполнены множества всяческих добродетелей.

— Но какое отношение все это имеет к теме нашего разговора? — спросил Конуэй.

— Самое непосредственное. — Смит прикурил от зажигалки и уставился в ее пламя. — Ты отказываешься согласиться с тем, что в этом мире преобладает зло. А я, напомнив тебе о молнии, которая бьет в кого попало, пытаюсь тебя переубедить.

— Зла без добра не существует.

— С этим я спорить не стану. Но если люди не будут признавать обе эти вещи, мир провалится в преисподнюю. Прежде всего мы должны понять, что ни один добропорядочный человек не свободен от греха и любому грешнику ведомо хоть что-то доброе. Когда мы относим человека к той или иной категории, мы грешим против истины. Мы не должны видеть в нем ни праведника, ни грешника, ибо он несет в себе черты обоих. Швейцер[18] кажется нам едва ли не святым только лишь потому, что ему удалось уморить или посадить на цепь жившего в его душе бесенка. Гитлер представляется нам самим Люцифером, но разве он не боролся с жившим в его душе светлым началом? Мы же единственно развешиваем ярлыки.

— Говори покороче, — перебил собеседника Конуэй.

— Хорошо, — усмехнулся Смит. — Возьмем, к примеру, тебя. Внешне ты похож на белый свадебный торт, украшенный сахарной глазурью. Все белым-бело. Но где-то в глубинах твоей души стучит и черное сердце. Там живет Зверь. Если ты не поймешь этого, он тебя проглотит.

Конуэй расхохотался.

— Смех, да и только! — воскликнул он. — Забавно, ничего не скажешь!

— Скорее печально, а не забавно.

— Ты уж меня прости, — фыркнул Конуэй. — Я не хочу тебя обижать, но ты…

— Ты обижаешь не меня, а себя и вредишь собственной душе.

— Умоляю тебя! — вновь захохотал Конуэй. — Я не хочу выслушивать все эти глупости!

Кровь бросилась в лицо Смиту. Он поднялся из-за стола.

— И все-таки ты обиделся, — тут же пришел в себя Конуэй. — Прошу тебя, не уходи.

— Я не обиделся.

— Ты говоришь какие-то, ну, скажем, ужасно старомодные вещи.

• Предыдущая
• 13/45
• Следующая